— напомнил я им. — Вы их тоже потеряете, если не сделаете то, что я предлагаю.
— А что ты сделаешь с бояджи? — спросил один.
— Я только сообщу ему, на каких условиях я вас освобожу.
— И ты ему ничего не сделаешь?
— Пальцем не трону.
— И он сможет вернуться к нам после разговора?
— Да.
— И ты защитишь нас перед лицом Аллаха?
— Я же сказал, что я христианин и не клянусь никакими пророками.
— А как звать твоего Аллаха?
— Господь Бог.
— Тогда поклянись своим Богом.
— Я этого делать не буду. Наш отец Иисус запретил клятвы. Мы, христиане, говорим «да» или «нет» и дорожим словом.
— И ты нас не обманешь?
— Нет.
— Тогда дай слово.
— Даю и обещаю следующее: если вы выдадите мне бояджи и будете вести себя спокойно, пока я с ним не переговорю, ни один волос не упадет с вашей головы и он целым и невредимым вернется обратно.
— А если ты с ним не договоришься?
— Тогда он скажет вам, что я решил. Но если вы будете вести себя тихо, то услышите каждое слово нашего разговора. Вы убедитесь, что я весьма снисходителен к своим противникам и, думаю, с удовольствием сделаете то, что я прикажу.
— Ты-то свое слово сдержишь, а спутники?
— Обещаю, что они тоже не нарушат его.
— Тогда он сейчас выйдет.
Похоже, толстяк не собирался следовать этому приказанию. Там внутри опять о чем-то зашушукались. Тем временем я поставил Оско и Омара к тем углам, где до того стояли мы с Халефом. Они получили приказ при малейшем проявлении враждебности пускать в ход свое оружие.
— Да проклянет вас Аллах! — услышал я голос красильщика. — Я должен из-за вас жертвовать собой! Вот убьют меня — будете заботиться о моих жене и ребенке!
Это прозвучало так комично, что я едва не расхохотался.
Наконец он вышел из хижины. Я редко видел людей, на чьих физиономиях одновременно отражались бы и стыд, и смущение, и страх; но именно эти чувства, похоже, обуревали толстяка, представшего передо мной. Он не нашел в себе даже смелости поднять на меня глаза и стоял, дрожа, у дверей.
— Подойди сюда, к стене, — приказал я. — Двое этих храбрых людей будут внимательно следить за тем, чтобы твои спутники не наделали глупостей.
— Они будут тихо сидеть в доме, — успокоил он меня.
— Надеюсь! С тобой ничего не случится, но при малейшей попытке с их стороны этот нож мигом окажется у тебя между ребер. — Я произнес это угрожающим тоном и показал ему свой нож.
Красильщик схватился обеими руками за живот и закричал:
— Господин, пощади, я ведь отец семейства!
— А ты, когда отдавал меня в руки убийц, спросил о моей семье? Пошли!
Я взял его за руку и завел за угол. Там стояли Халеф и Али Сахаф.
— О чудо Аллаха! — вскричал хаджи. — Что за жирная несушка к нам пожаловала! Сколько тысяч яиц в час она откладывает?
У красильщика не было даже времени ответить на такой странный вопрос. Он увидел второго и в ужасе воскликнул:
— Али Сахаф!
— Да, это твой зятек, которого ты с такой радостью поджидаешь. Подай ему руку и поприветствуй его, как это полагается у родственников.
Я думал, он заупрямится, но, вопреки ожиданиям, он протянул Сахафу руку. Потом я, указывая на землю, произнес:
— Садись, переговоры начинаются.
Он затравленно оглянулся и промямлил:
— А как я снова встану?
Тут маленький хаджи положил руку на свою гиппопотамовую плетку и произнес:
— Вот, о король всех толстяков, уникальное средство для всех, кто желает быстро сесть и подняться. Дивана мы с собой не прихватили.
В мгновение ока пекарь плюхнулся на землю, как мешок с мукой, и проблеял:
— Убери свою плетку, я уже сижу.
— Ну вот, оказывается, как быстро все можно сделать. Надеюсь, что и дальше все пойдет в таком же темпе. Эфенди, скажи только, что от него требуется.
— Да, скажи мне, — вторил ему толстяк, умирая от страха.
— От тебя требуется, прежде всего, честное признание, — сказал я. — Если соврешь, тут же верну тебя в дом и пошлю за судьей. Я эмир из Германистана, и мне некогда возиться с такой мелкой сошкой, как ты. Знаешь, что с тобой произойдет, если я на тебя заявлю?
— Нет.
— Ты предстанешь перед судьей и будешь приговорен к смертной казни.
— Да, — подтвердил грозным голосом Халеф, — тебя повесят вверх ногами, а затем заставят выпить пару больших бутылок яда. После же отрубят голову.
Перепуганный пекарь не заметил бессмысленности сказанного хаджи. Он сложил руки на животе и взмолился:
— Валлахи! Пощадите!
— Я обязательно все это сделаю, если ты не дашь согласия, — сурово сказал я. — Отвечай как на духу. Ты давал мне согласие на свадьбу Сахафа и Икбалы?
— Нет… Да, да! — поправился он тут же, едва заметив мои удивленно вскинутые брови.
— И тут же послал своего помощника за теми людьми, что сейчас сидят в хижине!
— Да.
— Они должны были убить меня?
— Такого приказа я им не давал.
— Но они должны были меня поймать?
— Да.
— Впрочем, это то же самое, что и убить. Далее, ковры, те, что лежат в кустарнике, — это ведь не контрабандный товар.
— Нет… Да, да, господин.
— Так, теперь слушай. Я должен был заявить о вашем покушении на мою жизнь. Должен был указать киадже, где находятся ковры. Первое я вам прощаю. Второе мне тоже не нужно, потому как я чужестранец. Но я расскажу Сахафу о складе ковров, и он сделает то, что диктует ему долг подданного падишаха.
— О господин, не говори ему ничего!
— Нет, он должен знать все. А дальше все будет зависеть от того, друг он тебе или враг. Помнится, ты обещал свою дочку Москлану из Палацы.
— Да.
— Ну так слушай. Москлан арестован, я сам задержал его. Икбала и Сахаф любят друг друга, и я надеюсь, что ты сейчас же выполнишь то обещание, что давал мне.
Он почесал волосатой лапой за жирным ухом.
— Ну?
— Пусть будет так, — молвил он понуро.
— Клянешься бородой Пророка?
— Я не могу.
— Почему?
— Ты ведь христианин!
— Но ты-то мусульманин — вот и клянись.
— Господин, если Москлан снова окажется на свободе…
— Молчи! — оборвал его хаджи. — Мы знать ничего не хотим об этом бандите. Хватит болтать!
— Отдашь дочку за Сахафа или нет? Да или нет?
— Да, да!
— Клянешься?
— Да!
— Бородой Пророка и всеми бородами халифов и верующих?
— Да.
— Твое счастье. Еще мгновение, и я не стал бы больше ждать.
— Господин, я могу идти? — дрожащим голосом воззвал ко мне толстяк. — Ты отпускаешь меня?
— Нет, мы еще не закончили.
— Ну что тебе еще от меня надо?
— Ты уже однажды давал мне слово и не сдержал его. Теперь же я хочу быть уверен до конца. Ты дашь свое согласие Сахафу, причем не только устно, но и письменно.
— Как это?
— Мы подготовим должным образом исбат, а ты его подпишешь.
— Да, да, давайте подготовим бумагу должным образом у меня дома.
— Нет уж. Не отпускай его отсюда, — вступил в разговор до сих пор молчавший Сахаф. — Я его знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
— А что ты сделаешь с бояджи? — спросил один.
— Я только сообщу ему, на каких условиях я вас освобожу.
— И ты ему ничего не сделаешь?
— Пальцем не трону.
— И он сможет вернуться к нам после разговора?
— Да.
— И ты защитишь нас перед лицом Аллаха?
— Я же сказал, что я христианин и не клянусь никакими пророками.
— А как звать твоего Аллаха?
— Господь Бог.
— Тогда поклянись своим Богом.
— Я этого делать не буду. Наш отец Иисус запретил клятвы. Мы, христиане, говорим «да» или «нет» и дорожим словом.
— И ты нас не обманешь?
— Нет.
— Тогда дай слово.
— Даю и обещаю следующее: если вы выдадите мне бояджи и будете вести себя спокойно, пока я с ним не переговорю, ни один волос не упадет с вашей головы и он целым и невредимым вернется обратно.
— А если ты с ним не договоришься?
— Тогда он скажет вам, что я решил. Но если вы будете вести себя тихо, то услышите каждое слово нашего разговора. Вы убедитесь, что я весьма снисходителен к своим противникам и, думаю, с удовольствием сделаете то, что я прикажу.
— Ты-то свое слово сдержишь, а спутники?
— Обещаю, что они тоже не нарушат его.
— Тогда он сейчас выйдет.
Похоже, толстяк не собирался следовать этому приказанию. Там внутри опять о чем-то зашушукались. Тем временем я поставил Оско и Омара к тем углам, где до того стояли мы с Халефом. Они получили приказ при малейшем проявлении враждебности пускать в ход свое оружие.
— Да проклянет вас Аллах! — услышал я голос красильщика. — Я должен из-за вас жертвовать собой! Вот убьют меня — будете заботиться о моих жене и ребенке!
Это прозвучало так комично, что я едва не расхохотался.
Наконец он вышел из хижины. Я редко видел людей, на чьих физиономиях одновременно отражались бы и стыд, и смущение, и страх; но именно эти чувства, похоже, обуревали толстяка, представшего передо мной. Он не нашел в себе даже смелости поднять на меня глаза и стоял, дрожа, у дверей.
— Подойди сюда, к стене, — приказал я. — Двое этих храбрых людей будут внимательно следить за тем, чтобы твои спутники не наделали глупостей.
— Они будут тихо сидеть в доме, — успокоил он меня.
— Надеюсь! С тобой ничего не случится, но при малейшей попытке с их стороны этот нож мигом окажется у тебя между ребер. — Я произнес это угрожающим тоном и показал ему свой нож.
Красильщик схватился обеими руками за живот и закричал:
— Господин, пощади, я ведь отец семейства!
— А ты, когда отдавал меня в руки убийц, спросил о моей семье? Пошли!
Я взял его за руку и завел за угол. Там стояли Халеф и Али Сахаф.
— О чудо Аллаха! — вскричал хаджи. — Что за жирная несушка к нам пожаловала! Сколько тысяч яиц в час она откладывает?
У красильщика не было даже времени ответить на такой странный вопрос. Он увидел второго и в ужасе воскликнул:
— Али Сахаф!
— Да, это твой зятек, которого ты с такой радостью поджидаешь. Подай ему руку и поприветствуй его, как это полагается у родственников.
Я думал, он заупрямится, но, вопреки ожиданиям, он протянул Сахафу руку. Потом я, указывая на землю, произнес:
— Садись, переговоры начинаются.
Он затравленно оглянулся и промямлил:
— А как я снова встану?
Тут маленький хаджи положил руку на свою гиппопотамовую плетку и произнес:
— Вот, о король всех толстяков, уникальное средство для всех, кто желает быстро сесть и подняться. Дивана мы с собой не прихватили.
В мгновение ока пекарь плюхнулся на землю, как мешок с мукой, и проблеял:
— Убери свою плетку, я уже сижу.
— Ну вот, оказывается, как быстро все можно сделать. Надеюсь, что и дальше все пойдет в таком же темпе. Эфенди, скажи только, что от него требуется.
— Да, скажи мне, — вторил ему толстяк, умирая от страха.
— От тебя требуется, прежде всего, честное признание, — сказал я. — Если соврешь, тут же верну тебя в дом и пошлю за судьей. Я эмир из Германистана, и мне некогда возиться с такой мелкой сошкой, как ты. Знаешь, что с тобой произойдет, если я на тебя заявлю?
— Нет.
— Ты предстанешь перед судьей и будешь приговорен к смертной казни.
— Да, — подтвердил грозным голосом Халеф, — тебя повесят вверх ногами, а затем заставят выпить пару больших бутылок яда. После же отрубят голову.
Перепуганный пекарь не заметил бессмысленности сказанного хаджи. Он сложил руки на животе и взмолился:
— Валлахи! Пощадите!
— Я обязательно все это сделаю, если ты не дашь согласия, — сурово сказал я. — Отвечай как на духу. Ты давал мне согласие на свадьбу Сахафа и Икбалы?
— Нет… Да, да! — поправился он тут же, едва заметив мои удивленно вскинутые брови.
— И тут же послал своего помощника за теми людьми, что сейчас сидят в хижине!
— Да.
— Они должны были убить меня?
— Такого приказа я им не давал.
— Но они должны были меня поймать?
— Да.
— Впрочем, это то же самое, что и убить. Далее, ковры, те, что лежат в кустарнике, — это ведь не контрабандный товар.
— Нет… Да, да, господин.
— Так, теперь слушай. Я должен был заявить о вашем покушении на мою жизнь. Должен был указать киадже, где находятся ковры. Первое я вам прощаю. Второе мне тоже не нужно, потому как я чужестранец. Но я расскажу Сахафу о складе ковров, и он сделает то, что диктует ему долг подданного падишаха.
— О господин, не говори ему ничего!
— Нет, он должен знать все. А дальше все будет зависеть от того, друг он тебе или враг. Помнится, ты обещал свою дочку Москлану из Палацы.
— Да.
— Ну так слушай. Москлан арестован, я сам задержал его. Икбала и Сахаф любят друг друга, и я надеюсь, что ты сейчас же выполнишь то обещание, что давал мне.
Он почесал волосатой лапой за жирным ухом.
— Ну?
— Пусть будет так, — молвил он понуро.
— Клянешься бородой Пророка?
— Я не могу.
— Почему?
— Ты ведь христианин!
— Но ты-то мусульманин — вот и клянись.
— Господин, если Москлан снова окажется на свободе…
— Молчи! — оборвал его хаджи. — Мы знать ничего не хотим об этом бандите. Хватит болтать!
— Отдашь дочку за Сахафа или нет? Да или нет?
— Да, да!
— Клянешься?
— Да!
— Бородой Пророка и всеми бородами халифов и верующих?
— Да.
— Твое счастье. Еще мгновение, и я не стал бы больше ждать.
— Господин, я могу идти? — дрожащим голосом воззвал ко мне толстяк. — Ты отпускаешь меня?
— Нет, мы еще не закончили.
— Ну что тебе еще от меня надо?
— Ты уже однажды давал мне слово и не сдержал его. Теперь же я хочу быть уверен до конца. Ты дашь свое согласие Сахафу, причем не только устно, но и письменно.
— Как это?
— Мы подготовим должным образом исбат, а ты его подпишешь.
— Да, да, давайте подготовим бумагу должным образом у меня дома.
— Нет уж. Не отпускай его отсюда, — вступил в разговор до сих пор молчавший Сахаф. — Я его знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88