Он снял с головы светлый тюрбан, разложил перед собой, достал деревянную гребенку и принялся вычесывать волосы и разглядывать содеянное.
Впрочем, хватит об этом. Когда хирургическая операция подошла к логическому финалу, он не захотел оставаться в стороне. Поднявшись, чесальщик вытряхнул свой тюрбан прямо на нас. Я едва успел отскочить и выбежать на улицу. За мной — мои друзья. Халеф сказал, смеясь:
— Ах! Прости его, эфенди! Он больше не смог терпеть!
Хозяин получил с нас деньги, и мы покинули сие благословенное место, небезынтересное разве что для энтомолога.
Второй постоялый двор оказался не лучше, и мои спутники согласились со мной, когда я предложил им провести ночь под открытым небом.
Недалеко от местечка мы встретили бедно одетого человека, шедшего рядом с двухколесной повозкой, запряженной маленьким худым осликом. Я поздоровался с ним и осведомился, далеко ли до Радовы и есть ли там постоялый двор. Мы разговорились. До ближайшего постоялого двора нужно было скакать два часа. Держался он очень застенчиво. Казалось, ему трудно было решиться даже на то, чтобы задавать вопросы.
— Ты хочешь остаться в Радове, господин?
— Может быть, придется остановиться, не доезжая ее.
— Тогда — под открытым небом.
— Это как раз не страшно, небо — самая надежная крыша.
— Ты прав. Не будь я так беден и не окажись христианином, я бы предложил тебе свою хижину.
— А где ты живешь?
— Недалеко, несколько минут вверх по ручью, там мой домик.
— А кто ты?
— Кирпичных дел мастер.
— Именно по той причине, что ты христианин и беден, я остановлюсь у тебя. Я ведь тоже христианин.
— Ты, господин? — переспросил он удивленно и одновременно обрадованно. — А я решил, что ты мусульманин.
— Это почему? Он пожал плечами.
— Христиане здесь все бедные.
— Я тоже не богат. Тебе не стоит беспокоиться. Мясо у нас есть, у тебя мы попросим только горячей воды для кофе. Семья у тебя есть?
— Да, жена. Есть и дочь, но она… умерла.
Его лицо в этот момент приняло такое выражение, что мне расхотелось спрашивать дальше.
Могло показаться, что мы неправильно сделали, навязавшись в гости к бедняку, но я часто был свидетелем того, что именно бедняки испытывали гордость от того, что оказывали гостеприимство более обеспеченным людям. Этот человек был действительно беден — это читалось по его убогой одежонке, босым ногам и непокрытой голове.
Скоро мы добрались до ручья, впадавшего в Струмицу, и по его берегу доехали до хижины, стоявшей у глубокой глиняной выработки. У нее было только одно окно и дверь, но печь тоже имелась. Возле двери стояла кирпичная лавка, а за домиком разбит небольшой огород, за ним — молодые посадки плодовых деревьев. Все это производило доброе впечатление. Сбоку лежали длинные ряды кирпичей, которые сохли на воздухе.
Из карьера показалась жена. Она слышала, как мы подъехали, но побоялась сразу выходить к чужим людям.
— Выходи, эфенди остановится у нас!
— О небо, ты шутишь! — воскликнула она.
— Нет, не шучу. Этот эфенди христианин, можешь подойти.
Тут она открыла лицо.
— Господин, я только умоюсь, ведь я работала в карьере.
Она спустилась к ручью, вымыла руки, вытерла о передник и подала мне правую со словами:
— У нас еще никогда не было таких знатных гостей. Мы бедны, и я, право, не знаю, что вам предложить.
— У нас все необходимое с собой, — успокоил я ее. — Мы бы проехали мимо, но я узнал, что вы христиане, и решил задержаться здесь.
— Тогда входите в дом. Значит, нам оказана великая честь.
Это было сказано от всего сердца. Женщина была одета бедно, но очень опрятно, несмотря на грязную работу. Юбка, жакет, передник — все это было невероятно ветхое и латаное-перелатаное. Лица у обоих были худые, но очень добрые.
Мы вошли в комнатенку, служащую для хранения сельхозинвентаря и одновременно стойлом ослу. Отсюда дверь налево вела в жилое помещение. Там стояла печь из кирпича, стол, лавки, табуретки. На полках — разная посуда, в дальнем углу — полочка, украшенная ветками, и ниша с иконкой Св. Василия с лампадкой. Бедно, но очень уютно.
Женщина вопрошающе взглянула на мужа. Он кивнул и пригласил нас усаживаться. Я мимоходом глянул в окно и заметил, что женщина с мотыгой перешла через ручей по камешкам и возле зарослей принялась копать. Я тут же догадался что.
В этих районах и еще в Греции в христианских общинах принято закапывать в землю особые сосуды с вином и хранить их так до свадьбы дочери. Вино приобретает тогда особый вкус. Оно очень ценится на застольях, обычно его не пропадает ни капли.
— Оставь, не надо, — сказал я хозяину. — Я могу пить воду. К кому же мои спутники — мусульмане, они не пьют вино.
— Как не христиане? Но они ведь делают наши знаки перед иконой.
— Они научились этому у меня. Они уважают чужую веру. Оставь вино в земле!
— Откуда ты знаешь, куда пошла моя жена?
— Догадался.
— У меня есть только один кувшин. Моя дочь получила его в подарок от юноши, который потом стал ее возлюбленным. И мы закопали вино, чтобы достать его на свадьбу. Но она умерла, и я хочу предложить еговам.
— Так дело не пойдет. Сердце мне не позволит.
— Господин, прими его. Мы охотно отдадим это вино вам!
— Я знаю. Дар бедных имеет стократную ценность. Я чувствую, что уже как бы выпил его.
Я вышел на улицу и попросил жену вернуться. Она неохотно повиновалась. Еще я попросил ее согреть воды, и пока она закипала, мы отвели лошадей на поляну с сочной травой и связали им ноги. Потом я вынул кофе и передал хозяйке. Ее глаза зажглись от радости. Кто знает, сколько эти бедняги не пили кофе!
Когда напиток был готов и запах наполнил помещение, мы достали собственную посуду, чем вызвали вздох облегчения хозяев. Затем на свет божий появились и куски мяса. Мы славно поужинали. Они должны были сесть вместе с нами за стол, но никак не решались. К мясу они совершенно не притронулись.
— Прости, господин, — сказал муж. — Сегодня мы не должны есть.
— Почему? Сегодня же не постный день!
— По понедельникам, средам и пятницам мы не едим.
— Я знаю, что монахи иногда постятся по этим дням, но вы же нормальные люди.
— И тем не менее мы постимся, мы так решили.
— Это что — обет?
— Нет, мы так договорились.
— Тогда я вам отсыплю своей муки, чтобы вы что-нибудь испекли.
— Спасибо тебе, мы ничего не едим, совсем ничего.
— Даже ваши священники в постные дни употребляют в пищу коренья, фрукты и травы.
— Нам ничего не нужно, господин.
Эти малокровные люди сидели рядышком на скамейке; от их изможденных лиц исходило страдание, но даже усилием воли они не могли отвести глаз от жующих. Наблюдать это было выше моих сил. Кусок застревал у меня в горле. Я встал и вышел во двор.
Я стал искать место, удобное для лагеря, и скоро нашел подходящую полянку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Впрочем, хватит об этом. Когда хирургическая операция подошла к логическому финалу, он не захотел оставаться в стороне. Поднявшись, чесальщик вытряхнул свой тюрбан прямо на нас. Я едва успел отскочить и выбежать на улицу. За мной — мои друзья. Халеф сказал, смеясь:
— Ах! Прости его, эфенди! Он больше не смог терпеть!
Хозяин получил с нас деньги, и мы покинули сие благословенное место, небезынтересное разве что для энтомолога.
Второй постоялый двор оказался не лучше, и мои спутники согласились со мной, когда я предложил им провести ночь под открытым небом.
Недалеко от местечка мы встретили бедно одетого человека, шедшего рядом с двухколесной повозкой, запряженной маленьким худым осликом. Я поздоровался с ним и осведомился, далеко ли до Радовы и есть ли там постоялый двор. Мы разговорились. До ближайшего постоялого двора нужно было скакать два часа. Держался он очень застенчиво. Казалось, ему трудно было решиться даже на то, чтобы задавать вопросы.
— Ты хочешь остаться в Радове, господин?
— Может быть, придется остановиться, не доезжая ее.
— Тогда — под открытым небом.
— Это как раз не страшно, небо — самая надежная крыша.
— Ты прав. Не будь я так беден и не окажись христианином, я бы предложил тебе свою хижину.
— А где ты живешь?
— Недалеко, несколько минут вверх по ручью, там мой домик.
— А кто ты?
— Кирпичных дел мастер.
— Именно по той причине, что ты христианин и беден, я остановлюсь у тебя. Я ведь тоже христианин.
— Ты, господин? — переспросил он удивленно и одновременно обрадованно. — А я решил, что ты мусульманин.
— Это почему? Он пожал плечами.
— Христиане здесь все бедные.
— Я тоже не богат. Тебе не стоит беспокоиться. Мясо у нас есть, у тебя мы попросим только горячей воды для кофе. Семья у тебя есть?
— Да, жена. Есть и дочь, но она… умерла.
Его лицо в этот момент приняло такое выражение, что мне расхотелось спрашивать дальше.
Могло показаться, что мы неправильно сделали, навязавшись в гости к бедняку, но я часто был свидетелем того, что именно бедняки испытывали гордость от того, что оказывали гостеприимство более обеспеченным людям. Этот человек был действительно беден — это читалось по его убогой одежонке, босым ногам и непокрытой голове.
Скоро мы добрались до ручья, впадавшего в Струмицу, и по его берегу доехали до хижины, стоявшей у глубокой глиняной выработки. У нее было только одно окно и дверь, но печь тоже имелась. Возле двери стояла кирпичная лавка, а за домиком разбит небольшой огород, за ним — молодые посадки плодовых деревьев. Все это производило доброе впечатление. Сбоку лежали длинные ряды кирпичей, которые сохли на воздухе.
Из карьера показалась жена. Она слышала, как мы подъехали, но побоялась сразу выходить к чужим людям.
— Выходи, эфенди остановится у нас!
— О небо, ты шутишь! — воскликнула она.
— Нет, не шучу. Этот эфенди христианин, можешь подойти.
Тут она открыла лицо.
— Господин, я только умоюсь, ведь я работала в карьере.
Она спустилась к ручью, вымыла руки, вытерла о передник и подала мне правую со словами:
— У нас еще никогда не было таких знатных гостей. Мы бедны, и я, право, не знаю, что вам предложить.
— У нас все необходимое с собой, — успокоил я ее. — Мы бы проехали мимо, но я узнал, что вы христиане, и решил задержаться здесь.
— Тогда входите в дом. Значит, нам оказана великая честь.
Это было сказано от всего сердца. Женщина была одета бедно, но очень опрятно, несмотря на грязную работу. Юбка, жакет, передник — все это было невероятно ветхое и латаное-перелатаное. Лица у обоих были худые, но очень добрые.
Мы вошли в комнатенку, служащую для хранения сельхозинвентаря и одновременно стойлом ослу. Отсюда дверь налево вела в жилое помещение. Там стояла печь из кирпича, стол, лавки, табуретки. На полках — разная посуда, в дальнем углу — полочка, украшенная ветками, и ниша с иконкой Св. Василия с лампадкой. Бедно, но очень уютно.
Женщина вопрошающе взглянула на мужа. Он кивнул и пригласил нас усаживаться. Я мимоходом глянул в окно и заметил, что женщина с мотыгой перешла через ручей по камешкам и возле зарослей принялась копать. Я тут же догадался что.
В этих районах и еще в Греции в христианских общинах принято закапывать в землю особые сосуды с вином и хранить их так до свадьбы дочери. Вино приобретает тогда особый вкус. Оно очень ценится на застольях, обычно его не пропадает ни капли.
— Оставь, не надо, — сказал я хозяину. — Я могу пить воду. К кому же мои спутники — мусульмане, они не пьют вино.
— Как не христиане? Но они ведь делают наши знаки перед иконой.
— Они научились этому у меня. Они уважают чужую веру. Оставь вино в земле!
— Откуда ты знаешь, куда пошла моя жена?
— Догадался.
— У меня есть только один кувшин. Моя дочь получила его в подарок от юноши, который потом стал ее возлюбленным. И мы закопали вино, чтобы достать его на свадьбу. Но она умерла, и я хочу предложить еговам.
— Так дело не пойдет. Сердце мне не позволит.
— Господин, прими его. Мы охотно отдадим это вино вам!
— Я знаю. Дар бедных имеет стократную ценность. Я чувствую, что уже как бы выпил его.
Я вышел на улицу и попросил жену вернуться. Она неохотно повиновалась. Еще я попросил ее согреть воды, и пока она закипала, мы отвели лошадей на поляну с сочной травой и связали им ноги. Потом я вынул кофе и передал хозяйке. Ее глаза зажглись от радости. Кто знает, сколько эти бедняги не пили кофе!
Когда напиток был готов и запах наполнил помещение, мы достали собственную посуду, чем вызвали вздох облегчения хозяев. Затем на свет божий появились и куски мяса. Мы славно поужинали. Они должны были сесть вместе с нами за стол, но никак не решались. К мясу они совершенно не притронулись.
— Прости, господин, — сказал муж. — Сегодня мы не должны есть.
— Почему? Сегодня же не постный день!
— По понедельникам, средам и пятницам мы не едим.
— Я знаю, что монахи иногда постятся по этим дням, но вы же нормальные люди.
— И тем не менее мы постимся, мы так решили.
— Это что — обет?
— Нет, мы так договорились.
— Тогда я вам отсыплю своей муки, чтобы вы что-нибудь испекли.
— Спасибо тебе, мы ничего не едим, совсем ничего.
— Даже ваши священники в постные дни употребляют в пищу коренья, фрукты и травы.
— Нам ничего не нужно, господин.
Эти малокровные люди сидели рядышком на скамейке; от их изможденных лиц исходило страдание, но даже усилием воли они не могли отвести глаз от жующих. Наблюдать это было выше моих сил. Кусок застревал у меня в горле. Я встал и вышел во двор.
Я стал искать место, удобное для лагеря, и скоро нашел подходящую полянку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88