— спросил он, указывая на начальные буквы своего имени, выложенные на инструменте перламутром. — Меня зовут Август, как моего отца. Некоторые из моих друзей выпускают "А" и зовут Густ-младший. Небольшая шутка далеко распространяется между друзьями, не правда ли, мистер Армадэль? Я пою немного, аккомпанируя сам себе, милостивые государыни и государи, и, если это будет вам приятно, я буду и горд и счастлив спеть, как умею.
— Постойте! — сказала миссис Пентикост. — Я обожаю музыку.
С этим страшным предуведомлением старая дама раскрыла огромный мешок, с которым она не расставалась ни день, ни ночь, и вынула старинный слуховой рожок.
— Я не люблю употреблять эту вещь, — объяснила миссис Пентикост. — Я боюсь, что это увеличивает мою глухоту, но я не хочу пропустить музыку. Я обожаю музыку. Если ты подержишь другой конец, Сэмми, я воткну его в ухо. Нили, душа моя, скажите ему, чтобы он начал.
Молодой Педгифт не страдал застенчивостью, он тотчас начал не легкой и современной песнью, как можно было ожидать от любителя его лет и характера, но патриотическими стихами, положенными на смелую и громогласную музыку, которые англичане очень любили и нервную половину нынешнего столетия.
— Скажите мне, когда вам надоест, милостивые государыни и государи, — сказал менестрель-хорист. — Во мне нет тщеславия. Не хотите ли чего-нибудь сентиментального для разнообразия?
Спев слушателям две веселые мелодии, молодой Педгифт почтительно просил все общество последовать его примеру, предлагая аккомпанировать экспромтом.
— Продолжайте кто-нибудь! — закричала миссис Пентикост. — Повторяю вам, я обожаю музыку. Для нас этого мало, не так ли, Сэмми?
Пастор Сэмюэль не отвечал. Несчастный имел свои причины, не в груди, а несколько ниже, чтобы молчать среди всеобщей веселости и всеобщих похвал. Увы! Даже материнская любовь подлежит человеческим недостаткам. Будучи уже обязан своей превосходной матери, пастор Сэмюэль был теперь ей обязан расстройством желудка.
Однако никто еще не приметил признаков внутреннего переворота на лице пастора. Все упрашивали друг друга петь. Мисс Мильрой обратилась к хозяину праздника.
— Спойте что-нибудь, мистер Армадэль, — сказала она. — Мне было бы приятно послушать вас.
— Только начинайте, — прибавил веселый Педгифт. — Вы увидите, как вам легко будет продолжать.
— Очень рад, — сказал Аллэн со своим обыкновенным добродушием. — Я знаю множество мелодий, но вечно забываю слова. Не знаю, вспомню ли я Мурову мелодию? Моя бедная матушка любила учить меня Муровым мелодиям, когда я был мальчиком.
— Чьим мелодиям? — спросила миссис Пентикост. — Муровым? Ага! Я знаю наизусть Тома Мура.
— Может быть, в таком случае вы поможете, если память изменит мне, — отвечал Аллэн. — Я выберу самую легкую мелодию во всей коллекции. Если вы позволите мне, «Беседка Эвелины».
— Мне знакомы национальные мелодии английские, шотландские и ирландские, — сказал Педгифт-младший. — Я буду аккомпонировать вам, сэр, с величайшим удовольствием.
Он сел верхом на крышу каюты и начал музыкальную импровизацию, изумительную для слуха — смесь плясового напева с похоронным.
— Начинайте же, сэр! — сказал Педгифт-младший с самоуверенной улыбкой.
Миссис Пентикост подняла свой рожок, а Аллэн запел:
— О! Плачь о том часе, когда в беседку Эвелины…
Аллэн остановился, аккомпанемент остановился, слушатели ждали.
— Странно! — сказал Аллэн. — Следующая строчка так и вертится у меня на языке, а вспомнить не могу. Я опять начну, если вы позволите. О! Плачь о том часе, когда в беседку Эвелины…
— Владелец долины с ложными обетами вошел, — подсказала миссис Пентикост.
— Благодарю вас, — сказал Аллэн. — Теперь я буду продолжать. О! Плачь о том часе, когда в беседку Эвелины владелец долины с ложными обетами вошел. Луна ярко сияла…
— Нет, — перебила миссис Пентикост.
— Извините, так, — возразил Аллэн. — Луна сияла ярко…
— Луна ничего подобного не делала, — перебила миссис Пентикост.
Педгифт-младший, предвидя спор, продолжал аккомпанировать sotto voce.
— Собственные слова Мура, — сказал Аллэн. — Так написано в тетради моей матери, где списаны стихи Мура.
— В тетради вашей матери были ошибки, — возразила миссис Пентикост. — Ведь я вам говорила, что наизусть знаю Тома Мура.
Миротворная концертина Педгифта-младшего все пела и стонала в минорном тоне.
— Что же делала луна? — с отчаянием спросил Аллэн.
— То, что луна должна была делать, сэр, или Том Мур никогда не написал бы этого, — возразила миссис Пентикост. — Луна скрыла свой свет в эту ночь и плакала за облаками над стыдом девицы! Я желала бы, чтобы этот молодой человек перестал играть, — прибавила миссис Пентикост, выливая свое возрастающее негодование на Густа-младшего. — Уж для меня довольно его музыки: он прожужжал мне уши.
— Я очень этим горжусь, — сказал незастенчивый Педгифт. — Вся наука музыки состоит в том, чтобы жужжать в ушах.
— Чем прибегать к аргументам, — спокойно сказал майор Мильрой, — не лучше ли мистеру Армадэлю продолжать петь?
— Продолжайте, мистер Армадэль, — прибавила дочь майора. — Продолжайте, мистер Педгифт.
— Один не знает слов, другой не знает музыки, — сказала миссис Пентикост. — Пусть их продолжают, если могут.
— Очень жалею, что не оправдываю ваших ожиданий, — сказал Педгифт-младший. — Я готов продолжать. Ну, мистер Армадэль!
Аллэн раскрыл рот, чтобы продолжать неконченную песню с того места, где он остановился, но вдруг пастор вскочил, весь бледный, судорожно прижимая руку к средней части жилета.
— Что такое с вами? — спросило хором все общество.
— Я чрезвычайно нездоров, — сказал пастор Сэмюэль.
На лодке поднялась суматоха. «Беседка Эвелины» замерла на губах Аллэна, и даже концертина Педгифта замолкла наконец. Тревога оказалась бесполезной. Сын миссис Пентикост имел мать, а у этой матери был мешок. В две минуты медицинское искусство заняло место, оставленное вакантным во внимании публики музыкальным искусством.
— Потри потихоньку, Сэмми, — сказала миссис Пентикост. — Я выну склянку и дам тебе лекарство. Это его бедный желудок, майор. Подержите кто-нибудь мой рожок и остановите лодку. Нили, душечка, возьмите эту склянку, а вы эту, мистер Армадэль, и подайте мне, когда они мне понадобятся. Ах, бедняжка! Я знаю, что с ним: недостаток силы. Здесь, майор, холод, кислота, слабость. Инбирь согревает его, сода поправляет, летучая соль подкрепляет. Вот, Сэмми, выпей, а потом поди и ляг, друг мой, в этой конуре, которую называют каютой. Не надо больше музыки, — прибавила миссис Пентикост, грозя пальцем владельцу концертины. — Разве гимн. На это я согласна.
Никто не казался расположен петь гимн, и находчивый Педгифт предложил новую идею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
— Постойте! — сказала миссис Пентикост. — Я обожаю музыку.
С этим страшным предуведомлением старая дама раскрыла огромный мешок, с которым она не расставалась ни день, ни ночь, и вынула старинный слуховой рожок.
— Я не люблю употреблять эту вещь, — объяснила миссис Пентикост. — Я боюсь, что это увеличивает мою глухоту, но я не хочу пропустить музыку. Я обожаю музыку. Если ты подержишь другой конец, Сэмми, я воткну его в ухо. Нили, душа моя, скажите ему, чтобы он начал.
Молодой Педгифт не страдал застенчивостью, он тотчас начал не легкой и современной песнью, как можно было ожидать от любителя его лет и характера, но патриотическими стихами, положенными на смелую и громогласную музыку, которые англичане очень любили и нервную половину нынешнего столетия.
— Скажите мне, когда вам надоест, милостивые государыни и государи, — сказал менестрель-хорист. — Во мне нет тщеславия. Не хотите ли чего-нибудь сентиментального для разнообразия?
Спев слушателям две веселые мелодии, молодой Педгифт почтительно просил все общество последовать его примеру, предлагая аккомпанировать экспромтом.
— Продолжайте кто-нибудь! — закричала миссис Пентикост. — Повторяю вам, я обожаю музыку. Для нас этого мало, не так ли, Сэмми?
Пастор Сэмюэль не отвечал. Несчастный имел свои причины, не в груди, а несколько ниже, чтобы молчать среди всеобщей веселости и всеобщих похвал. Увы! Даже материнская любовь подлежит человеческим недостаткам. Будучи уже обязан своей превосходной матери, пастор Сэмюэль был теперь ей обязан расстройством желудка.
Однако никто еще не приметил признаков внутреннего переворота на лице пастора. Все упрашивали друг друга петь. Мисс Мильрой обратилась к хозяину праздника.
— Спойте что-нибудь, мистер Армадэль, — сказала она. — Мне было бы приятно послушать вас.
— Только начинайте, — прибавил веселый Педгифт. — Вы увидите, как вам легко будет продолжать.
— Очень рад, — сказал Аллэн со своим обыкновенным добродушием. — Я знаю множество мелодий, но вечно забываю слова. Не знаю, вспомню ли я Мурову мелодию? Моя бедная матушка любила учить меня Муровым мелодиям, когда я был мальчиком.
— Чьим мелодиям? — спросила миссис Пентикост. — Муровым? Ага! Я знаю наизусть Тома Мура.
— Может быть, в таком случае вы поможете, если память изменит мне, — отвечал Аллэн. — Я выберу самую легкую мелодию во всей коллекции. Если вы позволите мне, «Беседка Эвелины».
— Мне знакомы национальные мелодии английские, шотландские и ирландские, — сказал Педгифт-младший. — Я буду аккомпонировать вам, сэр, с величайшим удовольствием.
Он сел верхом на крышу каюты и начал музыкальную импровизацию, изумительную для слуха — смесь плясового напева с похоронным.
— Начинайте же, сэр! — сказал Педгифт-младший с самоуверенной улыбкой.
Миссис Пентикост подняла свой рожок, а Аллэн запел:
— О! Плачь о том часе, когда в беседку Эвелины…
Аллэн остановился, аккомпанемент остановился, слушатели ждали.
— Странно! — сказал Аллэн. — Следующая строчка так и вертится у меня на языке, а вспомнить не могу. Я опять начну, если вы позволите. О! Плачь о том часе, когда в беседку Эвелины…
— Владелец долины с ложными обетами вошел, — подсказала миссис Пентикост.
— Благодарю вас, — сказал Аллэн. — Теперь я буду продолжать. О! Плачь о том часе, когда в беседку Эвелины владелец долины с ложными обетами вошел. Луна ярко сияла…
— Нет, — перебила миссис Пентикост.
— Извините, так, — возразил Аллэн. — Луна сияла ярко…
— Луна ничего подобного не делала, — перебила миссис Пентикост.
Педгифт-младший, предвидя спор, продолжал аккомпанировать sotto voce.
— Собственные слова Мура, — сказал Аллэн. — Так написано в тетради моей матери, где списаны стихи Мура.
— В тетради вашей матери были ошибки, — возразила миссис Пентикост. — Ведь я вам говорила, что наизусть знаю Тома Мура.
Миротворная концертина Педгифта-младшего все пела и стонала в минорном тоне.
— Что же делала луна? — с отчаянием спросил Аллэн.
— То, что луна должна была делать, сэр, или Том Мур никогда не написал бы этого, — возразила миссис Пентикост. — Луна скрыла свой свет в эту ночь и плакала за облаками над стыдом девицы! Я желала бы, чтобы этот молодой человек перестал играть, — прибавила миссис Пентикост, выливая свое возрастающее негодование на Густа-младшего. — Уж для меня довольно его музыки: он прожужжал мне уши.
— Я очень этим горжусь, — сказал незастенчивый Педгифт. — Вся наука музыки состоит в том, чтобы жужжать в ушах.
— Чем прибегать к аргументам, — спокойно сказал майор Мильрой, — не лучше ли мистеру Армадэлю продолжать петь?
— Продолжайте, мистер Армадэль, — прибавила дочь майора. — Продолжайте, мистер Педгифт.
— Один не знает слов, другой не знает музыки, — сказала миссис Пентикост. — Пусть их продолжают, если могут.
— Очень жалею, что не оправдываю ваших ожиданий, — сказал Педгифт-младший. — Я готов продолжать. Ну, мистер Армадэль!
Аллэн раскрыл рот, чтобы продолжать неконченную песню с того места, где он остановился, но вдруг пастор вскочил, весь бледный, судорожно прижимая руку к средней части жилета.
— Что такое с вами? — спросило хором все общество.
— Я чрезвычайно нездоров, — сказал пастор Сэмюэль.
На лодке поднялась суматоха. «Беседка Эвелины» замерла на губах Аллэна, и даже концертина Педгифта замолкла наконец. Тревога оказалась бесполезной. Сын миссис Пентикост имел мать, а у этой матери был мешок. В две минуты медицинское искусство заняло место, оставленное вакантным во внимании публики музыкальным искусством.
— Потри потихоньку, Сэмми, — сказала миссис Пентикост. — Я выну склянку и дам тебе лекарство. Это его бедный желудок, майор. Подержите кто-нибудь мой рожок и остановите лодку. Нили, душечка, возьмите эту склянку, а вы эту, мистер Армадэль, и подайте мне, когда они мне понадобятся. Ах, бедняжка! Я знаю, что с ним: недостаток силы. Здесь, майор, холод, кислота, слабость. Инбирь согревает его, сода поправляет, летучая соль подкрепляет. Вот, Сэмми, выпей, а потом поди и ляг, друг мой, в этой конуре, которую называют каютой. Не надо больше музыки, — прибавила миссис Пентикост, грозя пальцем владельцу концертины. — Разве гимн. На это я согласна.
Никто не казался расположен петь гимн, и находчивый Педгифт предложил новую идею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100