Да и не я один: полярники, многие из которых не были дома уже полтора года, спали и видели во сне, как «Обь» берет курс на север.
Думать об этом было и радостно и грустно. Почему радостно, вряд ли стоит объяснять, а грустно потому, что полярник, расставаясь с Антарктидой, не знает, увидит ли он когда-нибудь вновь этот материк, в который вложил кусок своей жизни.
И когда «Обь» вышла в пролив Дрейка, десятки человек столпились на корме, чтобы пережить необычайно трогательный и волнующий момент исчезновения за горизонтом последней скалы ледового континента.
Увы! На прощание природа преподнесла нам два досаднейших сюрприза.
Представьте себе, что вы смотрите по телевизору хоккейный матч, и в самый напряжённый момент, когда у ворот дикая свалка, а шайба мечется, скачет как сумасшедшая от клюшки к клюшке, режиссёр передачи переключает картинку на экране, чтобы крупным планом показать очаровательную блондинку со вздёрнутым носиком. В другое время вы и сами, цокая языком от удовольствия, глазели бы на эту блондинку, но сейчас хватаетесь за голову и шлёте режиссёру исключительно сердечные пожелании, форма которых зависит от состава сидящих рядом с вами зрителей.
Примерно такую же шутку сыграла с нами природа. В те самые минуты, когда упомянутая выше скала властно приковала к себе все взоры, её окутал невесть откуда появившийся туман. С каждым вашим проклятием он все больше сгущался, а когда соизволил рассеяться, Антарктида исчезла за горизонтом. Затем, чтобы уважаемая публика быстрее пришла в себя, на разгорячённые головы обрушился все более свирепеющий ветер — и начался шторм. Да такой, какого мне до сих пор испытывать не приходилось.
Когда я вполз в каюту, первым живым существом, встретившим меня, оказалась банка с вишнёвым вареньем. Она лихо отплясывала на столе канкан, расплёскивая содержимое на рождаемый в муках научный отчёт Димдимыча. Укротив банку, я не сумел увернуться от стакана с настоем шалфея, которым спасался от надкостницы; сунул в кронштейн треснувший стакан и рухнул на диван, нокаутированный в солнечное сплетение вторым томом «Дневников» братьев Гонкур; спрятал под подушку Гонкуров — и чуть не выломал головой дверь от каюты.
Да, так ещё не качало ни разу! Когда я решился пойти на обед в кают-компанию, оттуда, как грозное предупреждение, стремительно вылетел Н., с ног до головы залитый супом из свежих овощей. Иссиня-чёрная борода пострадавшего была изысканно украшена зелёным горошком, а в зубах торчала недоглоданная кость. Проревев что-то нечленораздельное, Н. скрылся в туалете. Я всетаки вошёл и, нарушая правила поведения в кают-компании, с недопустимой фамильярностью бросился в объятия капитану Купри. Эдуард Иосифович невозмутимо заметил, что мы, кажется, сегодня уже виделись, и, ухмыльнувшись, пожелал приятного аппетита. Я поблагодарил, мёртвой хваткой вцепился в дежурного, извинился и кое-как уселся на своё место.
За столом шёл спор: это уже отобедавший Павел Майсурадзе доказывал Гере Сакунову, что шторм пустяковый, говорить не о чём. Гера, опытный метеоролог, соглашался с тем, что говорить о шторме не обязательно, но ставил проливу Дрейка за поведение одиннадцать баллов.
— Девять, а то и меньше! — яростно оспаривал эту оценку Павел. — Разве при одиннадцати я мог бы так стоять не шелохнувшись?
Тут Майсурадзе всплеснул руками, как орёл крыльями, и мгновенно исчез в соседнем с нами читальном салоне. Оттуда сначала донёсся грохот сбиваемой мебели, а потом гортанный голос нашего недавнего собеседника:
— Уж в этих делах, Валера, я немножко разбираюсь: от силы десять баллов!
«Обь» стонала и трещала, словно её со всех сторон избивали многотонными кувалдами. По слухам, крен временами превышал тридцать пять градусов, но, когда нас швыряло от одной стенки к другой, нам казалось, что эта цифра явно преуменьшена. По коридорам лунатиками шастали страдальцы, мутным взором отыскивая туалет. Томные лица этих мучеников вызывали глубокое сочувствие. Пассажиру, как лицу без определённых занятий, в такую качку рекомендуется либо крепко заснуть, либо попытаться отвлечься интересной беседой. Я выбрал второе и полез наверх, в рулевую рубку.
Здесь гремел… хохот! Я даже сначала не поверил своим ушам и подумал, что у меня от качки начались галлюцинации. Нет, в самом деле: гигантские волны перехлёстывают через бак, докатываясь до рубки и заливая окна, а капитан и оба его помощника, первый и старший, настроены отнюдь не минорно. Выяснилось, что шторм здесь ни при чем. Ничего особенно страшного в этом шторме нет, хотя он и действительно одиннадцатибалльный. «Обь» выносила и не такие. Просто Сергей Алексеевич рассказывал, как его молодая жена приступала к педагогической деятельности. Вернувшись после первого дня домой, она заявила, что из школы уходит и учительницей больше не будет. Почему? А потому, что ученики её спросили: «Можно, мы будем вас называть просто Галя?»
Затем мы начали вспоминать подробности вчерашнего матча, и Сергей Алексеевич выразил сожаление, что ему не довелось поиграть. И тогда Эдуард Иосифович рассказал такую историю.
Семь-восемь лет назад в иностранном порту встретились два наших судна, и капитаны, одним из которых был Купри, решили провести товарищескую встречу по футболу. И нужно же было случиться такому редкостному совпадению: в ходе матча оба старпома вывихнули себе ноги! Капитаны немедленно отправились на почту, заказали по телефону Москву и доложили начальству о чрезвычайном положении. Сначала о своём старпоме рассказал коллега капитана Куари. Начальство разозлилось, выругало капитана и велело назначить на должность пострадавшего второго помощника. Потом трубку взял Купрв и доложил о своём незадачливом старпоме. Начальство решило, что ослышалось, и недовольно проворчало, что указания уже даны. Когда же Купри пояснил, что речь идёт о вывихнутой ноге совсем другого старпома, начальство совершенно рассвирепело и в ярости воскликнуло: «Отныне категорически запрещаю всем старпомам играть в футбол!»
— Так вот почему вы отказались включить меня в команду! — ахнул Сергей Алексеевич.
— А как вы думали? — засмеялся капитан. — То указание ещё никто не отменил!
Мы беседовали, глядя на бушующее море, а «Обь», хотя и сбавив ход, упрямо шла вперёд, каждым оборотом винта отдаляя нас от Антарктиды. Все реже попадались айсберги; пройдёт ещё день-другой, и мы махнём рукой последнему. И вдруг я увидел на мачте белую птичку с большим вытянутым клювом, вроде утиного. На Ватерлоо этих птиц называли футляроносами; не знаю, насколько это название точно, но одна такая пичужка почему-то предпочла твёрдой земле негостеприимную мачту корабля. Укрывшись за выступом, глупышка пережидала бурю, не подозревая, что, когда шторм кончится, мы будем далеко от её дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
Думать об этом было и радостно и грустно. Почему радостно, вряд ли стоит объяснять, а грустно потому, что полярник, расставаясь с Антарктидой, не знает, увидит ли он когда-нибудь вновь этот материк, в который вложил кусок своей жизни.
И когда «Обь» вышла в пролив Дрейка, десятки человек столпились на корме, чтобы пережить необычайно трогательный и волнующий момент исчезновения за горизонтом последней скалы ледового континента.
Увы! На прощание природа преподнесла нам два досаднейших сюрприза.
Представьте себе, что вы смотрите по телевизору хоккейный матч, и в самый напряжённый момент, когда у ворот дикая свалка, а шайба мечется, скачет как сумасшедшая от клюшки к клюшке, режиссёр передачи переключает картинку на экране, чтобы крупным планом показать очаровательную блондинку со вздёрнутым носиком. В другое время вы и сами, цокая языком от удовольствия, глазели бы на эту блондинку, но сейчас хватаетесь за голову и шлёте режиссёру исключительно сердечные пожелании, форма которых зависит от состава сидящих рядом с вами зрителей.
Примерно такую же шутку сыграла с нами природа. В те самые минуты, когда упомянутая выше скала властно приковала к себе все взоры, её окутал невесть откуда появившийся туман. С каждым вашим проклятием он все больше сгущался, а когда соизволил рассеяться, Антарктида исчезла за горизонтом. Затем, чтобы уважаемая публика быстрее пришла в себя, на разгорячённые головы обрушился все более свирепеющий ветер — и начался шторм. Да такой, какого мне до сих пор испытывать не приходилось.
Когда я вполз в каюту, первым живым существом, встретившим меня, оказалась банка с вишнёвым вареньем. Она лихо отплясывала на столе канкан, расплёскивая содержимое на рождаемый в муках научный отчёт Димдимыча. Укротив банку, я не сумел увернуться от стакана с настоем шалфея, которым спасался от надкостницы; сунул в кронштейн треснувший стакан и рухнул на диван, нокаутированный в солнечное сплетение вторым томом «Дневников» братьев Гонкур; спрятал под подушку Гонкуров — и чуть не выломал головой дверь от каюты.
Да, так ещё не качало ни разу! Когда я решился пойти на обед в кают-компанию, оттуда, как грозное предупреждение, стремительно вылетел Н., с ног до головы залитый супом из свежих овощей. Иссиня-чёрная борода пострадавшего была изысканно украшена зелёным горошком, а в зубах торчала недоглоданная кость. Проревев что-то нечленораздельное, Н. скрылся в туалете. Я всетаки вошёл и, нарушая правила поведения в кают-компании, с недопустимой фамильярностью бросился в объятия капитану Купри. Эдуард Иосифович невозмутимо заметил, что мы, кажется, сегодня уже виделись, и, ухмыльнувшись, пожелал приятного аппетита. Я поблагодарил, мёртвой хваткой вцепился в дежурного, извинился и кое-как уселся на своё место.
За столом шёл спор: это уже отобедавший Павел Майсурадзе доказывал Гере Сакунову, что шторм пустяковый, говорить не о чём. Гера, опытный метеоролог, соглашался с тем, что говорить о шторме не обязательно, но ставил проливу Дрейка за поведение одиннадцать баллов.
— Девять, а то и меньше! — яростно оспаривал эту оценку Павел. — Разве при одиннадцати я мог бы так стоять не шелохнувшись?
Тут Майсурадзе всплеснул руками, как орёл крыльями, и мгновенно исчез в соседнем с нами читальном салоне. Оттуда сначала донёсся грохот сбиваемой мебели, а потом гортанный голос нашего недавнего собеседника:
— Уж в этих делах, Валера, я немножко разбираюсь: от силы десять баллов!
«Обь» стонала и трещала, словно её со всех сторон избивали многотонными кувалдами. По слухам, крен временами превышал тридцать пять градусов, но, когда нас швыряло от одной стенки к другой, нам казалось, что эта цифра явно преуменьшена. По коридорам лунатиками шастали страдальцы, мутным взором отыскивая туалет. Томные лица этих мучеников вызывали глубокое сочувствие. Пассажиру, как лицу без определённых занятий, в такую качку рекомендуется либо крепко заснуть, либо попытаться отвлечься интересной беседой. Я выбрал второе и полез наверх, в рулевую рубку.
Здесь гремел… хохот! Я даже сначала не поверил своим ушам и подумал, что у меня от качки начались галлюцинации. Нет, в самом деле: гигантские волны перехлёстывают через бак, докатываясь до рубки и заливая окна, а капитан и оба его помощника, первый и старший, настроены отнюдь не минорно. Выяснилось, что шторм здесь ни при чем. Ничего особенно страшного в этом шторме нет, хотя он и действительно одиннадцатибалльный. «Обь» выносила и не такие. Просто Сергей Алексеевич рассказывал, как его молодая жена приступала к педагогической деятельности. Вернувшись после первого дня домой, она заявила, что из школы уходит и учительницей больше не будет. Почему? А потому, что ученики её спросили: «Можно, мы будем вас называть просто Галя?»
Затем мы начали вспоминать подробности вчерашнего матча, и Сергей Алексеевич выразил сожаление, что ему не довелось поиграть. И тогда Эдуард Иосифович рассказал такую историю.
Семь-восемь лет назад в иностранном порту встретились два наших судна, и капитаны, одним из которых был Купри, решили провести товарищескую встречу по футболу. И нужно же было случиться такому редкостному совпадению: в ходе матча оба старпома вывихнули себе ноги! Капитаны немедленно отправились на почту, заказали по телефону Москву и доложили начальству о чрезвычайном положении. Сначала о своём старпоме рассказал коллега капитана Куари. Начальство разозлилось, выругало капитана и велело назначить на должность пострадавшего второго помощника. Потом трубку взял Купрв и доложил о своём незадачливом старпоме. Начальство решило, что ослышалось, и недовольно проворчало, что указания уже даны. Когда же Купри пояснил, что речь идёт о вывихнутой ноге совсем другого старпома, начальство совершенно рассвирепело и в ярости воскликнуло: «Отныне категорически запрещаю всем старпомам играть в футбол!»
— Так вот почему вы отказались включить меня в команду! — ахнул Сергей Алексеевич.
— А как вы думали? — засмеялся капитан. — То указание ещё никто не отменил!
Мы беседовали, глядя на бушующее море, а «Обь», хотя и сбавив ход, упрямо шла вперёд, каждым оборотом винта отдаляя нас от Антарктиды. Все реже попадались айсберги; пройдёт ещё день-другой, и мы махнём рукой последнему. И вдруг я увидел на мачте белую птичку с большим вытянутым клювом, вроде утиного. На Ватерлоо этих птиц называли футляроносами; не знаю, насколько это название точно, но одна такая пичужка почему-то предпочла твёрдой земле негостеприимную мачту корабля. Укрывшись за выступом, глупышка пережидала бурю, не подозревая, что, когда шторм кончится, мы будем далеко от её дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110