— Льдина лопалась, мы не раз бежали от вала торосов, спасая оборудование и самих себя, — всякое бывало, льдина есть льдина. В те годы к дрейфующим станциям пресса ещё не привыкла, в памяти были свежи героические будни легендарного папанинского дрейфа, и к нам настойчиво рвались журналисты и киношники. И вот прилетел кинооператор Л., искренне убеждённый, что мы дрейфуем исключительно для того, чтобы он заснял о нас фильм. Л. так замучил нас своими съёмками, что мы решили ограничить его активность. Спускаюсь я как-то с обзорной вышки, подходит Л.
— Ну, какие новости?
— Скверные. Начались подвижки, вот-вот льдина лопнет.
— Как же быть? — забеспокоился Л.
— Ваше дело. Я уже неделю не раздеваюсь, сплю в унтах и одежде. Нет желания, знаете ли, выскакивать из домика на мороз в чём мать родила. Но вы не беспокойтесь, может быть, это случится и не сегодня ночью.
А тут начальник станции Евгений Иванович Толстиков решил ночью осмотреть домики. Заходит к метеорологу Овчинникову, у которого жил кинооператор, и видит неприглядную картину: Л. спит в шапке, верхней одежде и унтах. Удивлённый Толстиков потряс его за плечо.
— Что случилось? — испугался Л. — Льдина лопнула?
— Льдина в порядке. Почему вы в одежде?
— Как почему? Все спят в одежде. Например, Силин.
Толстикол повёл Л. на очную ставку. Я, разумеется, спал в одном бельё, и Л. поклялся мне отомстить. Но я был начеку, и вместо меня досталось на орехи нашему повару Тихонову. Он почему-то постыдился признаться своему тестю, что идёт в дрейф поваром, сочинил себе какую-то должность и жил спокойно. И вдруг от тестя радиограмма: «Смотрели киножурнал сообщи кем ты работаешь а то на экране ты жаришь котлеты». После этого случая действительно начались подвижки льда — думаю, что от нашего хохота…
Продрейфовав ещё на станции СП-5, Григорий Мелентьевич простился с Севером и отправился на Юг — в Антарктиду.
В Мирном его встречал начальник Второй антарктической экспедиции Трёшников.
— Вам досталась Пионерская, — сказал Алексей Фёдорович. — Станция трудная, вся под снегом и с климатом, несколько худшим, чем в Сочи. Летите и решайте, сможете работать — оставайтесь, нет — будем её закрывать.
— Да уж если сам Трёшников говорит, что станция трудная, значит, жизнь предстоит весёлая… — вспоминал Григорий Мелентьович. — Вылетел я на Пионерскую. Станция находится в трехстах восьмидесяти пяти километрах от Мирного, на склоне ледяного купола, в зоне постоянного стокового ветра, обусловленного стекающим с плато по наклонной плоскости воздухом. Вся местность здесь словно окутана туманом, но это не туман, а снег, превращённый ветром в мельчайшую пыль. Над домом — восемь метров снега, теснота, подсобных помещений нет… Короче, возвратился в Мирный и сказал Трешникову: «Буду работать». Взял пятерых ребят и отправился на Пионерскую.
Не раз я вспоминал в ту зимовку трудности, пережитые на других станциях, и улыбался: «Разве это трудности?» Ветры, постоянные ветры при температурах сорок, пятьдесят, шестьдесят градусов и ниже… Выходишь в валенках, в двойных перчатках, а чувствуешь себя голым — продувает насквозь, режет словно бритвой, да так, что еле двери открываешь бесчувственными руками. И в такую погоду нужно было ежедневно выпускать радиозонды, бежать с ними по сто-двести метров. И это в условиях высокогорья
— ведь станция находится на высоте две тысячи семьсот метров над уровнем моря! Досталось нам с этими зондами… Да и не только с ними, проводить любое научное наблюдение на свежем воздухе было мучительно трудно. Однажды я настолько поморозил лицо, что неделю не мог раскрыть рта…
Снег, снег, снег… Уже на третий день зимовки нас так замело, что мы не смогли открыть входной люк. Выручили гости. Как раз в этот день до Пионерской добрался санно-гусеничный поезд, направляющийся на Восток. Сначала ребята удивились, что их никто не встречает, но потом услышали отчаянный стук в люк и откопали нас. А ещё через некоторое время под напором снежной массы стал выгибаться и трещать потолок. Пришлось объявлять аврал и вытаскивать наверх колоссальное количество снега. За первые месяцы мы вытащили его тонн сто пятьдесят, но зато соорудили вполне приличную баню, туалет и тоннель, из которого брали снег для камбуза.
Станции грозила не только опасность быть погребённой под снегом. Тепловой режим этого района Антарктиды характерен резкими скачками температуры, которые сопровождаются грохотом, сравнимым разве что с артиллерийской канонадой: это происходят разрывы поверхности ледника, образуются термические трещины. И нам оставалось лишь надеяться, что станцию «минует чаша сия» и бездна не разверзнется под нашим беззащитным домиком.
— Нелёгкой, очень нелёгкой была жизнь нашего крохотного коллектива, — рассказывал Силин. — «Мелентьевич, зачем я сюда поехал? — не выдержав, возопил однажды наш метеоролог Гарсеван Куртгелаидзе. — Грузию, такой рай, променял на такое место, дышать нечем!» Гарсеван у нас по совместительству выполнял и обязанности повара. Грузины, как мне кажется, обладают природным кулинарным даром, но Гарсеван являл собою вопиющее исключение из этого правила. Для начала, чтобы показать, что ожидает нас в дальнейшем и рассеять все наши иллюзии, он сварил неразделанную курицу вместе с потрохами. Весело посмеявшись вместо со всеми над своей неудачей, он решил нас побаловать и приготовил заранее широко разрекламированный рассольник. Мы хлебнули по ложке и помчались полоскать рты: Гарсеван щедро вложил в котёл месячный запас огурцов. «Что, не нравится? — удивился он. — Сварю кашу!» И через полтора часа на столе стояла дымящаяся кастрюля с кашей, начинённой вместо изюма… канцелярскими кнопками. Видимо, пока каша варилась, Гарсеван доставал что-то с верхней полки, где лежали канцелярские принадлежности, в уронил в кастрюлю коробку. Есть кашу, несмотря на оригинальность её состава, ребята отказались, и расстроенный Гарсеван обещал повысить свою квалификацию. Своё обещание в ходе зимовки он выполнил, да и мы помогали как могли. Помнится, на редкость ценную услугу оказал ему наш механик Василий Климов. Мы соорудили баню, и Гарсеван добился права вымыться в ней первым. Вошёл он в баню, увидел, что уголь кончается, и притащил ещё мешок: только вместо бурого угля взял антрацит, а он горел плохо. Вскоре горение совсем прекратилось, тепло из баньки быстро выдуло, и замёрзший Гарсеван стал призывать на помощь дежурного. Когда Климов прибежал, голый Гарсеван так сильно щёлкал зубами, что механик, не теряя времени, стал разогревать беднягу… паяльной лампой!
— И все же, несмотря на подобного рода забавные случаи, зимовка на Пионерской мне запомнилась как самая тяжёлая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110