Кроме того, на санно-гусеничном поезде год назад на станцию прибыли и французские учёные. Они прожили на Востоке несколько дней, и их не без сожаления проводили обратно в Мирный. Они были бесшабашно веселы, экспансивны и умели с особым шиком восклицать за столом: «Пей до дна!», столь увлечённо отдаваясь этой процедуре, что нанесли серьёзный ущерб запасам своего превосходного французского вина Рядом со мной сидит Анатолий Коляденко. Он опытный хирург, и сейчас, часов за восемь до отлёта, откровенно радуется тому, что ему ни разу не довелось продемонстрировать своё мастерство: раны на Востоке залечиваются медленно, воспалительные процессы обостряются. Анатолий меня утешает:
— В первые дни многие из нас вообще не спали, а у одного двое суток была почти непрерывная рвота. Привыкли! Обязательно гуляйте, дышите свежим воздухом. Я прогуливался ежедневно.
— Даже при восьмидесяти градусах? — ухмыльнулся я.
— При восьмидесяти пяти, — поправил Анатолий. — При таких морозах ветра не бывает, нужно лишь равномерно дышать через подшлемник и стараться не смыкать глаза, так как ресницы моментально слипаются. Пройдёшься — и отлично себя чувствуешь, спишь как убитый! Верно, Володя?
— Выйдешь на полосу, — кивнул Агафонов, — отойдёшь от станции километра два, — и словно оказываешься в космосе: полярная ночь, лютый холод, звезды прижаты небом к земле… Удивительное ощущение!
— Всем приготовиться!
Стол у нас не слишком обильный. У старой смены запасы деликатесов исчерпаны, новых мы не привезли. Артемьев приносит откуда-то бутылку шампанского и разливает его по бокалам.
— Ай да Никитич! И как это ему удалось сохранить такое чудо? — изумляются «старики».
— Скрыл от коллектива!
— Никитичу — ура!
И пошли тосты за Новый год, за Родину, за тех, кто ждёт, за главного строителя Востока Василия Сидорова, по символическому глотку — за всех нас по очереди.
Шампанского не осталось, на спирт было противно смотреть, и началась очередная осада инженера-механика Ивана Тимофеевича Зырянова.
Тимофеич — один из удивительнейших людей, которых я встретил в Антарктиде. Уверен, что ни один восточник не предъявит мне претензий за такое утверждение: никого на станции так не любили, ни к кому не тянулись с такой сыновней и братской нежностью, как к Тимофеичу. Он остаётся с нами на сезон и будет одним из главных персонажей дальнейшего повествования. А сейчас я хочу только рассказать, почему на него велась атака.
Тем, кто остаётся с вами на сезон — магнитологу Валюшкину, механику-водителю Марцинюку и Зырянову, мы привезли посылки от родных, остальные ребята получат их на «Визе». И вот следопыты из старой смены пронюхали, что Тимофеич оказался владельцем нескольких бутылок коньяка, по которому все успели соскучиться. И по ночам у постели, на которой возлежал коньячный Крез, проходили эстрадные представления.
— Так что тебе спеть, Тимофеич? — льстиво спрашивали следопыты, бряцая гитарами.
— Черти, мошенники, брысь отсюда! — негодовал Зырянов.
— Частушки или серенаду? — настаивали «мошенники». — Может, стихи почитать? Чечётку отбить?
Сознавая безвыходность своего положения, Тимофеич сдавался и заказывал музыку: «На купол брошены», «Топ-топ» в честь любимого внука и что-нибудь душещипательное. Понаслаждавшись, он вытаскивал бутылку, и «черти», радостно подвывая, удалялись к себе. При помощи такой хитроумной тактики они за три ночи выманили у Тимофеича три бутылки, но, по их сведениям, гдето в недрах зыряновского чемодана хранилась четвёртая. И дело кончилось тем, что Тимофеич, выслушав очередную серенаду и обозвав её исполнителей «гнусными вымогателями», ушёл за последней бутылкой.
За столом стоит сплошной стон. Это начались воспоминания.
— Лет десять назад на одной из полярных станций Новосибирских островов, — рассказывает ионосферист Юра Корнеев, — проводили инвентаризацию имущества. Составили, как полагается, ведомость и передали по радио в Севморпуть. Перечислили все предметы, даже «коня спортивного», на котором занимались гимнастикой несколько энтузиастов. Проходит неделя, и над станцией появляется самолёт, сбрасывает какие-то тюки. Распаковываем — и не знаем, плакать или смеяться: сено! Стоим обалдевшие, а к нам бежит радист, ревёт белугой, захлёбывается: «Читайте, ребята! Воды! Умираю в страшных судорогах!» Читаем: «Категорически приказываю спортивных лошадей отныне на станцию не завозить без особого разрешения»!
— В Пятую антарктическую экспедицию я зимовал в Мирном, — вспоминает Нарцисс Иринархович Барков. — Как-то для проведения гляциологических и других научных работ мы, несколько сотрудников, полетели на остров Победы — сидящий на мели айсберг огромных размеров площадью в тысячи две квадратных километров. Там, кстати, нас прихватила самая сильная на моей памяти пурга
— 55 метров в секунду, и вообще пришлось поволноваться: продукты кончились, погода нелётная, а до Мирного — сто пятьдесят километров… Но не об этом речь.
Для того чтобы подвести итог своей работы, мы вывезли с острова образцы снега и сложили в холодном погребе. Передохнули денёк, приходим в погреб — нет снега. Волосы дыбом! Проводим расследование, следы ведут к повару. Оказалось, ему нужно было срочно остудить компот, зашёл, увидел какой-то снег, проверил — чистый, и бах его в котёл!
Рассказ Баркова вызывает озабоченность у ребят из старой смены: по просьбе французских учёных они взяли с определённых глубин пробы снега и запаковали его в мешки. На «Визе» мешки будут лежать в холодильнике, а в Гавре их сдадут французам. Мы смеёмся: уникальная транспортная операция! Я ещё не знал, что через некоторое время сам буду помогать перевозить снег за двадцать тысяч километров и трястись от ужаса, что он может растаять.
— Миша, айс-крим!
— Где? — взвивается над столом Майкл и вприпрыжку бежит к бачку, потрясая чашкой.
— Попробуйте, — искушает меня Сергеев, — а то потом будете жалеть. Почему? А потому, что не сможете написать: «Я в присутствии свидетелей наслаждался, зажмурив глаза, мороженым на Полюсе холода!»
И последнее воспоминание об этом вечере.
Торжественно и со всей ответственностью заявляю: никогда и нигде не получал я такого новогоднего подарка, как в эту памятную ночь.
Его предыстория такова. Вечером мы распределили обязанности: старая смена готовит новогодний стол и берет на себя обслуживание, а новая — моет наутро посуду и прибирает помещение. Первый пункт соглашения был выполнен безупречно. А когда пришло время и нам платить по счёту, Александр Никитич Артемьев взглянул на нас, жалких гипоксированных элементов, похудевших и синих, как недоразвитые цыплята, и сказал своим ребятам:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110