Мгновенное воспоминание об Алене налетело, как вихрь, и почти сбило Серьгу с ног. И в то же время я заметила в самой глубине его узковатых марийских глаз скрытую ревность. Вот и не верь после этого в вечную любовь!..
– И что? – взял себя в руки Серьга. Вопрос не застал меня врасплох.
– Вы меня не помните? – Это была явная провокация, и Серьга поддался: никому не хочется быть уличенным в склерозе. Он многозначительно замычал что-то неопределенное: “М-м-гу.., м-м-да, гм-гм.., как же, как же…"
– Конечно! Вы…
– Ева! – помогла я Серьге. – Мы познакомились, когда Алена уезжала в Америку.
Я работала наверняка – в начале пятого курса Алена отправилась в Америку, чтобы писать там свой диплом о Марлен Дитрих, хотя с тем же успехом можно было собрать все материалы и в институтской библиотеке. Тогда же была устроена грандиозная вечеринка, на которой Серьга предстал во всем блеске своей языческой ярости – он отметелил двух американцев из секты последователей Муна, шапочных знакомых Алены. Досталось и дородной консерваторке, альтистке Даниловой, потенциальной Алениной любовнице – ей Серьга выдрал клок волос и сломал два ногтя на правой руке.
Впрочем, это был не первый и не последний клок волос в матадорской карьере Каныгина.
Именно поэтому он взглянул на меня без всякой задней мысли.
– Ну, и как там Алена?
– Процветает, – соврала я, испытывая жуткие муки.
– Замуж-то вышла? – мрачно спросил Серьга.
– Нет.
Серьга удовлетворенно крякнул – что и требовалось доказать!
– А чем занимается?
– Тратит деньги. И просила передать вам привет, если встречу.
– Передавайте!
Я быстро поцеловала его в голую мальчишескую щеку. Серьга опешил:
– Это что?
– Это привет. Вообще-то я разыскиваю некоего Владимира Туманова. Он здесь, во ВГИКе, преподает. Вы случайно его не знаете? – Вопрос был риторическим, на втором курсе мелкий, но злобный в состоянии алкогольного опьянения Серьга сломал глыбообразному Туманову переносицу – только потому, что Володька позволил себе ущипнуть Алену за зад.
– Как не знать! Знаю, знаю, – обрадовался Серьга, – мы же с ним работаем вместе! Я в его вертепе главный художник…
, Вот это было кстати! В ожидании Туманова мне нужно было как можно больше узнать о нынешней жизни Володьки, и Серьга подвернулся в масть – Божий промысел, ничего не скажешь!
– Может быть, составите протекцию? – невинным голосом произнесла я. – Раз мы с вами так случайно встретились.
– Ну, если встретились… Меня, кстати, Сергеем зовут, для близких Серьга, – отрекомендовался Серьга, – тьфу ты, вы же знаете, совсем мозги поплыли!..
– Ну а я еще раз – Ева…
– Так вы Аленина подруга? – насторожился вдруг Серьга, не ко времени вспомнив, видимо, о нестандартной сексуальной ориентации Алены.
Я попыталась успокоить его, памятуя горький опыт альтистки Даниловой.
– Только в общечеловеческом смысле. Мы работали с ней вместе в рекламном агентстве, а теперь я перебралась в Москву.
– Ну, это традиционный порок – перебираться в Москву. – Серьгу буквально развезло от доброты. Я перестала быть для него соперницей, теперь он был не прочь познакомиться со мной поближе:
– Значит, сразу же решили брать быка за рога.
– Вроде того, Алена снабдила меня телефонами, Туманов значится четвертым в списке.
– Хорошо, что не первым. А что ж она сама не приехала?
– Укатила в Швецию. А вы работаете во ВГИКе?
– Ну, работаю – громко сказано, – признался Серьга, – так, подрабатываю. Вторым педагогом, также, как Володька. Кстати, что ты сейчас делаешь?
– Ничего, – я развела руками, не упускать же такой случай, – ровным счетом ничего.
– Если подождешь меня полчаса – можем с пользой провести вечер. Если, конечно, московские дела тебя интересуют, – и снова во взгляде Серьги не было никакой задней мысли, – идет?
Идет, бежит, едет!..
Я ждала Серьгу в буфете, за остывшей бурдой, которую оголтелые вгиковские буфетчицы, потеряв всякий стыд, гордо именовали кофе. В буфете все так же продавали пастилу и порционные салаты, и мне казалось, что сейчас в столовку ворвутся все персонажи порванной вгиковской пленки – Иван, Нимотси, Алена.
Но вместо них пришел Серьга в демократичной кож-замовской куртке и шапчонке фасона “презерватив” – прошедшие годы ничего с ним не сделали, хотя и старались. Мы помахали друг другу, как старые знакомые, и спустя пять минут уже были на остановке сорок восьмого троллейбуса.
…Серьга снимал квартиру на “Пражской” – это была та же серая ветка метро, в противоположном конце которой находилось Бибирево.
Дежа вю.
Я не могла отделаться от навязчивого ощущения, что все это уже было со мной, и маленький Серьга так же придерживал меня под локоть своей тонкой рукой. Он пристально вглядывался в меня, но это была не тайная страсть мужчины, которому хочется переспать с женщиной, – это была тайная страсть художника, неожиданно нашедшего подходящую натурщицу.
Мы вылезли из метро, потом долго тряслись в автобусе, потом покупали вареную колбасу в универсаме – Серьге всегда не хватало фантазии и широты души. И наконец оказались в самом конце пути – у паршивого панельного дома, родного брата моего бибиревского пристанища.
Он жил на последнем – девятом – этаже, так же как и я в своей прошлой жизни. И точно так же не работал лифт – мы шли наверх пешком, сопровождаемые невнятным каныгинским матом, это было объяснимо: деревенская душа всегда воспринимает мир не в вертикали, а в горизонтали.
Наконец и эта трудность была преодолена, и мы оказались в маленькой однокомнатной квартире Серьги, которая служила ему не только бивуаком, но и мастерской. В нос сразу же шибанул свежий запах масляной краски, и я с трудом протиснулась в узкую комнату, забитую прислоненными к стене и развешанными картинами. Серьга по ходу пьесы подбирал валяющиеся носки, трусы и грязные рубашки. Чтобы не смущать – скорее себя, чем его, – я выскользнула в маленький, плохо открывающийся комодный ящик, который лишь при наличии изрядной доли воображения можно было назвать кухней.
В раковине подремывала немытая несколько дней посуда, на столе стояли растворители и кисти в банках. И – картины, эскизы, этюды, папки с набросками вдоль стен. Ничего не скажешь, в творчестве Серьга был плодовит, как кролик.
Его живопись еще в институте не вызывала у меня никаких эмоций, она была тяжеловатой, тусклой и маловыразительной, зато в рисунке Серьге не было равных. Он был мастером наброска, делал великолепные карандашные портреты – иногда ему хватало двух-трехлиний, чтобы вскрыть характер человека, как вскрывают консервную банку.
Оглянувшись на дверь, украшенную расколотым матовым стеклом, я начала перебирать ближайшую папку – и тотчас же присела на край табуретки, чтобы не упасть, – эта папка была забита ВГИКом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
– И что? – взял себя в руки Серьга. Вопрос не застал меня врасплох.
– Вы меня не помните? – Это была явная провокация, и Серьга поддался: никому не хочется быть уличенным в склерозе. Он многозначительно замычал что-то неопределенное: “М-м-гу.., м-м-да, гм-гм.., как же, как же…"
– Конечно! Вы…
– Ева! – помогла я Серьге. – Мы познакомились, когда Алена уезжала в Америку.
Я работала наверняка – в начале пятого курса Алена отправилась в Америку, чтобы писать там свой диплом о Марлен Дитрих, хотя с тем же успехом можно было собрать все материалы и в институтской библиотеке. Тогда же была устроена грандиозная вечеринка, на которой Серьга предстал во всем блеске своей языческой ярости – он отметелил двух американцев из секты последователей Муна, шапочных знакомых Алены. Досталось и дородной консерваторке, альтистке Даниловой, потенциальной Алениной любовнице – ей Серьга выдрал клок волос и сломал два ногтя на правой руке.
Впрочем, это был не первый и не последний клок волос в матадорской карьере Каныгина.
Именно поэтому он взглянул на меня без всякой задней мысли.
– Ну, и как там Алена?
– Процветает, – соврала я, испытывая жуткие муки.
– Замуж-то вышла? – мрачно спросил Серьга.
– Нет.
Серьга удовлетворенно крякнул – что и требовалось доказать!
– А чем занимается?
– Тратит деньги. И просила передать вам привет, если встречу.
– Передавайте!
Я быстро поцеловала его в голую мальчишескую щеку. Серьга опешил:
– Это что?
– Это привет. Вообще-то я разыскиваю некоего Владимира Туманова. Он здесь, во ВГИКе, преподает. Вы случайно его не знаете? – Вопрос был риторическим, на втором курсе мелкий, но злобный в состоянии алкогольного опьянения Серьга сломал глыбообразному Туманову переносицу – только потому, что Володька позволил себе ущипнуть Алену за зад.
– Как не знать! Знаю, знаю, – обрадовался Серьга, – мы же с ним работаем вместе! Я в его вертепе главный художник…
, Вот это было кстати! В ожидании Туманова мне нужно было как можно больше узнать о нынешней жизни Володьки, и Серьга подвернулся в масть – Божий промысел, ничего не скажешь!
– Может быть, составите протекцию? – невинным голосом произнесла я. – Раз мы с вами так случайно встретились.
– Ну, если встретились… Меня, кстати, Сергеем зовут, для близких Серьга, – отрекомендовался Серьга, – тьфу ты, вы же знаете, совсем мозги поплыли!..
– Ну а я еще раз – Ева…
– Так вы Аленина подруга? – насторожился вдруг Серьга, не ко времени вспомнив, видимо, о нестандартной сексуальной ориентации Алены.
Я попыталась успокоить его, памятуя горький опыт альтистки Даниловой.
– Только в общечеловеческом смысле. Мы работали с ней вместе в рекламном агентстве, а теперь я перебралась в Москву.
– Ну, это традиционный порок – перебираться в Москву. – Серьгу буквально развезло от доброты. Я перестала быть для него соперницей, теперь он был не прочь познакомиться со мной поближе:
– Значит, сразу же решили брать быка за рога.
– Вроде того, Алена снабдила меня телефонами, Туманов значится четвертым в списке.
– Хорошо, что не первым. А что ж она сама не приехала?
– Укатила в Швецию. А вы работаете во ВГИКе?
– Ну, работаю – громко сказано, – признался Серьга, – так, подрабатываю. Вторым педагогом, также, как Володька. Кстати, что ты сейчас делаешь?
– Ничего, – я развела руками, не упускать же такой случай, – ровным счетом ничего.
– Если подождешь меня полчаса – можем с пользой провести вечер. Если, конечно, московские дела тебя интересуют, – и снова во взгляде Серьги не было никакой задней мысли, – идет?
Идет, бежит, едет!..
Я ждала Серьгу в буфете, за остывшей бурдой, которую оголтелые вгиковские буфетчицы, потеряв всякий стыд, гордо именовали кофе. В буфете все так же продавали пастилу и порционные салаты, и мне казалось, что сейчас в столовку ворвутся все персонажи порванной вгиковской пленки – Иван, Нимотси, Алена.
Но вместо них пришел Серьга в демократичной кож-замовской куртке и шапчонке фасона “презерватив” – прошедшие годы ничего с ним не сделали, хотя и старались. Мы помахали друг другу, как старые знакомые, и спустя пять минут уже были на остановке сорок восьмого троллейбуса.
…Серьга снимал квартиру на “Пражской” – это была та же серая ветка метро, в противоположном конце которой находилось Бибирево.
Дежа вю.
Я не могла отделаться от навязчивого ощущения, что все это уже было со мной, и маленький Серьга так же придерживал меня под локоть своей тонкой рукой. Он пристально вглядывался в меня, но это была не тайная страсть мужчины, которому хочется переспать с женщиной, – это была тайная страсть художника, неожиданно нашедшего подходящую натурщицу.
Мы вылезли из метро, потом долго тряслись в автобусе, потом покупали вареную колбасу в универсаме – Серьге всегда не хватало фантазии и широты души. И наконец оказались в самом конце пути – у паршивого панельного дома, родного брата моего бибиревского пристанища.
Он жил на последнем – девятом – этаже, так же как и я в своей прошлой жизни. И точно так же не работал лифт – мы шли наверх пешком, сопровождаемые невнятным каныгинским матом, это было объяснимо: деревенская душа всегда воспринимает мир не в вертикали, а в горизонтали.
Наконец и эта трудность была преодолена, и мы оказались в маленькой однокомнатной квартире Серьги, которая служила ему не только бивуаком, но и мастерской. В нос сразу же шибанул свежий запах масляной краски, и я с трудом протиснулась в узкую комнату, забитую прислоненными к стене и развешанными картинами. Серьга по ходу пьесы подбирал валяющиеся носки, трусы и грязные рубашки. Чтобы не смущать – скорее себя, чем его, – я выскользнула в маленький, плохо открывающийся комодный ящик, который лишь при наличии изрядной доли воображения можно было назвать кухней.
В раковине подремывала немытая несколько дней посуда, на столе стояли растворители и кисти в банках. И – картины, эскизы, этюды, папки с набросками вдоль стен. Ничего не скажешь, в творчестве Серьга был плодовит, как кролик.
Его живопись еще в институте не вызывала у меня никаких эмоций, она была тяжеловатой, тусклой и маловыразительной, зато в рисунке Серьге не было равных. Он был мастером наброска, делал великолепные карандашные портреты – иногда ему хватало двух-трехлиний, чтобы вскрыть характер человека, как вскрывают консервную банку.
Оглянувшись на дверь, украшенную расколотым матовым стеклом, я начала перебирать ближайшую папку – и тотчас же присела на край табуретки, чтобы не упасть, – эта папка была забита ВГИКом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131