Господа сделали предположение, что он лежит в каком-нибудь потайном ящике, и велели служителю привести слесаря. Белотти не препятствовал этому, но при этом с особенным вниманием прислушивался к тихому пению, доносившемуся из спальни, в которой лежало тело покойной. Он знал, что скорее всего можно найти завещание именно там, но ему ни за что не хотелось помешать священнику совершить панихиду по его покойной хозяйке. Когда пение в спальне замолкло, он попросил господ следовать за собой.
Высокую комнату с плоским потолком, в которую он их привел, наполнял запах ладана. На заднем плане комнаты стояла большая постель, над которой возвышался почти до потолка остроконечный балдахин из тяжелого шелка. Посреди комнаты стоял гроб, в котором лежала покойная. Лицо ее было покрыто полотняным платком с кружевами. Изящные, еще не тронутые тлением руки покойницы были сложены вместе и придерживали старые четки. Тело усопшей было закрыто дорогим покровом, а посередине лежало распятие из прекрасно выточенной слоновой кости.
Господа молча склонили головы перед телом. Белотти подошел ближе; судорожные рыдания вырвались из груди старика, когда он увидел так хорошо знакомые ему руки баронессы. Потом он встал на колени около гроба, прижался губами к нежным окоченевшим пальцам, и теплая слеза, единственная, пролитая за умершую, упала из его глаз на сложенные навсегда руки.
Бургомистр и его спутники не мешали ему; они оставили его в покое и тогда, когда старик, прислонившись лбом к деревянной обшивке гроба, произнес короткую тихую молитву. Когда дворецкий встал, и старший священник в полном облачении вышел из комнаты, патер Дамиан сделал знак мальчику певчему, с которым отошел в глубину комнаты, с помощью его и Белотти священник закрыл гроб покровом и сказал, обращаясь к ван дер Верффу:
— В полночь мы думаем похоронить госпожу, дабы не возникло никаких неприятностей.
— Хорошо, патер! — отвечал бургомистр. — Да если что и случится, мы не вышлем вас из города. Если только вы не предпочтете сами перейти к испанцам.
Патер Дамиан покачал головой и прервал бургомистра, сказав решительно:
— Нет, господин бургомистр, я родился в Утрехте и всегда молюсь за свободную Голландию.
— Послушайте-ка, послушайте! — воскликнул городской секретарь. — Как это было сказано, превосходно сказано! Вашу руку, господин патер!
— Вот она, и до тех пор, пока вы не перемените на ваших монетах «haec libertates ergo» на «haec religionis ergo», не нужно ничего менять в изречении.
— Свободная страна, и в ней свобода вероисповедания для каждого, и значит, для вас и всех ваших, — сказал бургомистр. — Это именно то, чего мы хотим. Доктор Бонтиус говорил мне о вас, достойный отец, вы честно заботились об этой умершей. Похороните ее по обряду вашей церкви; мы пришли, чтобы привести в порядок земное богатство, оставленное ею. Может быть, в этом ящичке лежит завещание?
— Нет, господа, — покачал головой священник. — Как только она заболела, она вскрыла при мне запечатанный пакет и, когда чувствовала себя сильнее, приписывала еще по нескольку слов. За час до своей смерти она приказала мне позвать господина нотариуса, но, когда он пришел, она была уже мертва. Я не мог оставаться все время при покойной и положил завещание в шкаф с бельем. Вот вам ключ!
Завещание вскоре нашлось. Бургомистр спокойно развернул бумагу, и пока он громко читал ее, нотариус и городской секретарь смотрели ему через плечо.
Различные церкви и монастыри, в которых должны будут читаться мессы за упокой души баронессы, и ее ближайшие родственники должны поделить между собой ее имущество. Белотти и Дениза были награждены небольшими подарками.
— Счастье еще, — воскликнул городской секретарь, — что это завещание только клочок бумаги и больше ничего!
— Акт не имеет юридической силы, — прибавил нотариус, — потому что он был извлечен до меня из пакета и распечатан с точным объяснением, что его надо изменить. Переверните документ, мейстер Питер. Здесь внизу есть еще кое-что, что необходимо прочитать.
Труд, которым занялись теперь господа, был не легок, потому что больная нацарапала на пустой оборотной стороне бумаги там и сям, внизу и вверху, короткие примечания, очевидно, как отдельные пункты для уточнения ее последней воли.
На самом верху был нарисован неверной рукой крест и под ним:

«Молись за нас! Все предоставляется святой церкви».

Дальше внизу можно было прочесть:

«Ника. Мальчик нравится мне. Замок на дюнах. Десять тысяч золотых гульденов деньгами. Передать ему вернее. Отец не смеет трогать этих денег. Точно выяснить, почему он лишается наследства. Ван Флиет из Гарлема был тот господин, с дочерью которого двоюродный брат был тайно обвенчан. Он оставил ее под самым пустячным предлогом, чтобы заключить новый брак. Если он забыл это, то у меня все сохранилось в памяти, и я плачу ему за это. Ника должен заметить себе это: неверная любовь — это яд. Мне она испортила жизнь… испортила».

За этим вторым «испортила» следовало это же слово, много раз повторенное. Самое последнее, стоявшее в конце предложения, больная окружила спиралями и завитками, нарисованными карандашом.
В правом углу листа стоял целый ряд коротких примечаний:

«Анна — десять тысяч гульденов. Задержать. Иначе они попадут в когти к этому разбойнику д'Авила!»

«Хенрика — втрое более. Отец ее должен заплатить ей эти деньги — из той суммы, которую он мне должен. Откуда он возьмет ее, это уж его дело. Так будут окончены расчеты с ним».

«Белотти вел себя строптиво. Лишается».

«Дениза может получить то, что ей завещано».

Посередине бумаги была написана крупными буквами и обведена двойными и тройными чертами следующая фраза:

«Ящичек из черного дерева с гербами Гогстратенов и д'Авила на крышке нужно послать вдове маркиза д'Авенна. Ее можно найти в замке Рошберн в Нормандии».

Разобравши общими силами эти записки, мужчины молча посмотрели друг на друга, и наконец ван Гоут воскликнул:
— Какая бессмысленная смесь злобы и женской слабости! Ну, может ли в женском сердце найтись столько зимнего холода: в нем всегда есть ледяные цветы.
— Молодую Гогстратен, которая теперь находится в вашем доме, господин Питер, — воскликнул нотариус, — можно лишь пожалеть, потому что скорее можно извлечь искру из ржаного хлеба, чем получить такую сумму от запутавшегося в долгах нищего! Дочь будет обобрана отцом; вот это я называю действовать по-родственному.
— Что может скрываться в ящичке? — спросил нотариус.
— Вот он там стоит! — показал ван Гоут.
— Дайте-ка его сюда, Белотти.
— Мы должны открыть его, — сказал юрист, — потому что она, может быть, хочет отправить за границу самую лучшую часть своего состояния!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88