В своей прежней обстановке в одной лишь религии она находила точку опоры. Достойный пастырь был в то же время ее учителем и ревностно старался доказать ей, что новое учение грозит уничтожить истинно религиозную жизнь, стремление к прекрасному, всякое идеальное движение человеческой души и вместе с тем искусство. Поэтому Хенрика предпочитала видеть свое отечество испанским и католическим, нежели кальвинистским, но вместе с тем и свободным от чужеземцев, которых она ненавидела.
Мало-помалу двор опустел и затих, но когда первые утренние лучи ворвались в ее окна, жизнь на дворе опять стала живее и шумнее. Тяжелые подошвы стучали по мостовой, а между голосами, примешавшимися к тем, которые она слышала уже раньше, Хенрике казалось, что она различает голоса Марии и Варвары. Да, она не ошибалась. Этот крик испуга мог вырваться только из уст ее подруги, за ним послышались соболезнующие слова, вылетавшие из уст мужчин, и громкие всхлипывания. Наверное, в дом ее гостеприимного хозяина пришло дурное известие, а отчаянно всхлипывающей была, кажется, добрая Бабетта.
Это заставило ее вскочить с постели. На столике около постели между несколькими бутылочками и стаканами, около свечки и спичек стоял маленький колокольчик, на тихий зов которого прежде непременно спешила явиться одна из ее сиделок. Но теперь Хенрика позвонила в колокольчик три раза, потом еще и еще, но никто не являлся. Тогда в ней поднялась вся кровь, и, отчасти от нетерпения и досады, отчасти влекомая любопытством и участием, она сунула ноги в туфли и накинула утреннее платье. Затем она подошла к стулу, стоявшему на возвышении в нише, распахнула окно и взглянула на густую толпу, собравшуюся внизу.
Никто не обратил внимания на девушку, так как мужчины, печально толпившиеся внизу, и заплаканные женщины, между которыми находились и Мария и Варвара, с живейшим вниманием следили за речью молодого человека; все они только его слушали и видели. Хенрика узнала в рассказчике музыканта Вильгельма, но узнала только по голосу, так как каска на его локонах и обрызганный кровью панцирь придавали скромному художнику воинственный, почти геройский вид.
Он уже далеко продвинулся в своем рассказе, когда Хенрика незаметно сделалась его слушательницей.
— Да, господин Питер, — отвечал он на вопрос бургомистра, — мы следовали за ними, но тут они опять пропали в Деревне, и все утихло. Атаковать дома было бы безумием. Поэтому мы оставались на месте, но около двух часов мы услышали в районе Лейдендорфа выстрелы.
«Дворянин фон Вармонд будет обнаружен», — сказал капитан и повел нас по направлению к огню. Этого только и нужно было испанцам. Еще задолго до того, как мы достигли своей цели, из одного рва поднялся при свете сумерек небольшой отряд кастильцев в белых саванах поверх вооружения; они бросились на колени, пробормотали «Pater noster», закричали свое «Сант-Яго» и устремились на нас. Мы их заметили достаточно заблаговременно, чтобы алебардисты успели вытянуть свои пики, а мушкетеры — опуститься и положить на траву фитили. Поэтому испанцы были приняты, как подобает, и четверо из них пали при этом нападении. Мы превосходили их числом, и их капитан в полном порядке увел их обратно в ров. Там они и залегли, так как их задача заключалась только в том, чтобы задержать нас и дать возможность большому отряду отрезать нам путь.
Мы были слишком малочисленны, для того чтобы выбить их с позиции, но когда начало рассветать, а они все еще не хотели выступить, то капитан подошел к ним с белым платком и с барабанщиком и закричал им по-итальянски (он немного освоил этот язык, побывав в Италии), что он желает господам кастильцам доброго утра и что если между ними найдется офицер с каплей чести, то пусть он станет лицом к лицу с капитаном, который желает скрестить с ним шпагу. Он дает свое слово в залог того, что его люди будут безучастными зрителями поединка, каков бы ни был его исход. Тогда из рва раздались два выстрела; и пули пролетели, едва не задев бедного мейстера. Мы закричали ему, чтобы он поберег свою жизнь, но он не обратил на это никакого внимания и крикнул испанцам, что они такие же трусы и убийцы, как и их король.
Между тем уже совершенно рассвело. Мы слышали во рву горячий спор, и когда Аллертсон хотел уже вернуться, на луг выскочил один офицер и воскликнул: «Оставайся на месте, хвастун, и вынимай свою шпагу!»
Тогда капитан вытащил свою бресчианскую рапиру, поклонился противнику, как перед фехтованием, согнул шпагу и скрестил ее со шпагой кастильца. Это был худощавый человек высокого роста, с надменной осанкой и, как скоро оказалось, опасный противник. Он, как вихрь, носился вокруг капитана, выделывая прыжки, нанося удары, но Аллертсон оставался спокоен и ограничивался сначала искусными отражениями, затем он сделал выпад великолепной квартой; когда противник отразил ее, он продолжал терцой, а за ней, когда и это было отпарировано, он сделал с быстротой молнии вторую боковую, как это умеет делать только один он. Кастилец упал на колени: бресчианка пробила ему легкие. Он умер почти мгновенно.
Едва он упал на траву, как испанцы снова атаковали нас, однако мы их отбили и захватили труп офицера. Я никогда еще не видел капитана таким веселым и гордым, как в этот час. Вы, юнкер фон Вармонд, легко угадаете причину этого. Теперь он с честью провел свою методу в настоящем и законном поединке, с достойным противником; он сказал мне, что это самое счастливое утро в его жизни, и приказал обойти ров и атаковать неприятеля с фланга. Но едва мы начали движение, как на нас двинулся ожидаемый испанцами отряд из Лейдендорфа. Далеко разносились их громкие клики «Сант-Яго!», и в то же время из рва поднялись наши прежние враги и бросились на нас. Аллертсон устремился им навстречу, но не добежал до них. Ах, господа, я никогда не забуду этого! Пуля уложила его на землю около меня. Она попала ему прямо в сердце, он успел только крикнуть: «Помните о мальчике!» — и затем вытянулся во всю длину своего огромного тела и скончался. Мы хотели унести его с собой, но перевес сил давил нас, и нам стоило большого труда отступить в порядке до резервов юнкера фон Вармонда. Далее испанцы не решились идти. Вот — мы. Труп кастильца лежит в башне у Гогенротских ворот. Вот бумаги, которые мы нашли в куртке убитого, а вот это его кольцо; на нем печать с гербом.
Питер ван дер Верфф взял в руки бумажник испанца, пересмотрел бумаги и сказал:
— Его имя было дон Люис д'Авила.
Он ничего не сказал больше, так как его жена заметила высунувшуюся из окна комнаты голову Хенрики и в испуге громко закричала ей:
— Фрейлейн, ради Бога, фрейлейн, что вы делаете!
XX
Мария очень обеспокоилась за Хенрику, но та приветствовала ее особенно радостно и на ее кроткие упреки отвечала уверениями, что это утро принесло ей пользу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Мало-помалу двор опустел и затих, но когда первые утренние лучи ворвались в ее окна, жизнь на дворе опять стала живее и шумнее. Тяжелые подошвы стучали по мостовой, а между голосами, примешавшимися к тем, которые она слышала уже раньше, Хенрике казалось, что она различает голоса Марии и Варвары. Да, она не ошибалась. Этот крик испуга мог вырваться только из уст ее подруги, за ним послышались соболезнующие слова, вылетавшие из уст мужчин, и громкие всхлипывания. Наверное, в дом ее гостеприимного хозяина пришло дурное известие, а отчаянно всхлипывающей была, кажется, добрая Бабетта.
Это заставило ее вскочить с постели. На столике около постели между несколькими бутылочками и стаканами, около свечки и спичек стоял маленький колокольчик, на тихий зов которого прежде непременно спешила явиться одна из ее сиделок. Но теперь Хенрика позвонила в колокольчик три раза, потом еще и еще, но никто не являлся. Тогда в ней поднялась вся кровь, и, отчасти от нетерпения и досады, отчасти влекомая любопытством и участием, она сунула ноги в туфли и накинула утреннее платье. Затем она подошла к стулу, стоявшему на возвышении в нише, распахнула окно и взглянула на густую толпу, собравшуюся внизу.
Никто не обратил внимания на девушку, так как мужчины, печально толпившиеся внизу, и заплаканные женщины, между которыми находились и Мария и Варвара, с живейшим вниманием следили за речью молодого человека; все они только его слушали и видели. Хенрика узнала в рассказчике музыканта Вильгельма, но узнала только по голосу, так как каска на его локонах и обрызганный кровью панцирь придавали скромному художнику воинственный, почти геройский вид.
Он уже далеко продвинулся в своем рассказе, когда Хенрика незаметно сделалась его слушательницей.
— Да, господин Питер, — отвечал он на вопрос бургомистра, — мы следовали за ними, но тут они опять пропали в Деревне, и все утихло. Атаковать дома было бы безумием. Поэтому мы оставались на месте, но около двух часов мы услышали в районе Лейдендорфа выстрелы.
«Дворянин фон Вармонд будет обнаружен», — сказал капитан и повел нас по направлению к огню. Этого только и нужно было испанцам. Еще задолго до того, как мы достигли своей цели, из одного рва поднялся при свете сумерек небольшой отряд кастильцев в белых саванах поверх вооружения; они бросились на колени, пробормотали «Pater noster», закричали свое «Сант-Яго» и устремились на нас. Мы их заметили достаточно заблаговременно, чтобы алебардисты успели вытянуть свои пики, а мушкетеры — опуститься и положить на траву фитили. Поэтому испанцы были приняты, как подобает, и четверо из них пали при этом нападении. Мы превосходили их числом, и их капитан в полном порядке увел их обратно в ров. Там они и залегли, так как их задача заключалась только в том, чтобы задержать нас и дать возможность большому отряду отрезать нам путь.
Мы были слишком малочисленны, для того чтобы выбить их с позиции, но когда начало рассветать, а они все еще не хотели выступить, то капитан подошел к ним с белым платком и с барабанщиком и закричал им по-итальянски (он немного освоил этот язык, побывав в Италии), что он желает господам кастильцам доброго утра и что если между ними найдется офицер с каплей чести, то пусть он станет лицом к лицу с капитаном, который желает скрестить с ним шпагу. Он дает свое слово в залог того, что его люди будут безучастными зрителями поединка, каков бы ни был его исход. Тогда из рва раздались два выстрела; и пули пролетели, едва не задев бедного мейстера. Мы закричали ему, чтобы он поберег свою жизнь, но он не обратил на это никакого внимания и крикнул испанцам, что они такие же трусы и убийцы, как и их король.
Между тем уже совершенно рассвело. Мы слышали во рву горячий спор, и когда Аллертсон хотел уже вернуться, на луг выскочил один офицер и воскликнул: «Оставайся на месте, хвастун, и вынимай свою шпагу!»
Тогда капитан вытащил свою бресчианскую рапиру, поклонился противнику, как перед фехтованием, согнул шпагу и скрестил ее со шпагой кастильца. Это был худощавый человек высокого роста, с надменной осанкой и, как скоро оказалось, опасный противник. Он, как вихрь, носился вокруг капитана, выделывая прыжки, нанося удары, но Аллертсон оставался спокоен и ограничивался сначала искусными отражениями, затем он сделал выпад великолепной квартой; когда противник отразил ее, он продолжал терцой, а за ней, когда и это было отпарировано, он сделал с быстротой молнии вторую боковую, как это умеет делать только один он. Кастилец упал на колени: бресчианка пробила ему легкие. Он умер почти мгновенно.
Едва он упал на траву, как испанцы снова атаковали нас, однако мы их отбили и захватили труп офицера. Я никогда еще не видел капитана таким веселым и гордым, как в этот час. Вы, юнкер фон Вармонд, легко угадаете причину этого. Теперь он с честью провел свою методу в настоящем и законном поединке, с достойным противником; он сказал мне, что это самое счастливое утро в его жизни, и приказал обойти ров и атаковать неприятеля с фланга. Но едва мы начали движение, как на нас двинулся ожидаемый испанцами отряд из Лейдендорфа. Далеко разносились их громкие клики «Сант-Яго!», и в то же время из рва поднялись наши прежние враги и бросились на нас. Аллертсон устремился им навстречу, но не добежал до них. Ах, господа, я никогда не забуду этого! Пуля уложила его на землю около меня. Она попала ему прямо в сердце, он успел только крикнуть: «Помните о мальчике!» — и затем вытянулся во всю длину своего огромного тела и скончался. Мы хотели унести его с собой, но перевес сил давил нас, и нам стоило большого труда отступить в порядке до резервов юнкера фон Вармонда. Далее испанцы не решились идти. Вот — мы. Труп кастильца лежит в башне у Гогенротских ворот. Вот бумаги, которые мы нашли в куртке убитого, а вот это его кольцо; на нем печать с гербом.
Питер ван дер Верфф взял в руки бумажник испанца, пересмотрел бумаги и сказал:
— Его имя было дон Люис д'Авила.
Он ничего не сказал больше, так как его жена заметила высунувшуюся из окна комнаты голову Хенрики и в испуге громко закричала ей:
— Фрейлейн, ради Бога, фрейлейн, что вы делаете!
XX
Мария очень обеспокоилась за Хенрику, но та приветствовала ее особенно радостно и на ее кроткие упреки отвечала уверениями, что это утро принесло ей пользу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88