Не говоря о людях и всяком зверье. И хотя роскошные красавицы ели и скромные плаксивые березы в этом лесу росли выше облака стоячего, посещать сей ландшафтный заповедник считалось делом глупым и гибельным. В Кутеже даже поговорка была сложена про людей, идущих на заведомый риск: «Пошел в Чертоногий лес грибы собирать».
– Что ж вы, братцы, приутихли? Что приуныли? – опираясь на палочку, зашаркал вокруг богатырей ушастый Иван Таранов, – А ты, царевич, почему молчишь, храбрых речей не говоришь? Неужто вы во всякие страшные байки про энтот Чертоногий лес верите?
– Не верили, кабы от нелживых людей страшных историй не слыхали. Микула Селянинович незаметно поежился. Хоть и слыл он бесстрашным витязем, а и у него были свои недостатки. К примеру, боялся он в темноте спать да верил всяким страшным историям, особливо тем, которые наигрывали на гуслях заезжие бояны да вещали потусторонними голосами перехожие калики про неустрашимых друзей Скалдерада Малдера. Такие ужасы были в тех историях, что у Микулы Селяниновича даже волосья на ногах дыбом становились.
– Так какие байки ты, Микула Селянинович, про Чертоногий лес слыхал? Поведай нам… В голосе Ивана Таранова сквозила явная насмешка, но тут вмешался его побратим по несчастью Солодов.
– Я отвечаю, – сурово сказал Солодов, – что в Чертоногом лесу живет страшный человек; Звать его Степан, Король ужаса. Говорят, выстроил он себе в лесу времянку и сидит в ней, ждет, когда какой-нибудь заплутавший путник забредет к нему на огонек. Тогда Степан того путника поит, кормит и ведет на свой чердак. И там, на энтом чердаке, принимается Степан человека пужать. До ужаса доводить.
– Это как?
– А рассказывает ему легенды да былины страшные, им же самим на чердаке сочиненные. То расскажет про девочку, которая все кругом могла взглядом воспламенять, то про мальчиков, за которыми жуткие червяки охотились, то просто про бегущего человека… Ежели путник до утра от тех легенд не окочурится – честь ему и слава. Награждает его тогда Король ужаса и из лесу выпроваживает. А коль помрет, Степан его в сундук на чердаке кладет и новую историю сочиняет…
– Б-брехня это, – неуверенно пробормотал заробевший Микула Селянинович.
– Брехня?! – возмутился Солодов. Да я отвечаю! А еще живет в том лесу труп ходячий, слегка обгорелый. Носит он на голове шапку странную – с широкими полями, а на руках у него вместо пальцев – лезвия вострые. Многих этот паразит загубил! Сколько витязей пытались его одолеть: в болоте топили, в костре жгли, на мелкие куски рубили – ему все нипочем. Опять восстает в прежней силе, только еще уродливей. А еще живет в том лесу Чужой…
Тут уж на словоохотливого Солодова замахали руками; и без того тошно, а он еще страху своими рассказами нагоняет! Солодов пожал плечами и пробормотал:
– Мое дело вас предупредить, а там поступайте как знаете.
– Каких бы страстей ни говорили про Чертоногий лес, – подытожил разговор Иван Таранов, – а не миновать нам туда идтить. Потому как отседа до первой лесной опушки рукой подать. И туда за нами никто в погоню не сунется.
– Никто из местных, – поправил Ставр Годинович. А вот пришлецы смуглокожие нашего страху не имут, посему и в лес, и в топь, и в самое адово пекло за нами погоню снарядят.
– Это верно…
– А как же тогда быть?
Иван-царевич в продолжение всего приведенного выше разговора чувствовал себя незаслуженно забытым и обиженным. Сами, дескать, стратегию обсуждают, про партизан, да про лес Чертоногий разговаривают, а его, царевичего, мнения никто и спросить не удосуживается! Разве это порядок?!
Поэтому царевич нашел нужным встрять в беседу с ценным советом:
– А ежели мы побег устроим как раз в то время, когда вашнапупцы на свое очередное кумарничанье соберутся?
Слова царевича произвели должный эффект. Все уставились на него и ждали продолжения. Царевич смутился.
–Ну, что… Я же, когда недолго во дворце-то был, видал, что у них на стенке грамотка висит. А на энтой грамотке расписано, в какие часы смуглокожим полагается идти на поклон к махатме и просветляться…
– А ты хоть запомнил, какие то были часы? – нетерпеливо воскликнул Маздай Маздаевич.
– Нет. Зачем себе память засорять, – невинно ответил царевич…
– Эх! – воскликнули все.
– Я энту грамотку снял со стены и в карман себе сунул, – пояснил царевич спокойным тоном.
– Здорово!
– Вот она!
Все уставились в грамотку, пытаясь при лунном свете разглядеть на ней написанное.
– Черт, не видать ни… чего. Сюда бы хоть лучину!
– В задницу тебе причину! На свет сразу сюда милосердные братья набегут с иголками своими…
Тут вмешался Фондей Соросович. Он заявил, что его переводчик, мистер Промт Дикшинари, может читать любой текст в полной темноте благодаря феноменальной чувствительности пальцев к чернилам. Это решили проверить сразу же.
Промт Дикшинари положил растопыренные пальцы на бережно подсунутую грамотку и голосом, лишенным всяких эмоций, заговорил:
– Шесть утра – общая медитация. Половина восьмого – медитация для братьев из общины охранников. Девять утра – общая медитация…
Словом, когда Промт Дикшинари произнес: «Полночь – общая медитация двойной продолжительности», все облегченно выдохнули:
– Вот оно, нужное время!
– Мы, кстати, можем проверить, – сказал Иван Таранов, – отправятся ли наши просветленные на полночную медитацию. И таким образом знать точное время для побега.
Елпидифор Калинкин поглядел на расположение луны в небе и определил:
– До полуночи еще четверть часа.
– Значит, сейчас они должны уходить. Потому что им до Красной площади дольше добираться.
– Кто пойдет поглядеть?
Богатыри молчаливо мялись. По правилам очистилища, выход из палаты после отбоя считался серьезным дисциплинарным нарушением, за которое полагалось неделю сидеть на чесночных клизмах. И даже если человек шел по вполне невинной и естественной нужде, милосердные братья заставляли его писать заявление на внеурочное посещение нужника. В двух экземплярах. И потом сопровождали бедолагу до встроенного в помещение каземата отхожего места.
Словом, чесночных клизм не хотелось никому.
– Рискну, – сказал, прерывая общее молчание, Иван Таранов. Мне хуже уже не будет. Жизнь прожита, пиво выпито. Пойду схожу в их комнату, проверю, там эти вашнапупцы или нет.
– А если попадешься?!
– Скажу: в нужник требуется. Вот у меня и заявление положенное накорябано… Ну а ежели погибну, то отомстите, молодцы, за павшего геройской смертью пивовара Ивана Таранова!
Пивовар мышкой юркнул из палаты в длинный, слабо освещенный коридор. Его долго не было, и всем находившимся в палате казалось уже, что они потеряли всякую надежду на возвращение храброго ушастого старикана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
– Что ж вы, братцы, приутихли? Что приуныли? – опираясь на палочку, зашаркал вокруг богатырей ушастый Иван Таранов, – А ты, царевич, почему молчишь, храбрых речей не говоришь? Неужто вы во всякие страшные байки про энтот Чертоногий лес верите?
– Не верили, кабы от нелживых людей страшных историй не слыхали. Микула Селянинович незаметно поежился. Хоть и слыл он бесстрашным витязем, а и у него были свои недостатки. К примеру, боялся он в темноте спать да верил всяким страшным историям, особливо тем, которые наигрывали на гуслях заезжие бояны да вещали потусторонними голосами перехожие калики про неустрашимых друзей Скалдерада Малдера. Такие ужасы были в тех историях, что у Микулы Селяниновича даже волосья на ногах дыбом становились.
– Так какие байки ты, Микула Селянинович, про Чертоногий лес слыхал? Поведай нам… В голосе Ивана Таранова сквозила явная насмешка, но тут вмешался его побратим по несчастью Солодов.
– Я отвечаю, – сурово сказал Солодов, – что в Чертоногом лесу живет страшный человек; Звать его Степан, Король ужаса. Говорят, выстроил он себе в лесу времянку и сидит в ней, ждет, когда какой-нибудь заплутавший путник забредет к нему на огонек. Тогда Степан того путника поит, кормит и ведет на свой чердак. И там, на энтом чердаке, принимается Степан человека пужать. До ужаса доводить.
– Это как?
– А рассказывает ему легенды да былины страшные, им же самим на чердаке сочиненные. То расскажет про девочку, которая все кругом могла взглядом воспламенять, то про мальчиков, за которыми жуткие червяки охотились, то просто про бегущего человека… Ежели путник до утра от тех легенд не окочурится – честь ему и слава. Награждает его тогда Король ужаса и из лесу выпроваживает. А коль помрет, Степан его в сундук на чердаке кладет и новую историю сочиняет…
– Б-брехня это, – неуверенно пробормотал заробевший Микула Селянинович.
– Брехня?! – возмутился Солодов. Да я отвечаю! А еще живет в том лесу труп ходячий, слегка обгорелый. Носит он на голове шапку странную – с широкими полями, а на руках у него вместо пальцев – лезвия вострые. Многих этот паразит загубил! Сколько витязей пытались его одолеть: в болоте топили, в костре жгли, на мелкие куски рубили – ему все нипочем. Опять восстает в прежней силе, только еще уродливей. А еще живет в том лесу Чужой…
Тут уж на словоохотливого Солодова замахали руками; и без того тошно, а он еще страху своими рассказами нагоняет! Солодов пожал плечами и пробормотал:
– Мое дело вас предупредить, а там поступайте как знаете.
– Каких бы страстей ни говорили про Чертоногий лес, – подытожил разговор Иван Таранов, – а не миновать нам туда идтить. Потому как отседа до первой лесной опушки рукой подать. И туда за нами никто в погоню не сунется.
– Никто из местных, – поправил Ставр Годинович. А вот пришлецы смуглокожие нашего страху не имут, посему и в лес, и в топь, и в самое адово пекло за нами погоню снарядят.
– Это верно…
– А как же тогда быть?
Иван-царевич в продолжение всего приведенного выше разговора чувствовал себя незаслуженно забытым и обиженным. Сами, дескать, стратегию обсуждают, про партизан, да про лес Чертоногий разговаривают, а его, царевичего, мнения никто и спросить не удосуживается! Разве это порядок?!
Поэтому царевич нашел нужным встрять в беседу с ценным советом:
– А ежели мы побег устроим как раз в то время, когда вашнапупцы на свое очередное кумарничанье соберутся?
Слова царевича произвели должный эффект. Все уставились на него и ждали продолжения. Царевич смутился.
–Ну, что… Я же, когда недолго во дворце-то был, видал, что у них на стенке грамотка висит. А на энтой грамотке расписано, в какие часы смуглокожим полагается идти на поклон к махатме и просветляться…
– А ты хоть запомнил, какие то были часы? – нетерпеливо воскликнул Маздай Маздаевич.
– Нет. Зачем себе память засорять, – невинно ответил царевич…
– Эх! – воскликнули все.
– Я энту грамотку снял со стены и в карман себе сунул, – пояснил царевич спокойным тоном.
– Здорово!
– Вот она!
Все уставились в грамотку, пытаясь при лунном свете разглядеть на ней написанное.
– Черт, не видать ни… чего. Сюда бы хоть лучину!
– В задницу тебе причину! На свет сразу сюда милосердные братья набегут с иголками своими…
Тут вмешался Фондей Соросович. Он заявил, что его переводчик, мистер Промт Дикшинари, может читать любой текст в полной темноте благодаря феноменальной чувствительности пальцев к чернилам. Это решили проверить сразу же.
Промт Дикшинари положил растопыренные пальцы на бережно подсунутую грамотку и голосом, лишенным всяких эмоций, заговорил:
– Шесть утра – общая медитация. Половина восьмого – медитация для братьев из общины охранников. Девять утра – общая медитация…
Словом, когда Промт Дикшинари произнес: «Полночь – общая медитация двойной продолжительности», все облегченно выдохнули:
– Вот оно, нужное время!
– Мы, кстати, можем проверить, – сказал Иван Таранов, – отправятся ли наши просветленные на полночную медитацию. И таким образом знать точное время для побега.
Елпидифор Калинкин поглядел на расположение луны в небе и определил:
– До полуночи еще четверть часа.
– Значит, сейчас они должны уходить. Потому что им до Красной площади дольше добираться.
– Кто пойдет поглядеть?
Богатыри молчаливо мялись. По правилам очистилища, выход из палаты после отбоя считался серьезным дисциплинарным нарушением, за которое полагалось неделю сидеть на чесночных клизмах. И даже если человек шел по вполне невинной и естественной нужде, милосердные братья заставляли его писать заявление на внеурочное посещение нужника. В двух экземплярах. И потом сопровождали бедолагу до встроенного в помещение каземата отхожего места.
Словом, чесночных клизм не хотелось никому.
– Рискну, – сказал, прерывая общее молчание, Иван Таранов. Мне хуже уже не будет. Жизнь прожита, пиво выпито. Пойду схожу в их комнату, проверю, там эти вашнапупцы или нет.
– А если попадешься?!
– Скажу: в нужник требуется. Вот у меня и заявление положенное накорябано… Ну а ежели погибну, то отомстите, молодцы, за павшего геройской смертью пивовара Ивана Таранова!
Пивовар мышкой юркнул из палаты в длинный, слабо освещенный коридор. Его долго не было, и всем находившимся в палате казалось уже, что они потеряли всякую надежду на возвращение храброго ушастого старикана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90