Он с самого начала не предназначался для больных, которые нуждались в сложном медицинском уходе. Отделение было рассчитано на десять мест, но в случае крайней необходимости могло вместить и двенадцать – четырнадцать, не считая веранды, где тоже можно было поставить немало коек. Сам корпус представлял собой деревянный дом прямоугольной формы, срубленный из неотесанных бревен, выкрашенных в светло-коричневый цвет, носивший у пациентов название «детской неожиданности». На пол были постелены толстые доски твердых пород древесины. Окна, а точнее широкие щели, были не застеклены – к ним просто привесили деревянные ставни, защищавшие от непогоды. В качестве крыши сверху были набросаны большие пальмовые листья.
В палате сейчас стояли только пять коек, причем четыре были расположены вдоль одной стены так, как это обычно принято в больничных палатах, пятая же странным образом казалась некстати, поскольку стояла особняком вдоль противоположной стены, а не под прямым углом, как предписывалось больничной инструкцией.
Это были обычные низкие койки, унылые в своей одинаковости. Все были тщательно застелены, но пи на одной Майкл не заметил одеяла или хотя бы покрывала – в этом влажном климате они были бесполезны, – только две простыни из небеленого миткаля, давно, впрочем, побелевшего от постоянных стирок, как белеют старые кости от непогоды. Над изголовьем каждой кровати на высоте шести футов было вбито кольцо наподобие баскетбольного обруча, и к нему прикреплялось несколько ярдов противомоскитной сетки. Складки у всех были сдрапированы и свисали столь элегантно, что даже Джек Фэт в свои лучшие времена не погнушался бы ими. Между кроватями стояли старые жестяные тумбочки.
– Бросайте свой мешок вон на ту кровать, – сказала сестра Лэнгтри, указывая на крайнюю в ряду койку, стоявшую у дальней стены, прямо под закрытым ставнями оконным проемом. Такой же проем находился и за изголовьем. Лучше не придумаешь места, чтобы схватить простуду, лежа на сквозняке. – Вещи разложите потом, – добавила она. – В отделении сейчас пять пациентов, И мне хотелось бы, чтобы вы познакомились с ними до ужина.
Майкл положил шляпу на подушку, высыпал содержимое вещмешка прямо на кровать, после чего обернулся к ней. Часть комнаты за его кроватью была отгорожена несколькими ширмами, и создавалось впечатление, будто с той стороны лежал при смерти какой-то таинственный больной. Но сестра Лэнгтри, невозмутимо поманив его за собой, проскользнула между двумя ширмами с легкостью, выдававшей ежедневные упражнения. Оказалось, что никто не умирал и никакой тайны нет вообще. Ширмы отгораживали длинный узкий обеденный стол, по обеим сторонам которого вытянулись скамейка, а у торца стояло весьма удобное на вид кресло.
По другую сторону стола виднелась дверь на веранду, которая, словно кокетливое кружево, обрамляла одну из стен корпуса. Длина ее составляла тридцать шесть футов, ширина – двенадцать. Сразу же под крышей были прикреплены бамбуковые шторы, которые во время ливня опускали вниз, но сейчас они были закатаны до самого карниза. Роль перил исполнял простой забор, составленный из столбиков с перекладиной, чуть-чуть не доходивший до пояса. На пол были постланы такие же доски, что и в самой палате, и когда Майкл вступил на них подкованными ботинками, они с глухим рокотом прогнулись. Вдоль стены, примыкавшей к палате, стояли, одна к другой, четыре койки, а вся остальная веранда была уставлена креслами самых разнообразных конструкций. Неподалеку от двери располагался стол – почти точная копия обеденного, только подлиннее. По обеим сторонам его также располагались скамейки. Стол окружали множество кресел, так что создавалось впечатление, что эта часть веранды была излюбленным местом всех обитателей отделения. Стена, отгораживающая веранду от палаты, сплошь состояла из оконных проемов, деревянные ставни которых были полностью открыты, чтобы даже малейший ветерок мог проникнуть внутрь, потому что, хотя веранда и была скрыта от муссона самим бараком, тем не менее случалось, что с ее стороны задувал вдруг юго-восточный пассат.
День угасал, но последние отблески света еще согревали землю. Расплавленное золото, перемежаясь с ярко-синими тенями, заливало все пространство вокруг веранды. Большая черная птица парила в потоках света, садясь время от времени на верхушки кокосовых пальм, и тогда они становились похожими на золоченую броню сказочной танцовщицы с острова Бали. Воздух искрился и колыхался вместе с ленивым танцем пылинок в лучах света, и казалось, мир медленно погружается на дно моря, пораженного солнечным ударом. Устремилась ввысь разноцветная ребристая клеть радуги, опоры небесного свода, но тут же была жестоко смята, переломленная надвое в самой вершине арки. Бабочки носились взад и вперед, появились ночные мотыльки – они встречались и разлетались в разные стороны, не видя друг друга, как молчаливые мерцающие призраки, а из-под пальмовых ветвей, пристанища бесчисленного множества птиц, доносились чистые жизнерадостные трели и звонкое щебетание.
«О Господи, сейчас что-то будет, – подумала сестра Лэнгтри, проходя впереди Майкла на веранду. – Никогда не знаешь, чего от них ждать, потому что, какими бы нормальными они ни выглядели, их поведение – за пределами разума, и только моя интуиция как-то помогает постичь ход их мыслей. И куда может завести их желчное раздражение? Да, конечно, где-то в глубине во мне сидит способность или, может быть, дар понимать их чутьем, но мой мозг не в состоянии понять, что же это такое».
Еще полчаса назад она сообщила им о прибытии нового пациента и сразу же почувствовала, как они забеспокоились. Впрочем, она другого и не ждала – они всегда воспринимали новичка, как некую угрозу, и до тех пор, пока его присутствие не становилось дли них привычным, пока внутреннее равновесие их мира не восстанавливалось, они чаще всего отторгали его. Причем их реакция непосредственно зависела от состояния, в котором поступал новый больной: чем больше времени у нее отнимал уход за ним, тем сильнее был их протест. Но в конце концов все утрясалось само собой, новичок потихоньку становился своим, но до того как это происходило, ей приходилось очень и очень нелегко.
За столом и поодаль сидели четверо мужчин, трое из них были по пояс голыми. Пятый, вытянувшись в полный рост, лежал рядом на кровати и читал.
Только один из них поднялся при виде вошедших – это был высокий худой человек на вид лет тридцати пяти. Светлые волосы его были выжжены солнцем почти добела, глаза голубые. На нем был надет вылинявший военный китель с поясом, прямые брюки и ботинки военного образца – такие носили те, кто воевал в пустыне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
В палате сейчас стояли только пять коек, причем четыре были расположены вдоль одной стены так, как это обычно принято в больничных палатах, пятая же странным образом казалась некстати, поскольку стояла особняком вдоль противоположной стены, а не под прямым углом, как предписывалось больничной инструкцией.
Это были обычные низкие койки, унылые в своей одинаковости. Все были тщательно застелены, но пи на одной Майкл не заметил одеяла или хотя бы покрывала – в этом влажном климате они были бесполезны, – только две простыни из небеленого миткаля, давно, впрочем, побелевшего от постоянных стирок, как белеют старые кости от непогоды. Над изголовьем каждой кровати на высоте шести футов было вбито кольцо наподобие баскетбольного обруча, и к нему прикреплялось несколько ярдов противомоскитной сетки. Складки у всех были сдрапированы и свисали столь элегантно, что даже Джек Фэт в свои лучшие времена не погнушался бы ими. Между кроватями стояли старые жестяные тумбочки.
– Бросайте свой мешок вон на ту кровать, – сказала сестра Лэнгтри, указывая на крайнюю в ряду койку, стоявшую у дальней стены, прямо под закрытым ставнями оконным проемом. Такой же проем находился и за изголовьем. Лучше не придумаешь места, чтобы схватить простуду, лежа на сквозняке. – Вещи разложите потом, – добавила она. – В отделении сейчас пять пациентов, И мне хотелось бы, чтобы вы познакомились с ними до ужина.
Майкл положил шляпу на подушку, высыпал содержимое вещмешка прямо на кровать, после чего обернулся к ней. Часть комнаты за его кроватью была отгорожена несколькими ширмами, и создавалось впечатление, будто с той стороны лежал при смерти какой-то таинственный больной. Но сестра Лэнгтри, невозмутимо поманив его за собой, проскользнула между двумя ширмами с легкостью, выдававшей ежедневные упражнения. Оказалось, что никто не умирал и никакой тайны нет вообще. Ширмы отгораживали длинный узкий обеденный стол, по обеим сторонам которого вытянулись скамейка, а у торца стояло весьма удобное на вид кресло.
По другую сторону стола виднелась дверь на веранду, которая, словно кокетливое кружево, обрамляла одну из стен корпуса. Длина ее составляла тридцать шесть футов, ширина – двенадцать. Сразу же под крышей были прикреплены бамбуковые шторы, которые во время ливня опускали вниз, но сейчас они были закатаны до самого карниза. Роль перил исполнял простой забор, составленный из столбиков с перекладиной, чуть-чуть не доходивший до пояса. На пол были постланы такие же доски, что и в самой палате, и когда Майкл вступил на них подкованными ботинками, они с глухим рокотом прогнулись. Вдоль стены, примыкавшей к палате, стояли, одна к другой, четыре койки, а вся остальная веранда была уставлена креслами самых разнообразных конструкций. Неподалеку от двери располагался стол – почти точная копия обеденного, только подлиннее. По обеим сторонам его также располагались скамейки. Стол окружали множество кресел, так что создавалось впечатление, что эта часть веранды была излюбленным местом всех обитателей отделения. Стена, отгораживающая веранду от палаты, сплошь состояла из оконных проемов, деревянные ставни которых были полностью открыты, чтобы даже малейший ветерок мог проникнуть внутрь, потому что, хотя веранда и была скрыта от муссона самим бараком, тем не менее случалось, что с ее стороны задувал вдруг юго-восточный пассат.
День угасал, но последние отблески света еще согревали землю. Расплавленное золото, перемежаясь с ярко-синими тенями, заливало все пространство вокруг веранды. Большая черная птица парила в потоках света, садясь время от времени на верхушки кокосовых пальм, и тогда они становились похожими на золоченую броню сказочной танцовщицы с острова Бали. Воздух искрился и колыхался вместе с ленивым танцем пылинок в лучах света, и казалось, мир медленно погружается на дно моря, пораженного солнечным ударом. Устремилась ввысь разноцветная ребристая клеть радуги, опоры небесного свода, но тут же была жестоко смята, переломленная надвое в самой вершине арки. Бабочки носились взад и вперед, появились ночные мотыльки – они встречались и разлетались в разные стороны, не видя друг друга, как молчаливые мерцающие призраки, а из-под пальмовых ветвей, пристанища бесчисленного множества птиц, доносились чистые жизнерадостные трели и звонкое щебетание.
«О Господи, сейчас что-то будет, – подумала сестра Лэнгтри, проходя впереди Майкла на веранду. – Никогда не знаешь, чего от них ждать, потому что, какими бы нормальными они ни выглядели, их поведение – за пределами разума, и только моя интуиция как-то помогает постичь ход их мыслей. И куда может завести их желчное раздражение? Да, конечно, где-то в глубине во мне сидит способность или, может быть, дар понимать их чутьем, но мой мозг не в состоянии понять, что же это такое».
Еще полчаса назад она сообщила им о прибытии нового пациента и сразу же почувствовала, как они забеспокоились. Впрочем, она другого и не ждала – они всегда воспринимали новичка, как некую угрозу, и до тех пор, пока его присутствие не становилось дли них привычным, пока внутреннее равновесие их мира не восстанавливалось, они чаще всего отторгали его. Причем их реакция непосредственно зависела от состояния, в котором поступал новый больной: чем больше времени у нее отнимал уход за ним, тем сильнее был их протест. Но в конце концов все утрясалось само собой, новичок потихоньку становился своим, но до того как это происходило, ей приходилось очень и очень нелегко.
За столом и поодаль сидели четверо мужчин, трое из них были по пояс голыми. Пятый, вытянувшись в полный рост, лежал рядом на кровати и читал.
Только один из них поднялся при виде вошедших – это был высокий худой человек на вид лет тридцати пяти. Светлые волосы его были выжжены солнцем почти добела, глаза голубые. На нем был надет вылинявший военный китель с поясом, прямые брюки и ботинки военного образца – такие носили те, кто воевал в пустыне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93