Ивлев
осматривал ее постепенно, не в силах отвести глаз. Наконец, она, ощущая свою
власть, великодушно снизошла к нему. Он взял ее за пальцы и усадил на тахту
рядом с собой. Она едва заметно дрожала от него или от холода.
-- Пиво! -- вспомнил он. -- Где пиво?
Пиво они забыли на лестничной клетке.
-- Пол холодный, простудишься!
Ивлев выскочил в коридор и, прислонив ухо, прислушался. За дверью было
тихо. Он отпер замок и выглянул. Никого. И пиво на месте. Слава радостно
схватил в каждую руку по две бутылки и голой пяткой затворил за собой дверь.
-- А если бы дверь захлопнулась? -- она сощурила глаза.
-- Ты бы впустила.
-- И не подумала бы! Лежала бы на тахте с кошками и ждала хозяина.
Открывая бутылку, он молчал, ухмыляясь, а открыв, резко плеснул в Надю,
облив ее пивом крест-накрест.
-- Псих! -- захохотала она, инстинктивно прикрываясь руками. --
Ненормальный! Обои испортишь.
-- А тебя?
-- Меня ты уже...
Он отпил немного, еще раз плеснул в нее пивом, поставил бутылку на пол
и упал на Сироткину, собирая языком с ее кожи капли горьковатой пенистой
влаги.
-- Делай со мной что хочешь! -- проговорила она. -- Все, что хочешь,
только скорей!
Она изо всех сил старалась помочь ему и вдруг, забыв о нем, задрожала,
замотала головой, заметалась по тахте, изогнувшись и откинув голову назад,
издала гортанный крик, похожий на птичий.
Она быстро стихла и, полежав несколько мгновений, убрала слабой рукой
волосы, закрывшие ей глаза, и виновато потерлась носом о щеку Ивлева.
-- Что это я?
-- Ты молодец! -- похвалил он ее снисходительно.
Она усмехнулась еле-еле, как больная.
-- Теперь я женщина? -- спросила она, не открывая глаз, и сама
ответила. -- Да, женщина!
-- Настоящая женщина, -- удостоверил он. -- Могу выдать тебе диплом.
-- Не надо себя связывать.
Они сели и стали уничтожать жесткие, как резина, ромштексы, запивая их
пивом. Сироткина отрезала куски от своей порции и незаметно подсовывала ему.
-- Как хорошо на простыне и одним, -- сказала она. -- На стекле тоже, и
с этим парнем на соседней кровати ничего. Но на простыне одним лучше... Мне
стыдно от того, что я тебя совершенно не стесняюсь. Знаешь, я поняла, что
такое любовь. По-моему, любовь -- это обнажение души.
-- И тела тоже...
-- Я знаю, чья это квартира, -- она указала на конверт с адресом,
лежащий возле тахты.
-- Он называет ее пеналом: узкая и длинная...
-- По-моему, ты засыпаешь.
-- Я ночью летел к тебе.
-- Знаешь, поспи, а я пойду в ванную.
Мгновенно расслабившись от того, что не надо быть вежливым и
внимательным, Вячеслав уснул, как провалился. Кошки дремали на коврике на
полу. Войдя в маленький совмещенный санузел, Сироткина вздохнула,
погляделась в зеркало и осталась собой недовольна. Открыв краны и
отрегулировав воду, она забралась под душ. Повернувшись спиной к зеркалу,
она увидела на крючке старые кальсоны Якова Марковича и стыдливо отвела
глаза. Но заметила серые выцветшие буквы и осторожно двумя пальчиками
расправила, чтобы прочесть. На задней их части стоял штамп, гласивший:
"ГУЛАГ МВД СССР. Карлаг, больница No 1".
Поскольку полотенце оказалось сомнительной свежести, вытираться Надежда
не стала. Ивлев спал, раскинувшись по диагонали. Она тихонько пристроилась
возле него.
-- Он очень симпатичный, Яков Маркыч, -- сказала она ему в самое ухо.
-- У него в уборной наклеены на двери счастливые номера "Спортлото": 13, 19,
25, 31, 41 и 49.
-- Дуреха, -- пробурчал Ивлев сквозь дрему, -- это волны Би-би-си.
-- А где его жена? Я никогда о ней не слышала...
-- Три года назад мы ее отсюда вынесли. В больницу ее не брали, чтобы
не увеличивать процент смертности от рака.
-- У него много книг. Какие?
-- Тебе все надо знать! Он собирает партийную литературу, в основном
старую, изъятую из библиотек. Роется у старьевщиков, меняет на модные
издания.
-- Зачем?
-- Наверно, ему интересно.
-- Можно, я открою книжный шкаф?
-- Нельзя. Он не любит, когда книги трогают.
-- А почему он пишет такие трескучие статьи? Читать невозможно.
-- Он и не читает. Он их склеивает.
-- А о других он думает, когда склеивает? Он же этому не верит.
-- А ты -- веришь? -- Ивлев внимательно посмотрел на нее.
-- Я-то? Я -- другое поколение! Мне хоть стыдно. А ему -- нет!
-- Откуда ты знаешь?!
-- Ему? Ему не стыдно! У него ирония. Ирония -- это равнодушие, я
где-то читала.
-- А у меня чувство вины перед Рапом. Подумай: я учился в школе,
трепался о смысле жизни, поступил в МГУ -- он сидел. Я любил -- он сидел.
Эти люди отсидели свое, мое, твое, наше -- за всех. У Рапа нет сил, он
устал.
-- И стал прислужником? Рап -- раб. Раб по убеждениям!
-- Глупенькая! Раб на цепи -- это не прислужник. Попробуй сама пойти
наперекор!
-- У меня короткий ум, бабий. Я могла бы только помочь другому. Кто
горит... Уголек пошел через реку... Хочешь, буду соломинкой? -- она встала и
босиком подошла к нему, уткнулась лицом в грудь. -- Иди по мне...
-- Уголек сжигает соломинку и тонет. Сгоришь!
-- Ну и пусть! Под тобой сгореть не страшно.
И Сироткина поцеловала его в шею.
Вячеслав дотянулся до брюк, вынул ремень и, надев его на Надю, затянул
пряжку у нее на животе. Она молча следила за его движениями.
-- Разве так красивее?
-- Не в этом дело! Будет за что держаться... Он притянул ее за ремень к
себе.
-- А это что? -- немного погодя спросил он, отодвинувшись, впервые
заметив у нее на животе небольшой, ладно зашитый рубец.
-- Аппендицит. Некрасиво?
-- Красиво! -- он стал целовать шов.
-- Странно, -- задумалась она. -- Странно, что ты меня любишь после...
Или ты для вида? Тогда не надо. Я уйду.
-- Боишься увидеться с Рапом?
-- Не хочу, чтобы видел тебя со мной.
-- Чепуха!
Ивлев лежал на диване и читал. Надя, чтобы не надоедать ему, оделась,
села в кухне на табуретку и курила сигарету за сигаретой. Раппопорт позвонил
в дверь, и Надя ему отворила.
-- Разве я сомневался, что у Ивлева хороший вкус?
-- Спасибо, -- вежливо ответила она.
-- По-моему, пахнет жареным, -- весело сказал Тавров, проходя в комнату
в сопровождении обеих кошек, которые встретили его в коридоре и вились
вокруг.
Рап втягивал воздух большим ноздреватым носом.
-- Сейчас приготовлю, Яков Маркыч. -- Надежда обрадовалась, что у нее
нашлось дело, и побежала на кухню. -- Мужики -- чревоугодники!
-- Чревоугодники? -- переспросил Раппопорт. -- Ивлев, вас оскорбляют!
-- Ну конечно! -- щебетала Сироткина. -- Вам бы только пожрать да
женщину...
-- А еще лучше, -- мечтательно произнес Раппопорт, проходя на кухню, --
пожрать и поговорить!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
осматривал ее постепенно, не в силах отвести глаз. Наконец, она, ощущая свою
власть, великодушно снизошла к нему. Он взял ее за пальцы и усадил на тахту
рядом с собой. Она едва заметно дрожала от него или от холода.
-- Пиво! -- вспомнил он. -- Где пиво?
Пиво они забыли на лестничной клетке.
-- Пол холодный, простудишься!
Ивлев выскочил в коридор и, прислонив ухо, прислушался. За дверью было
тихо. Он отпер замок и выглянул. Никого. И пиво на месте. Слава радостно
схватил в каждую руку по две бутылки и голой пяткой затворил за собой дверь.
-- А если бы дверь захлопнулась? -- она сощурила глаза.
-- Ты бы впустила.
-- И не подумала бы! Лежала бы на тахте с кошками и ждала хозяина.
Открывая бутылку, он молчал, ухмыляясь, а открыв, резко плеснул в Надю,
облив ее пивом крест-накрест.
-- Псих! -- захохотала она, инстинктивно прикрываясь руками. --
Ненормальный! Обои испортишь.
-- А тебя?
-- Меня ты уже...
Он отпил немного, еще раз плеснул в нее пивом, поставил бутылку на пол
и упал на Сироткину, собирая языком с ее кожи капли горьковатой пенистой
влаги.
-- Делай со мной что хочешь! -- проговорила она. -- Все, что хочешь,
только скорей!
Она изо всех сил старалась помочь ему и вдруг, забыв о нем, задрожала,
замотала головой, заметалась по тахте, изогнувшись и откинув голову назад,
издала гортанный крик, похожий на птичий.
Она быстро стихла и, полежав несколько мгновений, убрала слабой рукой
волосы, закрывшие ей глаза, и виновато потерлась носом о щеку Ивлева.
-- Что это я?
-- Ты молодец! -- похвалил он ее снисходительно.
Она усмехнулась еле-еле, как больная.
-- Теперь я женщина? -- спросила она, не открывая глаз, и сама
ответила. -- Да, женщина!
-- Настоящая женщина, -- удостоверил он. -- Могу выдать тебе диплом.
-- Не надо себя связывать.
Они сели и стали уничтожать жесткие, как резина, ромштексы, запивая их
пивом. Сироткина отрезала куски от своей порции и незаметно подсовывала ему.
-- Как хорошо на простыне и одним, -- сказала она. -- На стекле тоже, и
с этим парнем на соседней кровати ничего. Но на простыне одним лучше... Мне
стыдно от того, что я тебя совершенно не стесняюсь. Знаешь, я поняла, что
такое любовь. По-моему, любовь -- это обнажение души.
-- И тела тоже...
-- Я знаю, чья это квартира, -- она указала на конверт с адресом,
лежащий возле тахты.
-- Он называет ее пеналом: узкая и длинная...
-- По-моему, ты засыпаешь.
-- Я ночью летел к тебе.
-- Знаешь, поспи, а я пойду в ванную.
Мгновенно расслабившись от того, что не надо быть вежливым и
внимательным, Вячеслав уснул, как провалился. Кошки дремали на коврике на
полу. Войдя в маленький совмещенный санузел, Сироткина вздохнула,
погляделась в зеркало и осталась собой недовольна. Открыв краны и
отрегулировав воду, она забралась под душ. Повернувшись спиной к зеркалу,
она увидела на крючке старые кальсоны Якова Марковича и стыдливо отвела
глаза. Но заметила серые выцветшие буквы и осторожно двумя пальчиками
расправила, чтобы прочесть. На задней их части стоял штамп, гласивший:
"ГУЛАГ МВД СССР. Карлаг, больница No 1".
Поскольку полотенце оказалось сомнительной свежести, вытираться Надежда
не стала. Ивлев спал, раскинувшись по диагонали. Она тихонько пристроилась
возле него.
-- Он очень симпатичный, Яков Маркыч, -- сказала она ему в самое ухо.
-- У него в уборной наклеены на двери счастливые номера "Спортлото": 13, 19,
25, 31, 41 и 49.
-- Дуреха, -- пробурчал Ивлев сквозь дрему, -- это волны Би-би-си.
-- А где его жена? Я никогда о ней не слышала...
-- Три года назад мы ее отсюда вынесли. В больницу ее не брали, чтобы
не увеличивать процент смертности от рака.
-- У него много книг. Какие?
-- Тебе все надо знать! Он собирает партийную литературу, в основном
старую, изъятую из библиотек. Роется у старьевщиков, меняет на модные
издания.
-- Зачем?
-- Наверно, ему интересно.
-- Можно, я открою книжный шкаф?
-- Нельзя. Он не любит, когда книги трогают.
-- А почему он пишет такие трескучие статьи? Читать невозможно.
-- Он и не читает. Он их склеивает.
-- А о других он думает, когда склеивает? Он же этому не верит.
-- А ты -- веришь? -- Ивлев внимательно посмотрел на нее.
-- Я-то? Я -- другое поколение! Мне хоть стыдно. А ему -- нет!
-- Откуда ты знаешь?!
-- Ему? Ему не стыдно! У него ирония. Ирония -- это равнодушие, я
где-то читала.
-- А у меня чувство вины перед Рапом. Подумай: я учился в школе,
трепался о смысле жизни, поступил в МГУ -- он сидел. Я любил -- он сидел.
Эти люди отсидели свое, мое, твое, наше -- за всех. У Рапа нет сил, он
устал.
-- И стал прислужником? Рап -- раб. Раб по убеждениям!
-- Глупенькая! Раб на цепи -- это не прислужник. Попробуй сама пойти
наперекор!
-- У меня короткий ум, бабий. Я могла бы только помочь другому. Кто
горит... Уголек пошел через реку... Хочешь, буду соломинкой? -- она встала и
босиком подошла к нему, уткнулась лицом в грудь. -- Иди по мне...
-- Уголек сжигает соломинку и тонет. Сгоришь!
-- Ну и пусть! Под тобой сгореть не страшно.
И Сироткина поцеловала его в шею.
Вячеслав дотянулся до брюк, вынул ремень и, надев его на Надю, затянул
пряжку у нее на животе. Она молча следила за его движениями.
-- Разве так красивее?
-- Не в этом дело! Будет за что держаться... Он притянул ее за ремень к
себе.
-- А это что? -- немного погодя спросил он, отодвинувшись, впервые
заметив у нее на животе небольшой, ладно зашитый рубец.
-- Аппендицит. Некрасиво?
-- Красиво! -- он стал целовать шов.
-- Странно, -- задумалась она. -- Странно, что ты меня любишь после...
Или ты для вида? Тогда не надо. Я уйду.
-- Боишься увидеться с Рапом?
-- Не хочу, чтобы видел тебя со мной.
-- Чепуха!
Ивлев лежал на диване и читал. Надя, чтобы не надоедать ему, оделась,
села в кухне на табуретку и курила сигарету за сигаретой. Раппопорт позвонил
в дверь, и Надя ему отворила.
-- Разве я сомневался, что у Ивлева хороший вкус?
-- Спасибо, -- вежливо ответила она.
-- По-моему, пахнет жареным, -- весело сказал Тавров, проходя в комнату
в сопровождении обеих кошек, которые встретили его в коридоре и вились
вокруг.
Рап втягивал воздух большим ноздреватым носом.
-- Сейчас приготовлю, Яков Маркыч. -- Надежда обрадовалась, что у нее
нашлось дело, и побежала на кухню. -- Мужики -- чревоугодники!
-- Чревоугодники? -- переспросил Раппопорт. -- Ивлев, вас оскорбляют!
-- Ну конечно! -- щебетала Сироткина. -- Вам бы только пожрать да
женщину...
-- А еще лучше, -- мечтательно произнес Раппопорт, проходя на кухню, --
пожрать и поговорить!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164