ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


– Берите! Я счастлива и хочу, чтобы весь мир был доволен. У артистов должно быть щедрое сердце. Загляните ко мне на днях, может, я вас куда-нибудь пристрою, а пока освободите помещение! Живее! Мое сокровище уже совсем рядом.
Слова свои она сопроводила жестом столь энергичным, что Симилор покатился на заду по деревянной лесенке в тот самый момент, когда по ней начал подниматься красивый молодой человек в офицерском мундире.
Леокадия бросилась ему навстречу и, подхватив на руки, донесла до середины комнаты, с безумной нежностью лепеча:
– Морис! Дорогой Морис! Мой Бог, мой мальчик, моя жизнь! Говорят, что сильная радость опасна. Я все еще как пушинку поднимаю сто фунтов, а теперь дрожу, и ноги мои подгибаются, а сердце того и гляди разорвется... наверное, так и бывает с теми, кто умеет грохаться в обморок.
VIII
УЖИН В БАЛАГАНЕ
Мы уже слышали имя Мориса в кабачке «Срезанный колос», в кабинете на антресолях, где бандит Пиклюс отчитывался перед Приятелем-Тулонцем. Он был действительно красив, этот юноша, и офицерский мундир очень шел ему.
На вид ему было лет двадцать пять; африканское солнце оставило заметный след на его открытом и смелом лице, не повредив при этом врожденного благородства черт – наоборот, ровный коричневато-медный оттенок кожи лишь подчеркивал их мужественную выразительность.
У него были светлые, коротко стриженные волосы, высокий лоб, тонко вырезанный орлиный нос с нервными ноздрями; четко очерченный рот казался нежным, когда он улыбался, и суровым, когда он хмурился; энергичный волевой подбородок усугублял эту суровость.
Блестящие черные глаза, затененные шелковистыми девичьими ресницами, казалось, обжигали взглядом; пушок, только что пробившийся над верхней губой, еще нельзя было назвать усами.
Он был высокого роста, стройный, гибкий и чрезвычайно ловкий в движениях.
– Предупреждаю вас, мама Лео, – ответил он, в свою очередь обнимая укротительницу, – что если вы будете стискивать меня так сильно, то я возьму назад свое прошение об отставке и вернусь в Африку. К счастью, у арабов не столь могучая хватка, посему я и имею удовольствие вновь увидеться с вами.
– С арабами ты, видать, познакомился как не надо лучше, – заметила сияющая укротительница, и голос ее зазвучал чарующе, как соло, исполняемое на кларнете, – я читала про твои подвиги в газетах. Представляешь, поначалу я понятия не имела, что речь идет именно о тебе: ты же от нас скрыл свою фамилию, злой мальчишка!
– Конечно, скрыл! – ответил Морис. – Чтобы входить в клетку с тигром или болтаться на трапеции...
– Вот как! Быстро же ты стал презирать свое прежнее ремесло!
– Вовсе нет, недаром же я первым делом заявился к вам, моя могучая мамочка.
– Что верно, то верно, – согласилась она и вздохнула. – Но ты заявился сюда не ради меня, бессердечный, тебе не терпится поговорить о ней!
Молодой офицер поцеловал ее со словами:
– Вы сама доброта, мама Лео, от вас ничего не скроешь. Да, не терпится, я думаю только о ней, я люблю ее сильнее, чем прежде.
– Слишком уж ты ее любишь, – ответила Леокадия, испустив продолжительный вздох.
– Я люблю ее больше жизни, но сегодня я пришел сюда без опаски: мое сердце говорит мне, что она меня не забыла.
Госпожа Самайу посмотрела на него с изумлением.
– Твое сердце?! – воскликнула она. – Разве ты не получил моего письма?
– Я ничего не получал, – ответил Морис, – и ничего не знаю о ней, кроме того, что было мне известно, когда я покидал ваш дом. В солдаты я записался, потому что нас разлучили, мое предчувствие не обмануло меня: мне всегда казалось, что она слишком благородна для той среды, в которой вынуждена жить. И вот в конце концов отыскались ее богатые и знатные родственники, явились к вам и забрали ее с собой.
– Ты так побледнел, мой бедный Морис! – сочувственно промолвила Леокадия. – Даже думать о ней без волнения не можешь. Вот это любовь! Но признайся, мой дорогой, если бы не было ее, ведь ты бы в меня влюбился, но хотя бы чуть-чуть?
– Мама Лео, – весело ответил молодой офицер, – вы напрочь лишены недостатков и прекрасно знаете, что я люблю вас сыновней любовью.
– Сыновней! – прервала она, положив ему на губы свою руку. – Это же так старит меня, мое сокровище.
– Хорошо, я согласен и на племянника...
– Но племянники редко бывают нежными. Нет уж, лучше – будь моим маленьким братишкой, идет? Ты голоден? Ты еще не забыл свое любимое рагу – фрикандо со щавелем? Я-то твои вкусы прекрасно помню и, как только узнала, что ты придешь, начала готовить пир, достойный богов: кроме рагу, отличный салат, виноград из Фонтенбло, сыр из Бри и твое любимое вино.
– Я, конечно, голоден, мама Лео, – ответил Морис,– тем более что в последние дни питался кое-как, но прежде всего я хочу разузнать о ней. Не томите меня, расскажите, где она, что с ней и любит ли она меня по-прежнему.
Леокадия взяла кастрюлю и переложила ее содержимое в блюдо.
– Мы можем поговорить и за ужином, – ответила она,– к тому же на все твои вопросы ответить очень легко. Она теперь богатая барышня, племянница то ли герцогини, то ли маркизы, не могу сказать точно. Где она, я не знаю, она расскажет тебе об этом сама. Что касается любви, то любит она тебя безумно: это ли не безумие – примчаться сюда вечером, тайком от тетки, в фиакре, с единственной целью – поговорить с тетушкой Самайу о сержанте Морисе Паже?
– Она так поступила?! – просиял юноша, бросившись укротительнице на шею.
– Да, мой лейтенант. Я назвала тебя сержантом, потому что когда она была тут последний раз, мы обе еще не знали, что ты уже в эполетах. Можно подавать?
Морис отер со лба пот и сказал, приложив руку к сердцу:
– Подавайте, мама Лео. Тот, кто утверждает, что от радости пропадает аппетит, нагло лжет. За стол! Я дам сто очков вперед любому из ваших тигров!
В мгновение ока подав еду, Леокадия уселась, заняв собой всю противоположную сторону стола, и начала нарезать мясо, приговаривая:
– Вот этот кусочек слева как раз по твоему вкусу. Веришь ли, мне без тебя и кусок не лез в горло, всякий раз, как сготовлю что-нибудь вкусненькое, переживаю: а каково-то там ему бедняге? В пустыне, небось, не разлакомишься! Ну как, нравится?
– Восхитительно! – отвечал Морис с набитым ртом.
– Пока ты ешь, дорогой, позволь мне поговорить о том, что тебя заботит меньше всего на свете: о тебе самом. Почему ты подал в отставку? Ты же не получил моего письма, где я просила тебя вернуться как можно скорее?
– Я и без письма совсем ошалел: так захотелось ее увидеть, что ради этого я был готов на все.
– Вот это я понимаю! Как мне хотелось бы, чтобы и меня так обожали! И сколько же времени ты пробыл в офицерах?
– Три дня. Я из кожи лез, чтобы получить чин, а чин мне нужен был лишь для того, чтобы иметь право подать в отставку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130