08. 1953 г.
Вопрос тот же.
«Я вспомнил высказывание Берия Л. П., которое характеризует его, как авантюриста. В конце 1952 г., по возвращении из командировки, я в числе других работников был в кабинете у Берия Л.П. в Кремле. Во время обсуждения одного из вопросов стала обсуждаться одна кандидатура и в процессе обсуждения кто-то сказал, что этот человек работает не за страх, а за совесть. Берия Л. П. серьезно заметил, что „нет людей, работающих за совесть, все работают только за страх“. (А сам он за какой „страх“, интересно, работал? — Е. П.) Меня это высказывание Берия Л. П. так поразило, что я на том же совещании сказал ему: „Как же так, ведь советские люди работают из-за убеждений, из-за совести“. На это Берия Л.П. мне сказал, что я не знаю жизни…»
И это все. «Обижаться на Серго за проявленную им слабость не следует», — пишет Андрей Сухомлинов. А где тут, собственно, слабость? Парень тверд как кремень. К этому времени ему, уж всяко, дали почитать газеты, может быть, даже материалы пленума. Сначала он думал, что произошел антикоммунистический переворот, потом вообще перестал что-либо понимать… Он молод, совершенно лишен цинизма, растерян и, тем не менее, так держится. Всего лишь раз дрогнул…
О том, что с ним было в тюрьме, Серго написал подробно в своей книге. Ничего особо страшного с ним там не делали, не сравнить с мемуарами «жертв сталинизма». Пару раз избили, как-то раз неделю не давали спать. Запугивали:
— Я тебе, гаденыш, устрою здесь такую жизнь, что ты меня, пока жив, помнить будешь. Но это, поверь, будет недолго… — говорил военный прокурор Китаев. И другое: — У тебя ведь ребенок скоро должен родиться… А вообще-то можно сделать, что он и не родится…
Обещал, что, если Серго даст показания на отца, то его сразу же отпустят, восстановят на работе.
Серго еще не знал, кто его допрашивал. В своем интервью он сказал, что «это были три заместителя Генерального прокурора СССР. Первый заместитель — военный прокурор генерал-лейтенант Китаев, сволочь невероятная; заместитель Камочкин и заместитель Цареградский, порядочный человек и не сволочь, хотя и прокурор…»
Лишь позднее Серго узнал, что Цареградский был тем следователем, который «допрашивал» его отца, и совершенно не мог знать, что генерал-лейтенант Китаев в скором времени собственноручно расстреляет в подвале Лефортовской тюрьмы соратников Берия.
…А как-то раз к нему приехал Маленков. Это было невероятно — председатель Совмина! Должно быть, им очень уж нужны были показания Серго. Он тоже стал уговаривать его дать то, чего требует следствие. Сказал:
«Так нужно». Не уговорил.
Потом он приехал еще раз, спросил, не знает Серго о судьбе личных архивов Сталина и Берия. Этого он тоже не знал.
«Допросы, на которые меня вызывали ежедневно, стали носить какой-то странный характер. Следователь спрашивает, слышал ли я такую-то фамилию. Слышали? А в связи с чем? Хорошо. А такую? Не слышали? Хорошо. Бывал ли у вас дома такой-то? Бывал… Никакой системы здесь явно не было».
Должно быть, они искали и вылавливали близких к Берия людей по всем министерствам и ведомствам.
Но с родными Берия следствие явно зашло в тупик. Зимой, уже после «суда», Серго перевели в Лефортово. Как и в Бутырской тюрьме, здесь его держали не под собственным именем, а под номером, но ведь это была система МВД! Его поместили в большую камеру, шестиместную — одного, разрешили пользоваться библиотекой, работать, вообще относились по-человечески. Каким-то образом охранники узнали, кто он такой. Как-то раз один из надзирателей тихонько сказал:
— Все нормально, жить будешь! С тебя номер сняли.
Однако их — Нину Теймуразовну и Серго — еще раз попробовали заставить заговорить.
«Во время одной из получасовых прогулок в тюремном дворе вместо обычной охраны появился взвод автоматчиков. Солдаты схватили меня за руки, поставили к стенке, ц командир зачитал текст, надо полагать, приговор. Я не помню его дословно, но содержание сводилось к следующему: преступника номер такой-то, который уводит следствие по ложному пути, расстрелять! Вдруг в тюремный двор кто-то вбегает, приказывает содатам опустить оружие, а меня отвести назад в камеру…
Это сегодня я так кратко рассказываю, но тогда показалось, что минула вечность… Мне потом сообщили, что я крикнул солдатам: «Знайте, негодяи, что и вас расстреляют по одному, чтобы свидетелей не оставить!»
Однако самое отвратительное в этой истории было то, что все происходящее со мной видела из тюремной камеры моя мать. Ее подвели к решетке и предупредили: «Сейчас мы расстреляем вашего сына! Но его судьба в ваших руках. Вот документы, которые нужно подписать! Подпишете — и мы гарантируем ему жизнь!»
Мама ответила: «Расстреливайте нас вместе! Вы все равно не сдержите свое слово, а мы умрем порядочными людьми». Но, увидев меня под прицелом автоматчиков, упала в обморок. На второй день — а мне тогда не было и тридцати! — я увидел в отражении воды, что поседел.
Вот почему солдаты так странно смотрели на меня! Их изумило мое мгновенное преображение»93.
После этой истории Серго рассекретили, смягчили режим, он смог даже работать в тюремной камере. Там он создал систему, которая позднее будет использоваться на подводных лодках.
«Допросы приняли характер бесед, — вспоминает Серго. — Заместитель генерального прокурора Цареградский сказал мне, что ведет следствие по делу моей матери, а позднее признался, что оформлял протокол допросов моего отца, которые якобы проводились.
В последнюю нашу встречу в тюрьме сказал:
— Сделайте что-нибудь хорошее, обязательно сделайте. Докажите, что все это…»
Следствие по их делу явно зашло в тупик. Никаких более-менее толковых обвинений предъявить жене и сыну Берия следователи так и не сумели. Надо было что-то с ними делать…
Конечно, простые люди могли и исчезнуть бесследно. Но они не были простыми людьми. Это были жена и сын Берия.
Прошло уже почти полтора года со дня их ареста. «Наверху» все успокоилось, вопрос о власти был решен, угар, в котором все совершалось в том роковом июне, начал проходить. Да и управление страной на поверку оказалось далеко не таким простым делом, как сначала думалось. Должно быть, не раз за эти полтора года члены Президиума ЦК, обладавшие теперь всей полнотой власти — но и всей полнотой ответственности! — вспоминали Берия, который был пусть и резким, и нетерпимым, но какая это была голова! Мстить его жене и сыну как-то уже никому не хотелось. Просто так отпустить их тоже было нельзя. Так что же делать?
Должно быть, тогда и родилось это письмо Нины Берия Хрущеву с просьбой о помиловании. Его разослали всем членам Президиума ЦК и постановили: раз уж она так просит, отправить ее и Серго на поселение в административном порядке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
Вопрос тот же.
«Я вспомнил высказывание Берия Л. П., которое характеризует его, как авантюриста. В конце 1952 г., по возвращении из командировки, я в числе других работников был в кабинете у Берия Л.П. в Кремле. Во время обсуждения одного из вопросов стала обсуждаться одна кандидатура и в процессе обсуждения кто-то сказал, что этот человек работает не за страх, а за совесть. Берия Л. П. серьезно заметил, что „нет людей, работающих за совесть, все работают только за страх“. (А сам он за какой „страх“, интересно, работал? — Е. П.) Меня это высказывание Берия Л. П. так поразило, что я на том же совещании сказал ему: „Как же так, ведь советские люди работают из-за убеждений, из-за совести“. На это Берия Л.П. мне сказал, что я не знаю жизни…»
И это все. «Обижаться на Серго за проявленную им слабость не следует», — пишет Андрей Сухомлинов. А где тут, собственно, слабость? Парень тверд как кремень. К этому времени ему, уж всяко, дали почитать газеты, может быть, даже материалы пленума. Сначала он думал, что произошел антикоммунистический переворот, потом вообще перестал что-либо понимать… Он молод, совершенно лишен цинизма, растерян и, тем не менее, так держится. Всего лишь раз дрогнул…
О том, что с ним было в тюрьме, Серго написал подробно в своей книге. Ничего особо страшного с ним там не делали, не сравнить с мемуарами «жертв сталинизма». Пару раз избили, как-то раз неделю не давали спать. Запугивали:
— Я тебе, гаденыш, устрою здесь такую жизнь, что ты меня, пока жив, помнить будешь. Но это, поверь, будет недолго… — говорил военный прокурор Китаев. И другое: — У тебя ведь ребенок скоро должен родиться… А вообще-то можно сделать, что он и не родится…
Обещал, что, если Серго даст показания на отца, то его сразу же отпустят, восстановят на работе.
Серго еще не знал, кто его допрашивал. В своем интервью он сказал, что «это были три заместителя Генерального прокурора СССР. Первый заместитель — военный прокурор генерал-лейтенант Китаев, сволочь невероятная; заместитель Камочкин и заместитель Цареградский, порядочный человек и не сволочь, хотя и прокурор…»
Лишь позднее Серго узнал, что Цареградский был тем следователем, который «допрашивал» его отца, и совершенно не мог знать, что генерал-лейтенант Китаев в скором времени собственноручно расстреляет в подвале Лефортовской тюрьмы соратников Берия.
…А как-то раз к нему приехал Маленков. Это было невероятно — председатель Совмина! Должно быть, им очень уж нужны были показания Серго. Он тоже стал уговаривать его дать то, чего требует следствие. Сказал:
«Так нужно». Не уговорил.
Потом он приехал еще раз, спросил, не знает Серго о судьбе личных архивов Сталина и Берия. Этого он тоже не знал.
«Допросы, на которые меня вызывали ежедневно, стали носить какой-то странный характер. Следователь спрашивает, слышал ли я такую-то фамилию. Слышали? А в связи с чем? Хорошо. А такую? Не слышали? Хорошо. Бывал ли у вас дома такой-то? Бывал… Никакой системы здесь явно не было».
Должно быть, они искали и вылавливали близких к Берия людей по всем министерствам и ведомствам.
Но с родными Берия следствие явно зашло в тупик. Зимой, уже после «суда», Серго перевели в Лефортово. Как и в Бутырской тюрьме, здесь его держали не под собственным именем, а под номером, но ведь это была система МВД! Его поместили в большую камеру, шестиместную — одного, разрешили пользоваться библиотекой, работать, вообще относились по-человечески. Каким-то образом охранники узнали, кто он такой. Как-то раз один из надзирателей тихонько сказал:
— Все нормально, жить будешь! С тебя номер сняли.
Однако их — Нину Теймуразовну и Серго — еще раз попробовали заставить заговорить.
«Во время одной из получасовых прогулок в тюремном дворе вместо обычной охраны появился взвод автоматчиков. Солдаты схватили меня за руки, поставили к стенке, ц командир зачитал текст, надо полагать, приговор. Я не помню его дословно, но содержание сводилось к следующему: преступника номер такой-то, который уводит следствие по ложному пути, расстрелять! Вдруг в тюремный двор кто-то вбегает, приказывает содатам опустить оружие, а меня отвести назад в камеру…
Это сегодня я так кратко рассказываю, но тогда показалось, что минула вечность… Мне потом сообщили, что я крикнул солдатам: «Знайте, негодяи, что и вас расстреляют по одному, чтобы свидетелей не оставить!»
Однако самое отвратительное в этой истории было то, что все происходящее со мной видела из тюремной камеры моя мать. Ее подвели к решетке и предупредили: «Сейчас мы расстреляем вашего сына! Но его судьба в ваших руках. Вот документы, которые нужно подписать! Подпишете — и мы гарантируем ему жизнь!»
Мама ответила: «Расстреливайте нас вместе! Вы все равно не сдержите свое слово, а мы умрем порядочными людьми». Но, увидев меня под прицелом автоматчиков, упала в обморок. На второй день — а мне тогда не было и тридцати! — я увидел в отражении воды, что поседел.
Вот почему солдаты так странно смотрели на меня! Их изумило мое мгновенное преображение»93.
После этой истории Серго рассекретили, смягчили режим, он смог даже работать в тюремной камере. Там он создал систему, которая позднее будет использоваться на подводных лодках.
«Допросы приняли характер бесед, — вспоминает Серго. — Заместитель генерального прокурора Цареградский сказал мне, что ведет следствие по делу моей матери, а позднее признался, что оформлял протокол допросов моего отца, которые якобы проводились.
В последнюю нашу встречу в тюрьме сказал:
— Сделайте что-нибудь хорошее, обязательно сделайте. Докажите, что все это…»
Следствие по их делу явно зашло в тупик. Никаких более-менее толковых обвинений предъявить жене и сыну Берия следователи так и не сумели. Надо было что-то с ними делать…
Конечно, простые люди могли и исчезнуть бесследно. Но они не были простыми людьми. Это были жена и сын Берия.
Прошло уже почти полтора года со дня их ареста. «Наверху» все успокоилось, вопрос о власти был решен, угар, в котором все совершалось в том роковом июне, начал проходить. Да и управление страной на поверку оказалось далеко не таким простым делом, как сначала думалось. Должно быть, не раз за эти полтора года члены Президиума ЦК, обладавшие теперь всей полнотой власти — но и всей полнотой ответственности! — вспоминали Берия, который был пусть и резким, и нетерпимым, но какая это была голова! Мстить его жене и сыну как-то уже никому не хотелось. Просто так отпустить их тоже было нельзя. Так что же делать?
Должно быть, тогда и родилось это письмо Нины Берия Хрущеву с просьбой о помиловании. Его разослали всем членам Президиума ЦК и постановили: раз уж она так просит, отправить ее и Серго на поселение в административном порядке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128