Мать, все еще продолжавшая танцевать, подмигнула ему, а он подмигнул ей в ответ; я понял, что они не настолько пьяны, как все остальные в баре. Они проводили время в свое удовольствие, но у них была работа, и они прекрасно осознавали, что утром в понедельник им вновь придется к ней вернуться. Если подумать, то, вероятнее всего, отец уже тогда был риэлтором, несмотря на кожаную меховую безрукавку и прохудившуюся футболку. Несколько лишних фунтов вовсе его не портили. Ширина его плеч вполне соответствовала весу, и он выглядел скорее мощным, нежели толстым. Еще немного – и он вполне мог начать терять форму, но в тот момент он просто выглядел кем-то, на кого не стоило случайно натыкаться, если он шел навстречу с подносом, уставленным пивными кружками. Однако заметно было, что лишний вес он начал набирать недавно и чувствовал себя из-за этого несколько неуютно. Он то и дело отводил назад плечи, явно их разминая, но, кроме того, как я подозревал, еще и для того, чтобы удостовериться, что держит их ровно. Позднее он начал заниматься бегом трусцой и упражнениями в тренажерном зале и никогда больше так не выглядел. Но почему-то, сидя в номере отеля в Дайерсбурге и наблюдая в общем-то безобидную картину, я вдруг испытал странное чувство, будто кто-то несильно ткнул меня в живот.
Закурив сигарету – я даже не знал, что он когда-то курил, – он рассеянно приподнял футболку на груди и снова ее отпустил, так чтобы она лучше улеглась на его едва заметном брюшке. Я перемотал пленку немного назад и снова проиграл эту сцену, а потом еще раз, наклонившись вперед и прищурившись. Движение было безошибочным. Я сам порой так делал. Это был жест человека, осознававшего собственное тело и его недостатки, даже посреди веселой вечеринки. Он явно уже делал так и прежде, но это еще не вошло в привычку настолько, чтобы превратиться в некую причуду. И еще в большей степени, чем сама его футболка, пивные кружки и радостные возгласы вокруг, чем танец моей матери и тот факт, что отец явно когда-то отлично владел бильярдным кием, этот маленький жест делал непостижимой мысль о том, что теперь их нет в живых.
Шары наконец вновь расставили на столе, и отец встал, приготовившись разбить пирамиду с таким видом, словно шару-битку предстояло запомнить этот удар на всю его короткую шарообразную жизнь. Неожиданно в этот момент сцена оборвалась, как будто в камере закончилась пленка.
Прежде чем я успел снова нажать на паузу, изображение сменилось другим.
Совершенно другая обстановка. Дом. Гостиная – темная, освещенная свечами. Картинка была тусклой, оптика явно не справлялась со слабым светом. Тихо играла музыка, и на этот раз я узнал мелодию из звуковой дорожки к фильму «Волосы». На полу стояли винные бутылки разной степени полноты и несколько переполненных пепельниц.
Мать полулежала на низкой кушетке, напевая в такт мелодии, а на коленях у нее лежала голова «медведя», который сворачивал у себя на груди самокрутку.
– Поставь про педиков, – невнятно пробормотал он. – Поставь.
Камера плавно переместилась в сторону, показав еще одного мужчину, лежавшего ничком на полу. Позади него сидела блондинка, глядя на аккуратный ряд свечей в блюдцах, разложенных у него на спине. Очевидно, он уже достаточно долго пребывал в бесчувственном состоянии, чтобы его можно было считать мебелью, и я предположил, что это тот самый, который снимал в баре. Девушка медленно и непредсказуемо наклонялась вперед, удерживаясь в сидячем положении исключительно усилием воли. Теперь стало заметно, что она старше, чем казалось раньше, – явно лет двадцати пяти, может быть даже тридцати, и выглядела из-за этого несколько неуместной в подобной сцене. Я понял, что если я наблюдаю события начала семидесятых, то моим родителям должно быть примерно столько же.
Это означало, что я уже родился.
– Поставь, – продолжал настаивать «медведь», и камера резко придвинулась к его лицу. – Поставь.
– Нет, – со смехом произнес голос совсем рядом с микрофоном, подтвердив мое предположение о том, что сейчас камеру держит в руках мой отец. Ему это удавалось намного лучше, чем тому, который теперь валялся на полу. – Мы уже слушали эту песню миллион раз.
– Потому что она клевая, – энергично кивнув, заявил «медведь». – Про то, как там... а, черт!
Камера отъехала назад, показывая, что он уронил самокрутку. Вид у него стал совершенно потерянный.
– Черт. Опять все сначала. Я этот косяк всю мою жизнь пытаюсь забить. С тех пор как родился. Его еще гребаный Томас Джефферсон начал забивать и оставил мне завещание. Мол, я могу либо забить косяк до конца, или получить его усадьбу Монтичелло. К черту усадьбу, сказал я, хочу травку. И всю свою жизнь я забивал этот косяк, как честный слуга. А теперь его больше нет.
– Больше нет, – повторила блондинка и захихикала.
Продолжая напевать в такт мелодии и не пропустив ни единой ноты, мать наклонилась и взяла принадлежности из трясущихся лап «медведя». С видом знатока держа бумагу в одной руке, она разровняла на ней указательным пальцем табак и потянулась за наркотиком.
– Забей косяк, Бет, – шумно радовался «медведь», явно воодушевленный подобным поворотом событий. – Забей, забей, забей.
Камера показала крупным планом самокрутку, затем снова отъехала назад. Все было уже почти готово.
К этому времени у меня глаза чуть не вылезли на лоб. Моя мать только что забила косяк марихуаны.
– Поставь, – продолжал упрашивать «медведь». – Поставь песню про педиков. Давай, Дон, старина Дон, поставь ее, Дон, поставь.
Мать продолжала напевать.
Камера развернулась и вышла из комнаты в коридор. На полу лежала куча небрежно брошенных пальто. Я увидел кухню слева и лестницу справа и понял, что это наш старый дом, в Хантерс-Роке. Мебель и обстановка полностью отличались от тех, что я помнил, но помещения были теми же самыми.
Широко раскрытыми глазами я смотрел, как камера движется через холл, а затем начинает подниматься по лестнице. На мгновение наступила темнота, лишь снизу слышался приглушенный голос «медведя», который ревел, даже не пытаясь попасть в тон:
– Педерастия... содомия... феллация... куннилингус...
Отец поднялся на верхнюю площадку и ненадолго задержался, что-то бормоча себе под нос. Потом снова двинулся вперед, и я, вздрогнув, понял, куда он направляется. Внизу теперь наступила тишина, и слышалось только его дыхание и тихое шуршание ног по ковру. Отец открыл дверь в мою комнату.
Сперва было темно, но постепенно в просачивающемся с площадки свете стало можно различить мою кровать возле стены и спящего в кровати меня. Вероятно, мне было лет пять. Видна была лишь макушка, часть щеки, на которую падал свет, и кусочек плеча в темной пижаме. Стена была зеленого цвета, а ковер – коричневым, какими они и были всегда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Закурив сигарету – я даже не знал, что он когда-то курил, – он рассеянно приподнял футболку на груди и снова ее отпустил, так чтобы она лучше улеглась на его едва заметном брюшке. Я перемотал пленку немного назад и снова проиграл эту сцену, а потом еще раз, наклонившись вперед и прищурившись. Движение было безошибочным. Я сам порой так делал. Это был жест человека, осознававшего собственное тело и его недостатки, даже посреди веселой вечеринки. Он явно уже делал так и прежде, но это еще не вошло в привычку настолько, чтобы превратиться в некую причуду. И еще в большей степени, чем сама его футболка, пивные кружки и радостные возгласы вокруг, чем танец моей матери и тот факт, что отец явно когда-то отлично владел бильярдным кием, этот маленький жест делал непостижимой мысль о том, что теперь их нет в живых.
Шары наконец вновь расставили на столе, и отец встал, приготовившись разбить пирамиду с таким видом, словно шару-битку предстояло запомнить этот удар на всю его короткую шарообразную жизнь. Неожиданно в этот момент сцена оборвалась, как будто в камере закончилась пленка.
Прежде чем я успел снова нажать на паузу, изображение сменилось другим.
Совершенно другая обстановка. Дом. Гостиная – темная, освещенная свечами. Картинка была тусклой, оптика явно не справлялась со слабым светом. Тихо играла музыка, и на этот раз я узнал мелодию из звуковой дорожки к фильму «Волосы». На полу стояли винные бутылки разной степени полноты и несколько переполненных пепельниц.
Мать полулежала на низкой кушетке, напевая в такт мелодии, а на коленях у нее лежала голова «медведя», который сворачивал у себя на груди самокрутку.
– Поставь про педиков, – невнятно пробормотал он. – Поставь.
Камера плавно переместилась в сторону, показав еще одного мужчину, лежавшего ничком на полу. Позади него сидела блондинка, глядя на аккуратный ряд свечей в блюдцах, разложенных у него на спине. Очевидно, он уже достаточно долго пребывал в бесчувственном состоянии, чтобы его можно было считать мебелью, и я предположил, что это тот самый, который снимал в баре. Девушка медленно и непредсказуемо наклонялась вперед, удерживаясь в сидячем положении исключительно усилием воли. Теперь стало заметно, что она старше, чем казалось раньше, – явно лет двадцати пяти, может быть даже тридцати, и выглядела из-за этого несколько неуместной в подобной сцене. Я понял, что если я наблюдаю события начала семидесятых, то моим родителям должно быть примерно столько же.
Это означало, что я уже родился.
– Поставь, – продолжал настаивать «медведь», и камера резко придвинулась к его лицу. – Поставь.
– Нет, – со смехом произнес голос совсем рядом с микрофоном, подтвердив мое предположение о том, что сейчас камеру держит в руках мой отец. Ему это удавалось намного лучше, чем тому, который теперь валялся на полу. – Мы уже слушали эту песню миллион раз.
– Потому что она клевая, – энергично кивнув, заявил «медведь». – Про то, как там... а, черт!
Камера отъехала назад, показывая, что он уронил самокрутку. Вид у него стал совершенно потерянный.
– Черт. Опять все сначала. Я этот косяк всю мою жизнь пытаюсь забить. С тех пор как родился. Его еще гребаный Томас Джефферсон начал забивать и оставил мне завещание. Мол, я могу либо забить косяк до конца, или получить его усадьбу Монтичелло. К черту усадьбу, сказал я, хочу травку. И всю свою жизнь я забивал этот косяк, как честный слуга. А теперь его больше нет.
– Больше нет, – повторила блондинка и захихикала.
Продолжая напевать в такт мелодии и не пропустив ни единой ноты, мать наклонилась и взяла принадлежности из трясущихся лап «медведя». С видом знатока держа бумагу в одной руке, она разровняла на ней указательным пальцем табак и потянулась за наркотиком.
– Забей косяк, Бет, – шумно радовался «медведь», явно воодушевленный подобным поворотом событий. – Забей, забей, забей.
Камера показала крупным планом самокрутку, затем снова отъехала назад. Все было уже почти готово.
К этому времени у меня глаза чуть не вылезли на лоб. Моя мать только что забила косяк марихуаны.
– Поставь, – продолжал упрашивать «медведь». – Поставь песню про педиков. Давай, Дон, старина Дон, поставь ее, Дон, поставь.
Мать продолжала напевать.
Камера развернулась и вышла из комнаты в коридор. На полу лежала куча небрежно брошенных пальто. Я увидел кухню слева и лестницу справа и понял, что это наш старый дом, в Хантерс-Роке. Мебель и обстановка полностью отличались от тех, что я помнил, но помещения были теми же самыми.
Широко раскрытыми глазами я смотрел, как камера движется через холл, а затем начинает подниматься по лестнице. На мгновение наступила темнота, лишь снизу слышался приглушенный голос «медведя», который ревел, даже не пытаясь попасть в тон:
– Педерастия... содомия... феллация... куннилингус...
Отец поднялся на верхнюю площадку и ненадолго задержался, что-то бормоча себе под нос. Потом снова двинулся вперед, и я, вздрогнув, понял, куда он направляется. Внизу теперь наступила тишина, и слышалось только его дыхание и тихое шуршание ног по ковру. Отец открыл дверь в мою комнату.
Сперва было темно, но постепенно в просачивающемся с площадки свете стало можно различить мою кровать возле стены и спящего в кровати меня. Вероятно, мне было лет пять. Видна была лишь макушка, часть щеки, на которую падал свет, и кусочек плеча в темной пижаме. Стена была зеленого цвета, а ковер – коричневым, какими они и были всегда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97