С прошлой ночи он чувствовал себя старым, усталым и ненужным – как отец, который ощущал, что дети больше не нуждаются в нем. И он тоже ответствен за это, он сам воспитывал Каролину. Он научил ее скакать на лошади и фехтовать; это он разбудил в ней страсть к приключениям. Она всегда была свободна – свободна делать то, что ей было угодно, свободна любить, кого хотела. До последнего часа он гордился ею – такой. Но теперь он осознал, что это было и ее счастье, и ее проклятие. Она всегда будет любима, будет притягивать к себе мужчин, как магнит. Но ни один из них не сможет удержать ее. Ее жизнь превратится в сплошной побег, это будет путь от одного расставания к другому – пока она не найдет достойного противника, способного остановить ее.
Вблизи в воду плюхнулось ядро, подняв фонтан брызг. Волна захлестнула барку, раскачала ее, понесла на прибрежные камни. Гребцы удвоили усилия. Внезапно перед ними возник полуостров, поросший высоким камышом. За ним уже был виден корабль. Раскрашенные желтыми и красными полосами борта напоминали потрепанный костюм постаревшего арлекина – дряхлые, многократно законопаченные.
– Не обманывайтесь его внешним видом, – успокоил ее Симон. – Я очень внимательно осмотрел судно. Когда-то оно было голландским торговым кораблем. Эти старички, помнящие еще походы в Ост-Индию, построены на века. Чертовски высокие мачты, совсем новые. Так высоко оснащаются только американцы и пираты.
– Тем лучше. – Каролине нравилось это судно, обладающее породистой уродливостью бастарда.
Гребцы подняли весла, барка плавно причалила к судну. Трап мелькнул в воздухе, и его конец упал в воду рядом с ними. Наверху у поручней стоял юноша в фиолетовом тюрбане. Он перегнулся через поручни, приветливо закивал ей. Алманзор! Каролина со стыдом поняла, что совсем забыла о существовании верного слуги.
– Он настоял, чтобы я взял его на судно. Сказал, что вы обещали ему это. – В словах Симона был некий подтекст, на который Каролина предпочла не обратить внимания.
Она подняла руку и махнула Алманзору. То, что он находится на корабле, Каролина сочла хорошей приметой.
Мора набрал команду такую же пеструю, как сам корабль. Приложив ладонь к темно-синей треуголке, капитан отсалютовал Каролине. Его черная с проседью борода была аккуратно подстрижена. Симон объяснил Мора, что женщина, которую он имеет честь сопровождать до Марселя, знатная герцогиня. Он объяснил ему, как следует ее называть, однако Мора сказал только:
– Добро пожаловать, мадам! – Но даже этого ему было достаточно, чтобы смутиться: у своих людей он вполне мог потерять авторитет из-за столь галантного поведения.
Смутные воспоминания кадетского прошлого проснулись в нем. По правилам он, как капитан, должен был теперь представить свою команду. Но его люди решили эту проблему по-своему. Увидев поднимаемые в этот момент на борт клетки с курами, каплунами и кабанами, они разразились радостными воплями. Каждый схватил по ящику и исчез с ним.
– Я как Ной со своим ковчегом, – улыбнулся Мора. – Козы, ягнята, зайцы, перепелки, куры, свиньи. Палуба превратилась в настоящий зверинец. Но три благословения любого христианского путешествия – сухари, сушеную рыбу и цингу – я никогда не ценил.
– Когда мы отплывем? – спросила Каролина.
Мора состроил недовольную гримасу.
– Мы были готовы раньше, чем вы, мадам.
– Тогда отдавайте приказ к отплытию.
– Нам придется двигаться вдоль эскадры, – вмешался Симон. – Они блокируют выход в открытое море. Пытаться пробиться туда до темноты – самоубийство.
Канонада, на время прекратившаяся, возобновилась с новой силой. Выстрелы следовали один за другим. Подобные темным метеорам ядра прошивали голубизну неба. Из Касбы отвечали столь же бешеной стрельбой. Орудия, стоящие на бастионах, были подобны зловещим, плюющимся огнем драконам. Каролина стояла у борта, наблюдая за битвой. Симон видел, как бледно ее лицо. Он взял ее руку.
– Пойдемте, – сказал он. – Я отведу вас в каюту. Вам нужен покой.
Каролина лежала на узкой постели. Она не могла заснуть, да и не чувствовала себя усталой. Но ей было приятно лежать просто так, предаваясь своим мыслям. Чистый, высокий звук заставил ее вздрогнуть. Часы пробили полный час. Это была мелодия из «Волшебной флейты», сразу живо напомнившая Каролине о детстве. Иногда мама напевала эту мелодию. Каролина вспомнила лицо матери в ореоле светлых волос, с карими глазами; ей казалось, она слышит ее голос. Но однажды этот голос умолк; однажды в этих карих глазах появилось странное выражение, в котором смешались печаль и презрение. Именно тогда в ее дочери впервые проснулось стремление стать другой, не похожей на мать, которая своей кротостью, молчанием и слезами буквально затерроризировала мужа и детей. Ей казалось, что они чересчур живые, порывистые, страстные. Но вместо того, чтобы разделить с ними радость жизни, она все больше отдалялась от них. Дистанция становилась все заметнее, стена, выросшая между ними, – все выше. У них была мать, сидевшая с ними за одним столом, ходившая по дому, но не жившая вместе со своей семьей. Каждая попытка вытянуть ее из этой добровольной изоляции только увеличивала пропасть между ними.
Часы умолкли. А перестрелка все продолжалась. Корабль медленно дрейфовал по мертвой зыби. Воспоминания о матери все не оставляли Каролину. Что так переменило эту женщину? Что-то должно было произойти, к чему она не была готова, что погрузило ее в пучину одиночества. Сегодня Каролина смотрела на мать уже иными глазами. Ее матери время не помогло. А ей самой? Придет ли день, когда она сможет простить?
В коридоре послышались шаги. Каролина будто видела сквозь стену Симона, пытающегося идти на цыпочках, чтобы производить меньше шума. Он робко постучал в дверь.
– Входи, Симон! – крикнула Каролина.
Он держал в руках круглый поднос, накрытый белой салфеткой.
– Ты действительно принес с собой запах свежего хлеба или мне это только мерещится?
Он снял салфетку с подноса. Там лежал хлеб с золотистой корочкой, посыпанный кориандром. Каролина дотронулась до буханки. Она была еще теплой.
– Я всего четверть часа назад вынул его из духовки. – Симон поставил поднос на стол, который, как и вся мебель в каюте, был прикручен к полу. – Вы всегда любили именно такой. Или ваши вкусы изменились?
– Не все меняется, – ответила она, отрезая кусок хлеба и густо намазывая его маслом.
Потом жадно впилась в хлеб зубами.
– Мне кажется, все дни здесь я не буду есть ничего, кроме твоего хлеба.
– Когда ваш отец мучился от лихорадки в египетском походе, я поднял его на ноги хлебом и вином.
Каролина посмотрела на Симона:
– Ты ведь уже был в нашем доме, когда это случилось с матерью?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Вблизи в воду плюхнулось ядро, подняв фонтан брызг. Волна захлестнула барку, раскачала ее, понесла на прибрежные камни. Гребцы удвоили усилия. Внезапно перед ними возник полуостров, поросший высоким камышом. За ним уже был виден корабль. Раскрашенные желтыми и красными полосами борта напоминали потрепанный костюм постаревшего арлекина – дряхлые, многократно законопаченные.
– Не обманывайтесь его внешним видом, – успокоил ее Симон. – Я очень внимательно осмотрел судно. Когда-то оно было голландским торговым кораблем. Эти старички, помнящие еще походы в Ост-Индию, построены на века. Чертовски высокие мачты, совсем новые. Так высоко оснащаются только американцы и пираты.
– Тем лучше. – Каролине нравилось это судно, обладающее породистой уродливостью бастарда.
Гребцы подняли весла, барка плавно причалила к судну. Трап мелькнул в воздухе, и его конец упал в воду рядом с ними. Наверху у поручней стоял юноша в фиолетовом тюрбане. Он перегнулся через поручни, приветливо закивал ей. Алманзор! Каролина со стыдом поняла, что совсем забыла о существовании верного слуги.
– Он настоял, чтобы я взял его на судно. Сказал, что вы обещали ему это. – В словах Симона был некий подтекст, на который Каролина предпочла не обратить внимания.
Она подняла руку и махнула Алманзору. То, что он находится на корабле, Каролина сочла хорошей приметой.
Мора набрал команду такую же пеструю, как сам корабль. Приложив ладонь к темно-синей треуголке, капитан отсалютовал Каролине. Его черная с проседью борода была аккуратно подстрижена. Симон объяснил Мора, что женщина, которую он имеет честь сопровождать до Марселя, знатная герцогиня. Он объяснил ему, как следует ее называть, однако Мора сказал только:
– Добро пожаловать, мадам! – Но даже этого ему было достаточно, чтобы смутиться: у своих людей он вполне мог потерять авторитет из-за столь галантного поведения.
Смутные воспоминания кадетского прошлого проснулись в нем. По правилам он, как капитан, должен был теперь представить свою команду. Но его люди решили эту проблему по-своему. Увидев поднимаемые в этот момент на борт клетки с курами, каплунами и кабанами, они разразились радостными воплями. Каждый схватил по ящику и исчез с ним.
– Я как Ной со своим ковчегом, – улыбнулся Мора. – Козы, ягнята, зайцы, перепелки, куры, свиньи. Палуба превратилась в настоящий зверинец. Но три благословения любого христианского путешествия – сухари, сушеную рыбу и цингу – я никогда не ценил.
– Когда мы отплывем? – спросила Каролина.
Мора состроил недовольную гримасу.
– Мы были готовы раньше, чем вы, мадам.
– Тогда отдавайте приказ к отплытию.
– Нам придется двигаться вдоль эскадры, – вмешался Симон. – Они блокируют выход в открытое море. Пытаться пробиться туда до темноты – самоубийство.
Канонада, на время прекратившаяся, возобновилась с новой силой. Выстрелы следовали один за другим. Подобные темным метеорам ядра прошивали голубизну неба. Из Касбы отвечали столь же бешеной стрельбой. Орудия, стоящие на бастионах, были подобны зловещим, плюющимся огнем драконам. Каролина стояла у борта, наблюдая за битвой. Симон видел, как бледно ее лицо. Он взял ее руку.
– Пойдемте, – сказал он. – Я отведу вас в каюту. Вам нужен покой.
Каролина лежала на узкой постели. Она не могла заснуть, да и не чувствовала себя усталой. Но ей было приятно лежать просто так, предаваясь своим мыслям. Чистый, высокий звук заставил ее вздрогнуть. Часы пробили полный час. Это была мелодия из «Волшебной флейты», сразу живо напомнившая Каролине о детстве. Иногда мама напевала эту мелодию. Каролина вспомнила лицо матери в ореоле светлых волос, с карими глазами; ей казалось, она слышит ее голос. Но однажды этот голос умолк; однажды в этих карих глазах появилось странное выражение, в котором смешались печаль и презрение. Именно тогда в ее дочери впервые проснулось стремление стать другой, не похожей на мать, которая своей кротостью, молчанием и слезами буквально затерроризировала мужа и детей. Ей казалось, что они чересчур живые, порывистые, страстные. Но вместо того, чтобы разделить с ними радость жизни, она все больше отдалялась от них. Дистанция становилась все заметнее, стена, выросшая между ними, – все выше. У них была мать, сидевшая с ними за одним столом, ходившая по дому, но не жившая вместе со своей семьей. Каждая попытка вытянуть ее из этой добровольной изоляции только увеличивала пропасть между ними.
Часы умолкли. А перестрелка все продолжалась. Корабль медленно дрейфовал по мертвой зыби. Воспоминания о матери все не оставляли Каролину. Что так переменило эту женщину? Что-то должно было произойти, к чему она не была готова, что погрузило ее в пучину одиночества. Сегодня Каролина смотрела на мать уже иными глазами. Ее матери время не помогло. А ей самой? Придет ли день, когда она сможет простить?
В коридоре послышались шаги. Каролина будто видела сквозь стену Симона, пытающегося идти на цыпочках, чтобы производить меньше шума. Он робко постучал в дверь.
– Входи, Симон! – крикнула Каролина.
Он держал в руках круглый поднос, накрытый белой салфеткой.
– Ты действительно принес с собой запах свежего хлеба или мне это только мерещится?
Он снял салфетку с подноса. Там лежал хлеб с золотистой корочкой, посыпанный кориандром. Каролина дотронулась до буханки. Она была еще теплой.
– Я всего четверть часа назад вынул его из духовки. – Симон поставил поднос на стол, который, как и вся мебель в каюте, был прикручен к полу. – Вы всегда любили именно такой. Или ваши вкусы изменились?
– Не все меняется, – ответила она, отрезая кусок хлеба и густо намазывая его маслом.
Потом жадно впилась в хлеб зубами.
– Мне кажется, все дни здесь я не буду есть ничего, кроме твоего хлеба.
– Когда ваш отец мучился от лихорадки в египетском походе, я поднял его на ноги хлебом и вином.
Каролина посмотрела на Симона:
– Ты ведь уже был в нашем доме, когда это случилось с матерью?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63