- Я его видел снизу. Прямо около церкви. Это он?
- Он.
- Основная идея: «с милым рай и в шалаше»?
- Наверно.
Возле церкви бродили люди, задирая головы на ободранный купол, и он не решился взять ее под руку. Кто-то даже поздоровался с Антониной Петровной, и она неловко и торопливо кивнула.
Ресторан был сделан из просмоленных черных бревен в виде огромного шалаша. Из полуоткрытых дверей тянуло запахом зажаристого шашлыка, чесноком, луком, уксусом, пряными специями, глухо доносились звуки джазовой музыки.
- Вы здесь часто бываете? - спросил Холин.
- Нет. Иногда… когда…
Она не договорила.
- Когда что?
- Так… Когда гуляем поблизости.
«С кем?» - хотел спросить Николай Егорович, но сдержался. Вопрос обязательно получился бы с нотками обиды, ревности, а он не имел никакого права ни обижаться, ни ревновать.
Они вошли в ресторан, и Холин буквально остолбенел от бесшабашного веселья, царившего в «Шалаше». Ресторан состоял из двух залов: в одном танцевали под музыкальный автомат, в другом пили и ели. У входа во второй зал бойко торговал буфет: шампанское на разлив, коньяк, шоколадки, сигареты…
Возле самого окна - окна были в виде треугольника, от пола до потолка - они нашли свободный столик на два человека. Отсюда было видно море. Но море с такой большой высоты не воспринималось как море; казалось, что это опустилось на землю летнее небо, небо в знойный пыльный день над степью опустилось, загустело, обволокло гору серовато-зеленой лавой. Ни людей, ни чаек нельзя было различить. Только можно было узнать маяк, коротеньким лезвием перочинного ножика вонзившийся в лаву у самого берега, да белыми точками выделялись постройки санатория. Вокруг же, сколько хватал глаз, простирался темно-зеленый хвойный лес, похожий на слишком долго пролежавший на складе ковер. Подошла полная официантка, равнодушно-устало остановилась с блокнотом в руках, посмотрела поверх их голов.
- Что будем заказывать?
- Два кофе, - сказала Антонина Петровна. - Кофе крепкий?
- Как всегда… Средний…
- Тогда, пожалуйста, два кофе и два пирожных.
- И два шашлыка, и бутылку шампанского, - добавил Холин.
- Шампанского не надо, - поспешно сказала Антонина Петровна.
- Как же мы будем пить на брудершафт? - удивился Холин.
- А мы будем пить на брудершафт?
- По-моему, надо, - сказал Холин серьезно.
- Но вы будете пить чисто символически.
- Согласен.
Официантка продолжала смотреть поверх их голов.
- Так берете шампанское или нет? - спросила она.
- Но я не выпью целую бутылку…
- На разлив не носим, - вмешалась официантка.
- Несите целую, - сказал Холин. - Там видно будет, что с нею делать.
Официантка ушла, неторопливо переваливаясь с боку на бок.
- Итак, - сказал Николай Егорович.
- Итак… Как вы себя чувствуете?
- Отлично. Я чертовски давно не был в ресторане. Тем более вдвоем с хорошенькой девушкой.
- Спасибо за комплимент.
- Не за что. У нас ресторан похож на столовую: те же котлеты, пиво и портвейн, только в два раза дороже. Наверно, наценка за дряхлого швейцара и чахлую пальму при входе.
Официантка принесла шампанское в ведерке со льдом.
- Ого, даже лед! - восхитился Холин.
Официантка ушла, никак не отреагировав на восторг Николая Егоровича.
- Вы умеете открывать? - спросила Антонина Петровна. - Только бесшумно.
- Когда-то был великий мастер. И с выстрелом, и бесшумно, и полушумно, и с пеной, и без пены.
Пробка открылась с тихим шипением.
- Здорово, - похвалила Антонина Петровна.
Холин налил ей полный бокал, себе чуть плеснул.
- За что? - спросил Николай Егорович.
- Давайте за ваше сердце. Пусть оно еще стучит долго-долго.
- Спасибо. Когда такой тост поднимает врач… Мне можно?
- Один глоток.
Он честно отхлебнул глоток колючей холодной жидкости. Она выпила все до дна, поставила фужер на стол вверх дном.
- Вот видите…
- Вы замечательный врач, - сказал Холин. - Но еще более замечательная девушка.
- Вы нащупали интересную тему. Давайте поговорим друг о друге.
- Давайте.
- Расскажите все обо мне, что думаете. Только честно. А потом я о вас. Идет?
- Идет.
От шампанского Антонина Петровна разрумянилась, волосы не слушались ее, падали на лицо, она постоянно поправляла их рукой, движением головы, сдувала с глаз пряди дыханием. На нее смотрели мужчины с соседних столиков.
- Начинайте, - она подперла голову кулаками и стала смотреть прямо в глаза.
- Значит, так… - Холин откашлялся, как докладчик перед лекцией, но потом сказал серьезно, тоже глядя ей в глаза: - Прежде всего меня поразило несоответствие между вашей профессией, как я ее привык себе представлять, и вашим поведением. Обычно врач делает сознательно все, чтобы больной забыл, что он врач. Для этого у него целый ряд профессиональных приемов, но я все равно вижу эти его приемы и еще больше помню, что он врач, судья, хозяин жизни и смерти. Я невольно, хотя понимаю, что это глупо, веду себя так, чтобы не рассердить его, расположить к себе, я заискиваю перед ним, во всем соглашаюсь, лишь бы он милостиво разрешил мне жить. Вы же поступаете наоборот. Вы изо всех сил стараетесь казаться врачом, но ваша жалостливая, добрая душа так и выпирает из вас, словно рыжий клок натуральных волос из-под седого парика (она усмехнулась). В вас я вижу такого же человека, как я сам, не судью, а девчонку, которая, какой бы белый халат ни одевала, все же остается девчонкой, и ее даже можно поцеловать, если повезет. Я как бы с вами наравне. Может быть, даже чуть выше, потому что я все-таки мужчина и вы, девушки, должны нам подчиняться в силу своей природы, если, конечно, опять же повезет и ты понравишься. Но мне вроде бы повезло.
- Вы страшно нахальный и самоуверенный тип, - сказала Антонина Петровна. - Однако продолжайте.
- Вы просили честно…
- Продолжайте, продолжайте. Потом я отыграюсь.
- Вот почему я вас не боялся с первого взгляда и вел себя, может быть, чересчур развязно и самоуверенно. И я был целый день спокоен за свое сердце, потому что вы не хмыкали многозначительно, не хмурились озабоченно, не смотрели пронзительно, не говорили: «Если почувствуете боль, немедленно принимайте нитроглицерин». Вместо всего этого вы со мной немного флиртовали…
- Что?!
- Вы же сказали - откровенно.
- Продолжайте, сударь. Но берегитесь…
- Может быть, я подобрал не точное слово. Но факт остается фактом. Когда я вышел из вашего кабинета, я думал о том, что я все-таки еще не безнадежно пропащий человек как мужчина, что я нравлюсь вам, что вы нравитесь мне, думал не о сердце, а о том, как вести себя дальше, удастся ли со временем пригласить вас в кино. Не вас, так другую женщину. Женщину в принципе. Потому что я еще, оказывается, не инвалид, что я могу нравиться, что я наверняка еще поживу. И так далее. Вот о чем думал я, вместо того чтобы думать, как все инфарктники, каждую минуту о своем сердце:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62