— Вы уверены, что одной вам будет спокойно? — спросил он, глядя на Элизабет преданными собачьими глазами и озабоченно хмурясь. — Хотите, я позвоню жене моего брата? Она приедет и побудет с вами. Она служила в армии.
Элизабет вымученно улыбнулась:
— Спасибо, не стоит. Вот-вот придет домой мой сын. Все будет в порядке.
Марк кашлянул, переступил с ноги на ногу.
— Мы будем ездить по шоссе мимо вас всю ночь, так что, если услышите шум машины, не пугайтесь. Я бы прислал сюда кого-нибудь подежурить на ночь, но у нас маловато народу…
— Понимаю. Честно, со мной все будет хорошо. Кауфман как будто расстроился, что она не стала упрашивать его остаться и защитить ее. Элизабет едва не рассмеялась вслух. Кауфман вежливо склонил голову, и при тусклом свете фонаря над крыльцом она увидела, что он опять краснеет.
— Мне было очень приятно с вами познакомиться. Она прикусила губу. Боже милостивый, что с нею творится? Просто какой-то театр абсурда, а не жизнь: вечером нашла изувеченный труп, ночь провела в участке и вот под утро обменивается любезностями с представителем закона. Хоть бы больше ничего интересного не произошло.
Стоя у окна в кухне, она смотрела вслед джипу Кауфмана. На самом деле он милый; уж во всяком случае, добрее своего шефа, размышляла Элизабет, глядя на удаляющиеся огоньки задних фар. Дэн Янсен и не подумал побеспокоиться, как она тут одна, тем более — приехать и убедиться, что ей ничто не угрожает. Хам высокомерный.
Тишина пустого дома обрушилась на нее внезапно, как стук двери. Она была одна, и ее дом меньше всего был похож на дом — обжитой, надежный и уютный.
Одна… У нее вдруг заныло под ложечкой. Ее никогда особо не пугало одиночество. Она жила одна, если не физически, то эмоционально, почти всю жизнь, постепенно свыкаясь с тем, что все, чего когда-либо хотела, оказывалось совершенно недостижимым. А хотелось ей, сколько она себя помнила, быть важной для кого-нибудь, любимой, нужной. Но, видно, не судьба.
Отец замкнулся в своей тоске по умершей жене, совсем забыв про Элизабет и находя утешение только в бутылке виски. Для него она была не более чем лишним багажом, который надо тащить за собой с фермы на ферму в поисках работы и жилья на время до следующего большого запоя. В семнадцать лет она влюбилась без памяти в Бобби Ли Брилэнда, бронзового призера по метанию лассо на родео в западном Техасе, зеленоглазого паршивца с белозубой улыбкой и такой бездной обаяния, на которую порядочный человек просто не способен; и стала светом его очей… на целых полгода. Их брак выдержал интрижки Бобби с мисс Лучшей Наездницей Техаса и Королевой Скачек с Препятствиями только благодаря неколебимому убеждению Элизабет, что у Трейса должен быть отец. Но роман Бобби с победительницей праздничного забега Дней Гремучей Змеи истощил ее терпение, и дальше она двинулась по жизни одна — девятнадцатилетняя, с грудным ребенком, без друзей и особых надежд.
Кажется, история повторяется, подумала Элизабет, возвращаясь из прошлого в настоящее и оглядывая свою удручающе неприбранную кухню. Брок ее обманул, ей пришлось уехать, и вот она здесь, в городе, где у нее всего одна знакомая душа, с сыном, который стал ей совсем чужим, и с весьма неопределенным будущим.
Глаза защипало от слез. Чтобы не заплакать, она посмотрела вверх, и взгляд ее остановился на висящих на стене часах. Ровно час ночи. Трейс уже два часа как должен быть дома! Черт возьми, неужели хотя бы сегодня он не мог вернуться вовремя? Человеку перерезали горло всего в миле отсюда! Материнский инстинкт работал безупречно: от страха за родное дитя горло Элизабет сжала судорога.
Убийца наверняка бродил где-то рядом, когда она нашла тело. Да, точно: она чувствовала, что кто-то за ней следит, чувствовала разлитое в воздухе зло. Может, он прятался там, за деревьями, поджидая следующую жертву. А Трейс на своем велосипеде едет по ночному пустому шоссе совсем один!
Она повернулась к окну, до боли в глазах вглядываясь в темноту, но не увидела ничего, кроме собственного отражения. И снова то же чувство — за нею следят, и что-то зловещее и опасное густым маревом висит в воздухе, проникает сквозь оконное стекло, шарит по шее костлявыми .пальцами, бросает в дрожь. На западе черное небо расколола пополам молния, и как дальняя канонада пророкотал гром.
Что-то в воздухе. Тяжелое и недоброе.
Элизабет зябко обхватила себя руками, дрожа от собственной беспомощности.
Хлопнула входная дверь, и ее стук прозвучал в ночи как выстрел. Элизабет метнулась от окна к шкафу, ругая себя, что раньше не сообразила достать украденный из коллекции Брока пистолет, и наугад схватила что-то с полки. Это был большой мясной нож с засохшей на лезвии пленкой соуса, лежавший здесь с утра. Сжимая нож в трясущейся руке, она выставила его перед собою ровно в тот момент, как кухонная дверь распахнулась, и вошел Трейс.
— Черт, — процедил он, не сводя глаз с блестящей под лампой стали, — я, конечно, ждал выволочки, но это уже перебор. Я всего на два часа задержался.
Элизабет шумно выдохнула, чувствуя, как с воздухом уходят последние силы. Необходимость защищать свою жизнь отпала, и адреналин, только что бурливший в крови, весь куда-то делся. Она была теперь настолько слабой, что боялась упасть. Колени подгибались, пульс зашелся под сто ударов в минуту от облегчения и пережитого
Ужаса.
— Ты меня до смерти напугал! — напустилась она на сына. — Сегодня ночью в миле отсюда убили человека.
Трейс только моргнул. По его лицу никогда нельзя было догадаться, что он чувствует; еще мальчиком он усвоил одно только выражение — серьезное и отстраненное. От отца он не взял практически ничего, все от нее — коротко стриженные темные волосы, продолговатое лицо с волевым, упрямым подбородком и гладкими, чуть впалыми щеками, прямой короткий нос. Даже рот был точь-в-точь как у нее: четко очерченный, чувственный — с каждым годом все более чувственный. Ей, матери, пожалуй, даже неловко смотреть на него такими глазами… Элизабет не уставала благодарить бога за то, что Трейс, в отличие от своего папаши, пока не проявлял повышенного интереса к полногрудым и смазливым особям женского пола, потому что иначе от них точно не было бы отбою.
Серо-зеленые глаза Трейса спокойно смотрели на нее сквозь стекла больших круглых очков а-ля Бадди Холли.
— Я его не убивал, — заметил он, переведя взгляд на нож в ее руке. — А ты?
Элизабет отложила нож и стала растирать ледяные от страха пальцы. Страх, парализовавший ее в тот миг, когда открылась дверь, отступил. Элизабет, чтобы перестать думать об убийстве, приступила к исполнению родительского долга.
— В одиннадцать ты уже должен был быть дома. Чем ты занимался так долго?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111