Река текла в своем русле, но всюду еще сохранялись следы недавнего весеннего паводка. Полегший прибрежный кустарник лежал, облепленный илом. Пучки соломы, обломки изгородей, какой-то хлам и речные камни – все это валялось по краю заливного луга.
– Люди, поведайте мне, можно ли околеть от скуки? – застонал Сильвек, укладываясь на своем велосипеде. Он поднял пострадавшую руку над головой, растопырил пальцы, подставив их легкому ветерку, робкие порывы которого пробегали вдоль реки.
– Скажите, мальчики, – вдруг спросила Алина, – скажите откровенно, не притягивает ли вас вода?
Она спустилась к воде, изуродовавшей берег, и загляделась на мутные водовороты, стремящиеся в сторону города. А мальчикам, вероятно, показалось, что это река повысила голос, захлебывающийся от спешки.
– Не тянет ли вас глубоко-глубоко погрузиться в холодную пучину?
Алина вытянула ногу и задержала ступню на вершок от взбудораженной поверхности реки.
– Это чего же ради – глубоко-глубоко? – спросил кузен Сильвек.
– Чтобы умереть.
Витек поднял плоский камешек и швырнул плашмя. Камешек семь раз срикошетил, все более сокращая интервалы, а потом канул в воду, взметнув веер искрометных брызг.
– Не бывает одной смерти, – произнес он с расстановкой.
Алина не спеша обернулась, все еще почти касаясь ступней булькающих водяных воронок.
– А сколько есть смертей?
– Наверняка та смерть, которую мы знаем, не последняя.
Наверняка после нее происходит возврат к жизни, некий необъяснимый всплеск бытия, который иногда длится годы, иногда дни или часы, а иногда только секунды. Могильщики утверждают, что большинство погребенных просыпается в гробах. Поэтому при эксгумации обнаруживают чудовищно искривленные тела, вытаращенные от боли глаза, откушенные пальцы. Вам не случалось встречать людей, вызывавших у вас инстинктивную уверенность, что они уже когда-то умирали?
Алина отдернула ногу от поверхности воды.
– Я уже однажды умирала.
– Когда? – спросил Витек.
– В детстве. Я очень болела, долго, бесконечно, а потом все началось как бы сызнова.
Кузен Сильвек подложил руки под голову. Он смотрел в небо, заполненное облаками, похожими на сталактиты.
– Прекратите болтать глупости, слушать противно.
– Почему в доисторические времена покойников не предавали земле, а только сажали возле пещер, оставляя им съестные припасы? Почему позднее людей сжигали, словно желая избавить их от мук нового существования? Лишь спустя тысячелетия люди забыли те знания, с которыми очутились на земле.
– Слушай, парень, эта чокнутая с утра до ночи бредит о смерти. Не от нее ли ты заразился?
Алина как во сне побрела к ним, лежавшим на дороге. Заторможенными движениями хрупких рук она, как усталый пловец, хваталась за поваленные паводком деревья.
– А может, какое-то предчувствие нынешних людей примиряет нас со смертью?
Витек видел под тонкой тканью узкой юбки ее бедра, видел обтекаемость этих бедер, видел, что голубой свитер ревниво облегает груди, и вспоминал их свободными и одновременно пугающимися свободы.
Пес запыхтел у него над ухом. Не сводя глаз с девушки, Витек протянул руку, чтобы ухватиться за пахнущие ветром патлы. И тогда пес цапнул его за пальцы.
– Он тебя тоже любит, – сказала Алина.
– А кто еще меня любит?
– Все. Даже Зуза, с которой ты меня встречал.
– А ты?
– Придется смириться. Я не умею любить.
– Черт бы вас побрал, какое бесстыдство, – рассердился кузен. – Вы совершенно меня не стесняетесь. Ты, недотепа, ты, профессор кислых щей, ведь она из тебя сделает гоголь-моголь. Только вчера она признавалась мне в любви.
Алина подняла руки, чтобы собрать волосы, разметанные ветром. Этот обыкновенный жест показался Витеку удивительно неприличным и откуда-то, неведомо откуда, хорошо знакомым по своей возбуждающей силе.
– Да, вчера я любила тебя, а сегодня уже не люблю. Надо возвращаться, солнце заходит.
– Ты меня еще вспомнишь, ушлая мещанка, дешевая кокетка, фифочка салонная, – святотатствовал кузен Сильвек, подымая велосипед.
Потом они сошли с дороги и начали взбираться напрямик по пологому склону с вылинявшей травой.
– Зачем он сюда приехал, как думаешь? – тихо спросил Витек пса, который с непонятным упрямством не выпускал изо рта его руку. – Пикируются, дурачатся, щекочут нервы друг другу, а я получу пинок от барчука или от барышни.
И недружелюбно взглянул на кузена, толкавшего велосипед вверх по склону с грозно нахмуренным челом под водопадом спутанных волос, которые свешивались до подбородка, украшенного ямочкой и лоснящегося от пота.
На Колеевой улице, что вела в Верхнее предместье, от забора, оплетенного диким виноградом, послышалось:
– Пан Витек, пан Витек, можно вас на минуточку?
Стоял там пан Хенрик, а рядом сверкал никелировкой починенный мотоцикл, грозная машина, якобы исчадье ада, источник авторитета техника-дорожника. У пана Хенрика было широкое мясистое лицо, великолепная грива вечно сальных волос и довольно упитанная фигура. И было в нем что-то от женщины, несколько побольше от мужчины и чуточку даже от зверя.
– Ну, мы не будем тебя задерживать, – сказала Алина. – Спасибо за компанию.
– Благодарю, – сказал Витек, отдавая ей велосипед. – Барчука тоже благодарю.
– Да пошел ты… – вспылил кузен Сильвек. – Это ты корчишь из себя барчука, а сам норовишь поклевать господское дерьмо.
Он зашагал прочь во гневе, а за ним удивленная его вспышкой Алина. У поворота кузен обернулся, смерил Витека долгим взглядом и обнял свободной рукой кузину. Так они и пошли вверх по склону, ограждаемые с обеих сторон велосипедами.
– Пан Витек, – снова подал голос техник-дорожник, – вы разрешите…
Витек подошел к забору, за которым патефон разражался еще недавно модным танго: «Розы осенние, чайные розы, навевают щемящую грусть». В палисаднике за столом сидели сестры-двойняшки, Грета, Левка и Энгель.
– Идите к нам! – крикнул Левка. – Мы отмечаем приход весны!
Пан Хенрик ехидно усмехнулся, и Витеку сделалось не по себе. Какой-то необъяснимой тревогой веяло от этого человека, одетого с подчеркнутой элегантностью, покладистого и кичливого, рассеянного и бдительного, робкого и агрессивного одновременно.
– Ай-яй-яй, пан Витек, – покачал он головой вроде бы с восхищением, но и с укором. – У вас есть свои тайны.
– Какие еще тайны? – спросил Витек не очень уверенно.
– А зачем вы ходили к Володко?
– К какому Володко?
– К тому самому. Не прикидывайтесь.
– Я не прикидываюсь и не знаю, о чем речь.
– Ведь вы были у него, к чему отрицать.
– Когда?
– Ну, у его жены. На улице Субоч, дом номер семь.
Пролетел с торжественным гулом первый майский жук. Солнце постепенно расплавлялось над хребтом дубравы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55