Панама, вернее, старая, заношенная до черноты шляпа сиротливо каталась по полу пролетки. Усы и борода Малафеева сверкали прозрачной сыростью и походили на пучки речных водорослей, вмерзших в лед.
– Приходится за ним присматривать, – сказал Левка, соскочив с козел. – Особенно когда он пьян. Видишь, черти снова хватают его за глотку.
Старик Малафеев поискал руками опору, увидал свалившуюся шляпу, хотел ее поднять и рухнул на прогнившее дно пролетки. Вероятно что-то припомнив, он затянул церковным басом:
Ты скажи, говори,
Как в России цари
правят.
Ты скажи поскорей,
Как в России царей
давят.
– Эх, была не была, – сказал Левка и наклонился к Витеку. – Ты ничего не знаешь. И держи язык за зубами. Я за отцом слежу потому, что он, убегая из Петрограда, привез сюда клад и где-то зарыл. Правда, говорит, что забыл место, да я ему не верю. Жду, когда скажет, должен сказать, верно? Во сне, по пьянке или в горячке.
От длинных, взлохмаченных ветром волос Левки исходил дух овчины и касторки.
Как капралы Петра
Провожали со двора
тихо.
А жена пред дворцом
Разъезжала верхом
лихо.
Малафеев снова вскарабкался на линялое сиденье пролетки. С закрытыми глазами уважительно прислушивался к своей залихватской песне. Извозчик мирно дремал на козлах, покачиваясь на все стороны.
– Левка, а что у тебя было в ту ночь с Цецилией? – тихо спросил Витек.
Юный Малафеев высморкался двумя пальцами, оглядел холмы, на которых уже не было снега.
– О чем думаешь, то и случилось. Ух, настоящий рай, – вздохнул он хрипло. – Русский рай, польский, еврейский. Все вместе взятые. Пока сам не попробуешь, не узнаешь, что такое жизнь. Эх, лучше не напоминай. Мне бы только дорваться до золотых рублей, ничего другого делать не буду. Ох, посадить бы всех шалав на кол.
Витек ощутил неприятный холод. Левка таращил глаза на небо, а там из рваных облаков изливался отраженный свет удивительных оттенков.
– Вернись! Вернись! – долетел откуда-то снизу жалобный голос матери.
Левка вернулся к кособокому экипажу. Внезапно хлестнул кнутом отца по ногам в бархатных гетрах.
– Где твое золото? Мне надо много золота, понял?
Старик, впрочем не такой уж старик, Малафеев поджал ноги и заревел, словно из глубин естества:
Как курносый злодей
Воцарялся на ней,
горе.
Но Господь русский Бог
Бедным людям помог
вскоре.
– Левка, ты пил? – спросил Витек. – Ты ведь пьян.
– Потому что отца ударил? Да я легонько его, чтобы очухался. Он когда-то бил людей сильнее. Не беспокойся, я знаю, что такое сыновняя любовь. Мне бы найти рублики. А почему кричит твоя мамаша? Ты тоже ее приструнил? А может, она ревнует?
На крик матери лес откликнулся зычно. Посыпались тяжелые капли, поблескивая на лету разноцветными искрами.
– Я тоже откопаю свое золото, – шепнул Витек. – Настал мой черед.
– Идешь подкапываться под виллу полковника? – язвительно ухмыльнулся Левка. – Помогай Господь русский Бог.
Он вскочил на козлы, шлепнул тяжелыми, отсыревшими вожжами по провисшему хребту лошади. Пролетка потащилась вниз по Костельной. Старик Малафеев каким-то чудом встал на ноги, собрался крикнуть или завыть, но вдруг зарыдал и плюхнулся на сиденье.
Витек сошел на тропу, которая кралась зигзагами в глубину леса. Остановился у оттаявшего островка. Вытащил из теплого кармана телеграмму, расправил на ладони. Мелкие, суматошные каракули вопили между мертвыми линейками официального бланка: «клянусь тебе в вечной любви точка жду». И тут с макушки дерева сорвалась талая капля и разбилась на бланке. Витек подождал, пока бумага впитает пахнущую хвоей влагу. Аккуратно сложил телеграмму и края скрепил белой маркой, украшенной изображением почтового рожка. Взглянул на небо, но неба не увидал, ибо его загораживали качающиеся ветви елей. И бросился бежать по крутому лесистому склону напрямик.
И снова та же горничная повела его от калитки к вилле, где уже оживал дикий виноград. Но пса не было, он не трусил рядом и не держал, как тогда, руку гостя в зубах.
– Может, вам лучше отдать мне телеграмму? – неуверенно предложила девушка.
– Почему? Барышня должна расписаться, – вспыхнул Витек.
– А у вас глаза блестят. Вы больной разносите телеграммы?
– Я не разношу. У меня только одна, для Алины.
Горничная остановилась на нижней ступеньке крыльца.
– Пожалуйста, отдайте мне. Я ей наверняка передам, – произнесла она тихо, поглядывая на стеклянную дверь парадного входа.
– Я должен сам. Это очень важно.
– Как хотите.
Дверь распахнулась неожиданно. В глубине дома от сквозняка загремели, как выстрелы, захлопывающиеся окна. На пороге возник полковник Наленч в расстегнутом мундире.
– Депеша для барышни, – доложила горничная.
– Я приму, – хмуро произнес полковник.
– Я должен передать лично адресату. – Витек хотел попятиться, однако Наленч сделал шаг и схватил дрожащими пальцами краешек телеграммы.
– Я сказал, что приму.
– Панна Алина должна расписаться.
На втором этаже залаял Рекс, послышался какой-то шум, и затрещала дверь, словно срываемая с петель.
– Restes dans ta chambre, compris? [xiv] – крикнул полковник, а потом спокойно, хотя и с угрозой, добавил: – Я распишусь. Этого будет вполне достаточно.
– Не имею права отдать, в самом деле, это же лично для панны Алины.
– Пусти! – выкрикнул с яростью Наленч. Витек машинально отпустил бумагу.
На ступеньках в холле возникла мужская фигура. Вероятно, кузена Сильвека выманили вопли полковника.
– Прошу вернуть телеграмму, – потребовал Витек.
– Ведь ты принес ее нам? Дай квитанцию, распишусь.
– Верните, я принесу в другой раз, – бормотал растерянный Витек.
По ту сторону долины зарокотал первый в этом году весенний гром. Оба невольно взглянули на фиолетовые облака, внутри которых тлел зловещий рыжий свет.
– Не нужно расписываться?
Витек, пятясь, спускался с крыльца.
– Не нужно. Это телеграмма для Алины.
– Я тебе покажу, щенок. Не смей шататься возле дома, иначе получишь заряд черной соли в задницу.
По железной крыше забарабанили редкие градины и утихли.
– Советую вам выбирать выражения, – процедил Витек, преодолевая спазм в горле.
– Ах ты, сукин сын! – взревел полковник и кинулся в дом. Что-то упало, послышалась возня, кто-то отчаянно зарыдал. – Отпусти ружье, отпусти сейчас же! – гремел в сумрачном холле Наленч. – Je vais le mettra a plat tout de suite [xv], я этого сопляка нашпигую солью!
Витек по возможности сдержанно и гордо, однако с глазами на затылке отступал к калитке.
Потом он укрылся за колючим стволом мертвой ели, с которой сыпались мертвые иголки. Смотрел на виллу в бессильной ярости. А там еще метался по крыльцу разъяренный отец Алины.
– Никто меня отсюда не прогонит. Буду приходить сюда, когда и сколько захочу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
– Приходится за ним присматривать, – сказал Левка, соскочив с козел. – Особенно когда он пьян. Видишь, черти снова хватают его за глотку.
Старик Малафеев поискал руками опору, увидал свалившуюся шляпу, хотел ее поднять и рухнул на прогнившее дно пролетки. Вероятно что-то припомнив, он затянул церковным басом:
Ты скажи, говори,
Как в России цари
правят.
Ты скажи поскорей,
Как в России царей
давят.
– Эх, была не была, – сказал Левка и наклонился к Витеку. – Ты ничего не знаешь. И держи язык за зубами. Я за отцом слежу потому, что он, убегая из Петрограда, привез сюда клад и где-то зарыл. Правда, говорит, что забыл место, да я ему не верю. Жду, когда скажет, должен сказать, верно? Во сне, по пьянке или в горячке.
От длинных, взлохмаченных ветром волос Левки исходил дух овчины и касторки.
Как капралы Петра
Провожали со двора
тихо.
А жена пред дворцом
Разъезжала верхом
лихо.
Малафеев снова вскарабкался на линялое сиденье пролетки. С закрытыми глазами уважительно прислушивался к своей залихватской песне. Извозчик мирно дремал на козлах, покачиваясь на все стороны.
– Левка, а что у тебя было в ту ночь с Цецилией? – тихо спросил Витек.
Юный Малафеев высморкался двумя пальцами, оглядел холмы, на которых уже не было снега.
– О чем думаешь, то и случилось. Ух, настоящий рай, – вздохнул он хрипло. – Русский рай, польский, еврейский. Все вместе взятые. Пока сам не попробуешь, не узнаешь, что такое жизнь. Эх, лучше не напоминай. Мне бы только дорваться до золотых рублей, ничего другого делать не буду. Ох, посадить бы всех шалав на кол.
Витек ощутил неприятный холод. Левка таращил глаза на небо, а там из рваных облаков изливался отраженный свет удивительных оттенков.
– Вернись! Вернись! – долетел откуда-то снизу жалобный голос матери.
Левка вернулся к кособокому экипажу. Внезапно хлестнул кнутом отца по ногам в бархатных гетрах.
– Где твое золото? Мне надо много золота, понял?
Старик, впрочем не такой уж старик, Малафеев поджал ноги и заревел, словно из глубин естества:
Как курносый злодей
Воцарялся на ней,
горе.
Но Господь русский Бог
Бедным людям помог
вскоре.
– Левка, ты пил? – спросил Витек. – Ты ведь пьян.
– Потому что отца ударил? Да я легонько его, чтобы очухался. Он когда-то бил людей сильнее. Не беспокойся, я знаю, что такое сыновняя любовь. Мне бы найти рублики. А почему кричит твоя мамаша? Ты тоже ее приструнил? А может, она ревнует?
На крик матери лес откликнулся зычно. Посыпались тяжелые капли, поблескивая на лету разноцветными искрами.
– Я тоже откопаю свое золото, – шепнул Витек. – Настал мой черед.
– Идешь подкапываться под виллу полковника? – язвительно ухмыльнулся Левка. – Помогай Господь русский Бог.
Он вскочил на козлы, шлепнул тяжелыми, отсыревшими вожжами по провисшему хребту лошади. Пролетка потащилась вниз по Костельной. Старик Малафеев каким-то чудом встал на ноги, собрался крикнуть или завыть, но вдруг зарыдал и плюхнулся на сиденье.
Витек сошел на тропу, которая кралась зигзагами в глубину леса. Остановился у оттаявшего островка. Вытащил из теплого кармана телеграмму, расправил на ладони. Мелкие, суматошные каракули вопили между мертвыми линейками официального бланка: «клянусь тебе в вечной любви точка жду». И тут с макушки дерева сорвалась талая капля и разбилась на бланке. Витек подождал, пока бумага впитает пахнущую хвоей влагу. Аккуратно сложил телеграмму и края скрепил белой маркой, украшенной изображением почтового рожка. Взглянул на небо, но неба не увидал, ибо его загораживали качающиеся ветви елей. И бросился бежать по крутому лесистому склону напрямик.
И снова та же горничная повела его от калитки к вилле, где уже оживал дикий виноград. Но пса не было, он не трусил рядом и не держал, как тогда, руку гостя в зубах.
– Может, вам лучше отдать мне телеграмму? – неуверенно предложила девушка.
– Почему? Барышня должна расписаться, – вспыхнул Витек.
– А у вас глаза блестят. Вы больной разносите телеграммы?
– Я не разношу. У меня только одна, для Алины.
Горничная остановилась на нижней ступеньке крыльца.
– Пожалуйста, отдайте мне. Я ей наверняка передам, – произнесла она тихо, поглядывая на стеклянную дверь парадного входа.
– Я должен сам. Это очень важно.
– Как хотите.
Дверь распахнулась неожиданно. В глубине дома от сквозняка загремели, как выстрелы, захлопывающиеся окна. На пороге возник полковник Наленч в расстегнутом мундире.
– Депеша для барышни, – доложила горничная.
– Я приму, – хмуро произнес полковник.
– Я должен передать лично адресату. – Витек хотел попятиться, однако Наленч сделал шаг и схватил дрожащими пальцами краешек телеграммы.
– Я сказал, что приму.
– Панна Алина должна расписаться.
На втором этаже залаял Рекс, послышался какой-то шум, и затрещала дверь, словно срываемая с петель.
– Restes dans ta chambre, compris? [xiv] – крикнул полковник, а потом спокойно, хотя и с угрозой, добавил: – Я распишусь. Этого будет вполне достаточно.
– Не имею права отдать, в самом деле, это же лично для панны Алины.
– Пусти! – выкрикнул с яростью Наленч. Витек машинально отпустил бумагу.
На ступеньках в холле возникла мужская фигура. Вероятно, кузена Сильвека выманили вопли полковника.
– Прошу вернуть телеграмму, – потребовал Витек.
– Ведь ты принес ее нам? Дай квитанцию, распишусь.
– Верните, я принесу в другой раз, – бормотал растерянный Витек.
По ту сторону долины зарокотал первый в этом году весенний гром. Оба невольно взглянули на фиолетовые облака, внутри которых тлел зловещий рыжий свет.
– Не нужно расписываться?
Витек, пятясь, спускался с крыльца.
– Не нужно. Это телеграмма для Алины.
– Я тебе покажу, щенок. Не смей шататься возле дома, иначе получишь заряд черной соли в задницу.
По железной крыше забарабанили редкие градины и утихли.
– Советую вам выбирать выражения, – процедил Витек, преодолевая спазм в горле.
– Ах ты, сукин сын! – взревел полковник и кинулся в дом. Что-то упало, послышалась возня, кто-то отчаянно зарыдал. – Отпусти ружье, отпусти сейчас же! – гремел в сумрачном холле Наленч. – Je vais le mettra a plat tout de suite [xv], я этого сопляка нашпигую солью!
Витек по возможности сдержанно и гордо, однако с глазами на затылке отступал к калитке.
Потом он укрылся за колючим стволом мертвой ели, с которой сыпались мертвые иголки. Смотрел на виллу в бессильной ярости. А там еще метался по крыльцу разъяренный отец Алины.
– Никто меня отсюда не прогонит. Буду приходить сюда, когда и сколько захочу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55