И кто он вообще? На обычного бандита совсем не похож, по крайней мере, по голосу. Даже если он не действующий чекист, то по меньшей мере отставник — в этом Вредлинский был убежден почти на сто процентов. Заявление Генерала о том, что он-де не работает на нынешнее правительство, можно было воспринять двояко. С одной стороны, это могло означать, что речь идет о какой-то частной спецслужбе, которая обеспечивает силовую поддержку неких коммерческих интересов, с другой — о политической силе, ведущей нелегальную борьбу против власти.
Но в обоих случаях, как казалось Вредлинскому, рядовой художественный фильм, снятый к тому же на материале довольно давней истории, не должен был привлечь такое пристальное внимание Генерала. В чем же дело?!
Загадка казалась неразрешимой. Волей-неволей Эмиль Владиславович вынужден был обратиться к памяти. Что ж он там такого понаписал в своем романе?
Из рукописи Вредлинского
Каждый октябрь — вот уже в течение двадцати лет— действовал на государя Николая Александровича угнетающе. Особенно вторая половина месяца.
Дворцовая челядь, начиная с гардеробщика Мартышкина или писца Кирпичникова и кончая начальником военно-походной канцелярии графом Орловым или министром императорского двора бароном Фредериксом, знала о царской осенней меланхолии. Поэтому все срочные указы, высочайшие повеления и соизволения готовились загодя, до начала периода I императорской хандры. Заинтересованным лицам, добивавшимся аудиенции у государя, сведущие люди рекомендовали повременить несколько недель и не являться к царю со всевозможными прожектами, просьбами, жалобами. Разумеется, ежели не желали по той или иной причине отрицательных для просителя решений.
Близкие относились к таким перепадам в настроении обычно сдержанного и умевшего владеть собой Николая II с пониманием. Связывали их с давним морским путешествием, в котором Николаю Александровичу, в то время еще наследнику престола, пришлось пережить драматические минуты покушения на его жизнь. Путешествие, в ходе коего будущего императора несильно рубанул саблей японский городовой, начиналось именно 23 октября.
Все это было верно, но лишь отчасти. Тем более что кризис нынче затянулся.
Никто не ведал о том, а царь ни с кем не делился истинными причинами своих внутренних переживаний, что с недавних пор, точнее с прошлогодних октябрьских дней в Крыму, ему и во сне, и призрачно наяву начал являться покойный отец. То в странных образах и ситуациях, то с ужасающими речами.
Впервые это случилось во время вполне безмятежной прогулки.
В среду, 16 октября, Николай Александрович с небольшой компанией оказался в горах. Преодолели пешком гурзуфскую седловину, взобрались на пуп — вершину Роман-Кош. Так шутили по поводу высшей точки Яйлы — главного хребта Крымских гор. И повеселились изрядно. Погода расчудесная, вид во все стороны распрекрасный. Если бы не голод, то и спускаться вниз не хотелось бы. Внизу, под буковыми деревьями, их ждал полдник. Тут же стояли два автомобиля. Перекусили под хохот и шутки. Через час тронулись в путь. Николай Александрович сел вместе с моряками, Злебовым и Бутаковым, а сухопутчики, Дрентельн и Комаров, разместились отдельно от них во втором автомобиле. Флотские офицеры увлекли государя своим незлобивым, но остроумным спором о достоинствах двух царских яхт — «Штандарт» и «Цесаревич». Доказывали один другому, на какой посудине преподобный Ной согласился бы, выпади такая оказия, пережидать всемирный потоп. В конце концов Бутаков, сидевший рядом с императором на заднем сиденье, повернулся к нему и в порыве подобострастия, а может, и впрямь увлекся шутливой дискуссией, запальчиво признался:
— Не знаю, какую шхуну выбрал бы Ной, но, ручаюсь, экипаж (заметьте: гвардейский экипаж!) «Цесаревича», где я имею честь, ваше императорское величество, служить по вашей милости старшим офицером, желал бы видеть на командирском мостике не Ноя, а своего государя!.. И еще так скажу, вот на Балтике есть порт имени императора Александра Третьего. Но почему бы на Черном море не иметь порт, названный в вашу честь? Не думаю, что вы менее достойны. И всемилостивейше прошу не гневаться, но не уверен, что ваш достойнейший отец удостоил бы нас, мало именитых мореманов, сидеть с их величеством в одном моторе…
Бутаков как-то не заметил, что вокруг них вдруг сгустился невесть откуда появившийся туман. Он продолжал развивать свою верноподданническую идею о порте (пусть на месте Феодосии, пусть Одессы или даже самого Севастополя) имени императора Николая II и тогда, когда машина остановилась и ко9 гда Злебов, явно недовольный Бутаковым, пошел разведать дорогу.
Николай Александрович долго потом не мог понять своего состояния. Вроде бы и не спал, слушал не в меру разговорившегося старшего лейтенанта, только вдруг откуда-то из непроницаемого густого марева раздался глухой перебой корабельного колокола, а в самое ухо дохнул горячим шепотом басовитый отцов голос:
— На моей яхте катаешься!..
Вздрогнул, посмотрел в ту сторону, а там, на том же черном, колышущемся непрогляде, возникают и исчезают отцовы фотографии, да все больше с похоронной процессии.
Все это длилось такое короткое мгновение, что он даже не успел испугаться или осмыслить увиденное и услышанное. А когда попытался испугаться и осмыслить, то уже увидел перед собой затылки шофера и Злебова.
Снова вокруг прекрасный вид горного пейзажа, сзади чуть слышно пофыркивает автомобиль с сухопутными генералами. И лишь Бутаков сидит рядом какой-то поникший и встревоженный. А может, тоже вздремнул и никак не прогонит сонное состояние.
Он и решил, что это был кратковременный сон, поэтому с Бутаковым объясняться не стал. А вскоре совсем забыл бы об этом случае, да не позволил это сделать все тот же Бутаков.
По приезде их встречал дворцовый комендант Дедюлин. Николай Александрович услышал, как Бутаков горячо и громко шептал Дедюлину о своем странном сне в дороге, дескать, покойный государь Александр III ругал его на чем свет стоит.
— А что ж удивительного, — улыбнулся комендант. — В пути холодными закусками угощались? Угощались! На полный желудок частенько кошмары видятся. К тому же почивший в бозе государь Александр Александрович, царствие ему небесное, мог не только поругать, но и прибить под горячую руку. Строг был, даже лютовал, случалось. Нынешний по сравнению с ним — агнец божий!
Это уже говорилось, конечно, откровенно для императорских ушей, но Николай Александрович и на сей раз отмолчался перед этой не слишком назойливой лестью.
Вечером перед сном его почему-то потянуло разбирать старые фотографии и наклеивать их в альбом, чего уже он давно не делал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
Но в обоих случаях, как казалось Вредлинскому, рядовой художественный фильм, снятый к тому же на материале довольно давней истории, не должен был привлечь такое пристальное внимание Генерала. В чем же дело?!
Загадка казалась неразрешимой. Волей-неволей Эмиль Владиславович вынужден был обратиться к памяти. Что ж он там такого понаписал в своем романе?
Из рукописи Вредлинского
Каждый октябрь — вот уже в течение двадцати лет— действовал на государя Николая Александровича угнетающе. Особенно вторая половина месяца.
Дворцовая челядь, начиная с гардеробщика Мартышкина или писца Кирпичникова и кончая начальником военно-походной канцелярии графом Орловым или министром императорского двора бароном Фредериксом, знала о царской осенней меланхолии. Поэтому все срочные указы, высочайшие повеления и соизволения готовились загодя, до начала периода I императорской хандры. Заинтересованным лицам, добивавшимся аудиенции у государя, сведущие люди рекомендовали повременить несколько недель и не являться к царю со всевозможными прожектами, просьбами, жалобами. Разумеется, ежели не желали по той или иной причине отрицательных для просителя решений.
Близкие относились к таким перепадам в настроении обычно сдержанного и умевшего владеть собой Николая II с пониманием. Связывали их с давним морским путешествием, в котором Николаю Александровичу, в то время еще наследнику престола, пришлось пережить драматические минуты покушения на его жизнь. Путешествие, в ходе коего будущего императора несильно рубанул саблей японский городовой, начиналось именно 23 октября.
Все это было верно, но лишь отчасти. Тем более что кризис нынче затянулся.
Никто не ведал о том, а царь ни с кем не делился истинными причинами своих внутренних переживаний, что с недавних пор, точнее с прошлогодних октябрьских дней в Крыму, ему и во сне, и призрачно наяву начал являться покойный отец. То в странных образах и ситуациях, то с ужасающими речами.
Впервые это случилось во время вполне безмятежной прогулки.
В среду, 16 октября, Николай Александрович с небольшой компанией оказался в горах. Преодолели пешком гурзуфскую седловину, взобрались на пуп — вершину Роман-Кош. Так шутили по поводу высшей точки Яйлы — главного хребта Крымских гор. И повеселились изрядно. Погода расчудесная, вид во все стороны распрекрасный. Если бы не голод, то и спускаться вниз не хотелось бы. Внизу, под буковыми деревьями, их ждал полдник. Тут же стояли два автомобиля. Перекусили под хохот и шутки. Через час тронулись в путь. Николай Александрович сел вместе с моряками, Злебовым и Бутаковым, а сухопутчики, Дрентельн и Комаров, разместились отдельно от них во втором автомобиле. Флотские офицеры увлекли государя своим незлобивым, но остроумным спором о достоинствах двух царских яхт — «Штандарт» и «Цесаревич». Доказывали один другому, на какой посудине преподобный Ной согласился бы, выпади такая оказия, пережидать всемирный потоп. В конце концов Бутаков, сидевший рядом с императором на заднем сиденье, повернулся к нему и в порыве подобострастия, а может, и впрямь увлекся шутливой дискуссией, запальчиво признался:
— Не знаю, какую шхуну выбрал бы Ной, но, ручаюсь, экипаж (заметьте: гвардейский экипаж!) «Цесаревича», где я имею честь, ваше императорское величество, служить по вашей милости старшим офицером, желал бы видеть на командирском мостике не Ноя, а своего государя!.. И еще так скажу, вот на Балтике есть порт имени императора Александра Третьего. Но почему бы на Черном море не иметь порт, названный в вашу честь? Не думаю, что вы менее достойны. И всемилостивейше прошу не гневаться, но не уверен, что ваш достойнейший отец удостоил бы нас, мало именитых мореманов, сидеть с их величеством в одном моторе…
Бутаков как-то не заметил, что вокруг них вдруг сгустился невесть откуда появившийся туман. Он продолжал развивать свою верноподданническую идею о порте (пусть на месте Феодосии, пусть Одессы или даже самого Севастополя) имени императора Николая II и тогда, когда машина остановилась и ко9 гда Злебов, явно недовольный Бутаковым, пошел разведать дорогу.
Николай Александрович долго потом не мог понять своего состояния. Вроде бы и не спал, слушал не в меру разговорившегося старшего лейтенанта, только вдруг откуда-то из непроницаемого густого марева раздался глухой перебой корабельного колокола, а в самое ухо дохнул горячим шепотом басовитый отцов голос:
— На моей яхте катаешься!..
Вздрогнул, посмотрел в ту сторону, а там, на том же черном, колышущемся непрогляде, возникают и исчезают отцовы фотографии, да все больше с похоронной процессии.
Все это длилось такое короткое мгновение, что он даже не успел испугаться или осмыслить увиденное и услышанное. А когда попытался испугаться и осмыслить, то уже увидел перед собой затылки шофера и Злебова.
Снова вокруг прекрасный вид горного пейзажа, сзади чуть слышно пофыркивает автомобиль с сухопутными генералами. И лишь Бутаков сидит рядом какой-то поникший и встревоженный. А может, тоже вздремнул и никак не прогонит сонное состояние.
Он и решил, что это был кратковременный сон, поэтому с Бутаковым объясняться не стал. А вскоре совсем забыл бы об этом случае, да не позволил это сделать все тот же Бутаков.
По приезде их встречал дворцовый комендант Дедюлин. Николай Александрович услышал, как Бутаков горячо и громко шептал Дедюлину о своем странном сне в дороге, дескать, покойный государь Александр III ругал его на чем свет стоит.
— А что ж удивительного, — улыбнулся комендант. — В пути холодными закусками угощались? Угощались! На полный желудок частенько кошмары видятся. К тому же почивший в бозе государь Александр Александрович, царствие ему небесное, мог не только поругать, но и прибить под горячую руку. Строг был, даже лютовал, случалось. Нынешний по сравнению с ним — агнец божий!
Это уже говорилось, конечно, откровенно для императорских ушей, но Николай Александрович и на сей раз отмолчался перед этой не слишком назойливой лестью.
Вечером перед сном его почему-то потянуло разбирать старые фотографии и наклеивать их в альбом, чего уже он давно не делал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133