ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Под конец, разумеется, веское слово— ту самую четвертую фразу из «задела» Вредлинского
— произносил секретарь парткома.
Работа над пьесой пошла так споро, что у Эмиля даже осталось время на то, чтоб перепечатать свое творение набело, да и вообще он уложился в двенадцать дней. Неужели получилось?
Нет, он в это не верил. Когда Вредлинский набирал Пашкин телефон, у него руки тряслись. И потом, когда вез рукопись в театр, где работал Манулов, терзался мучительными сомнениями. А что, если Пашка поглядит на его писанину и скажет:
«Нет, Емеля! Это не фонтан. К тому же я, извини, подстраховался, мы уже нашли толкового молодого…»
Но все прошло на удивление просто. Пашка лениво перелистал странички вряд ли он прочитал что-нибудь! — и сказал: «Годится!» Потом они пошли в бухгалтерию, и там Вредлинскому выписали аванс, который ему показался невероятно огромным, — 500 рублей. 20 сиреневых 25-рублевых купюр! До этого Эмилю доводилось держать в руках только красненькие десятки…
— Это еще не все, — хмыкнул Манулов, когда Вредлинский расписывался в ведомости. — Гарантирую — ты еще тысяч пять огребешь на этой вещице. Железно!
Потом Пашка представил Вредлинского режиссеру. Тот уважительно обращался к Манулову по отчеству: Павел Николаевич. И Вредлинского назвал Эмилем Владиславовичем, не как-нибудь… Между тем новоиспеченный драматург, видя перед собой маститого народного артиста, не знал, как язык повернуть.
Ведь это ж почти Станиславский!
Эмиль думал, что маститый возьмет пьесу и скажет: «Знаете, сейчас я не сумею прочесть ваше творение. Зайдите через пару недель, посоветуемся, что поправить надо…»
Однако режиссер проглядел рукопись примерно так, как Пашка. То есть не вчитываясь. И произнес слова, поразившие Эмиля до глубины души:
— Ну что ж, будем работать! Павел Николаевич вас уведомит, когда приходить на генеральную. Премьера через три недели.
Затем он величаво удалился, а Манулов сказал:
— Понял, Емеля? Держись за меня — Шекспиром будешь! Вредлинский, конечно, не поверил, что станет Шекспиром. Да и в том, что его позовут на генеральную репетицию, сомневался. Он полагал, будто режиссер, прочитав пьесу в спокойной обстановке, скажет: «Господи, что за белиберда!» и выкинет ее в корзину для мусора.
Но ровно через две недели — в каких терзаниях и в каком смятении духа их прожил Вредлинский, словами передать невозможно! — раздался звонок, и бодрый голос Манулова поинтересовался:
— Емеля, у тебя приличный костюм есть?
— Ну, вроде есть…
— Почем брал?
— Восемьдесят рублей с чем-то.
— Это называется дерьмо, а не костюм. Ботинок тоже нет, конечно?
— Почему? Есть…
— Мокасы Зарайской фабрики за десятку?
— Откуда ты знаешь?
— Потому что ты в прошлый раз именно в них шкандыбал. Стало быть, про галстук, рубашку и прочее можно вообще не спрашивать… В общем так: завтра в два часа у нас генеральный прогон твоего сочинения. Но ты, смотри, приезжай пораньше, часиков в двенадцать. Попробуем тебе из нашей костюмерки подобрать что-нибудь. Там ведь солидные люди будут, захотят на тебя поглядеть. И что увидят? Босяка! Так что впредь не жмоться. Деньги еще не потратил?
— Нет… — пробормотал Эмиль, который не решался даже прикоснуться к своей полутысяче, так как был убежден, что аванс у него отберут либо после того, как пьесу зарубит худсовет, либо после того, как она провалится.
— Небось на машину решил скопить? Рано, старик. Лучше прибарахлись сперва для начала. Правда, ты ведь небось, кроме ГУМа и ЦУМа, мест не знаешь… Ладно! Перед премьерой свожу тебя туда, где нормальные люди одеваются.
В назначенный день и час Вредлинский приехал к служебному входу театра, где его уже ждал Пашка. Эмиль был скорее в подавленном, чем в приподнятом настроении. Сон какой-то, наваждение… Здесь, в театре, где все стены увешаны портретами «народных» и «заслуженных», где Шекспира ставят и всякую другую классику, будут играть ту халтуру, которую он. Миля Вредлинский, сляпал за две недели?
Пашка действительно провел приятеля в костюмерную, и там вежливая пожилая тетка подобрала для Эмиля очень подходящие по размеру шмотки. Когда Вредлинский глянул в зеркало, то увидел какого-то совершенно незнакомого человека, чуть ли не денди. Манулов сказал, что на сегодня и так сойдет, а вот к премьере надо будет выглядеть получше.
На генеральной репетиции Эмиля посадили через проход от небольшой группы людей, при виде которых он прямо-таки сжался в комочек. Большей части из них Вредлинский, правда, не знал в лицо и только догадывался, что они важные птицы (хотя они могли быть всего лишь помощниками, телохранителями и другими «шестерками»), но тех, кого узнал, вполне хватило, чтоб Эмиля пробил озноб. Он увидел там не очень молодую, но величественную даму, которую прежде имел счастье лицезреть только на портретах в газете «Правда». Член Президиума ЦК! Мамочки! И еще там сидел солидный молодец не совсем комсомольского возраста, но с комсомольским значком. Это ж первый секретарь ЦК ВЛКСМ! Батюшки!
В ту сторону Вредлинский просто боялся смотреть. Ему было ужасно стыдно. Сейчас все эти уважаемые, очень занятые люди, на которых весь СССР держится, увидят то, что нашкрябал халтурщик Миля…
Слева от Эмиля сидел, полуоткинувшись на спинку кресла, маститый режиссер. Он явно волновался, но очень хорошо играл полное спокойствие. Великий артист! Дальше сидели еще какие-то театральные деятели, и в их числе один критик, который когда-то, еще при жизни отца, бывал у Вредлинских. Проводив его как-то раз после очередного визита, отец охарактеризовал критика так: «Запомни, Миля! Этот тип — жуткая сволочь, но с ним надо дружить».
Все волновались, только Пашка, примостившийся за спиной Эмиля в следующем ряду, был спокоен по-настоящему и лениво мял зубами ириску «Кис-кис» — жвачки в СССР еще не выпускали.
Странно, но едва открылся занавес, как у Мили прошел озноб. Он увидел сцену с декорациями, которые были придуманы здешним художником по его весьма скупым ремарками. Их успели соорудить за две недели!
Потом в этих декорациях появились люди, которых придумал Миля, и стали жить той жизнью, которую все тот же Миля для них нафантазировал! Да как жить залюбуешься! Народных и заслуженных артистов в спектакле играло только трое, потому что роли в основном предполагали участие молодых актеров. Но эти молодые ребята и девушки старались вовсю. С жаром, талантливо, энергично. Ну и, конечно, режиссура была блестящая. Ведь Вредлинский только писал слова для своих персонажей, но не писал того, как они их будут произносить, с какой жестикуляцией, с какими поворотами головы, с каким огнем в глазах. Даже реплики, которые Эмиль считал проходными и мало что значащими, режиссер обыграл так, что они казались чуть ли не ключевыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133