Нет, они делают это намеренно. И очень успешно. Они — могучее племя.
С этими словами он извлек что-то из-за пояса и продолжил:
— Шайены верят, что все вокруг нас — живое. Не только люди и животные, но и вода, земля, камни и даже мертвые, казалось бы, предметы, вроде этого скальпа. Тот, с кого я снял его, сейчас на Той Стороне. И он лысый. Потому что его скальп принадлежит теперь мне. Так, по-нашему, устроен мир. А белые люди считают, что все — мертвое. Камни, земля, животные, люди… даже их собственные белые люди. И если вопреки этому «предметы» упорствуют в своем желании жить, белые люди просто стирают их с лица земли. Вот, — заключил он, — в чем разница между белыми людьми и Людьми.
Когда я повнимательнее рассмотрел скальп, которым он размахивал, то у видел, что когда-то он принадлежал блондину. Или блондинке? Я вдруг ясно представил себе, как его снимали с мертвой Ольги… или с маленького Гуса. И этот грязный, вонючий, старый дикарь, всю жизнь живущий убийством, еще смеет философствовать о том, чем одна раса отличается от другой?! Я едва не прирезал его на месте. Остановило меня только то, что волосы на скальпе были все-таки несколько темнее, чем у милой моему сердцу шведки. Ценой огромного усилия я взял себя в руки.
Но Старая Шкура, несмотря на свою слепоту, отлично понял, что со мной что-то происходит.
— Тебя мучит большое горе, сын? Или тебе просто не нравятся мои слова? — спросил он.
Я рассказал ему обо всем, но он даже не слышал о том происшествии, во время которого Ольга и маленький Гус исчезли. Врать он не умел. Просто удивительно, как индейцы узнают о событиях, случившихся где-то у черта на рогах, но порой не имеют ни малейшего представления о том, что творится у них под носом. В то время похищение белых женщин и детей было настолько в порядке вещей, что один клан шайенов мог узнать об этом, лишь встав лагерем вместе с другим кланом.
А потом Старая Шкура сказал:
— Наши молодые воины пребывают сейчас в великом гневе. Им не всегда хватает терпения дождаться обмена пленниками. Часто ярость застилает им глаза, и они убивают их. Но не голос ли Солнечного Света слышал я у моего типи? Она вдова Маленького Щита, погибшего две луны назад, а теперь станет твоей новой женой и подарит тебе нового сына. В результате у тебя будет то же самое, что ты потерял, даже больше, поскольку женщины Людей лучшие в мире и превосходят всех прочих.
Не надо считать его бессердечным. Это не так. Ведь и сам он потерял двух жен, оплакал их положенное время, а затем нашел им замену. Эта замена в лице двух молоденьких шайенок то и дело появлялась в его паклатке во время нашего разговора. По самым скромным подсчетам, они увидели солнце над прерией лет на пятьдесят позже старого вождя, но черт меня побери, если обе не были беременны! Так что мне он предлагал действительно лучшее. По индейским, разумеется, понятиям.
— Хорошо, — ответил я, — но я хочу предупредить тебя, что если я найду свою первую жену и ребенка, то заберу их, кому бы теперь они ни принадлежали. Если же их убили, то я убью того, кто это сделал.
— Конечно, — кивнул Старая Шкура.
Уж кто-кто, а индеец прекрасно понимал, что такое месть, и был бы несказанно удивлен, не услышав от меня нечто подобное.
Я вернулся к шайенам в самое неудачное для этого время. Они неустанно кочевали вдоль всей границы и, едва уйдя от преследователей, снова нападали на белых. Так что, с одной стороны, я был предателем, бросившим своих соплеменников, когда им всем грозила страшная опасность, с другой же стороны, опасность грозила мне самому, причем от тех же шайенов, поскольку многие из них впадали в неописуемую ярость при одном виде белой кожи. Спасло меня тогда только то, что я оказался в клане Старой Шкуры, стоявшем лагерем отдельно от основных сил великого вождя Индюшачьей Лапы, командовавшего, кстати сказать, тем набегом на железную дорогу. По счастью, я жил в относительно немногочисленном клане, где к тому же еще жива была легенда о Маленьком Большом Человеке. Сам Старая Шкура да и моя жена Солнечный Свет служили мне надежной защитой от молодых воинов, выросших за то время, пока меня не было в племени. Один из них, Вспоротый Живот, вернувшись как-то после нападения на станцию почтовых дилижансов, приволок с собой здоровенную флягу виски и заявил мне:
— Тебе лучше пойти в прерию и спрятаться там. Сейчас я не хочу убивать тебя, но обязательно захочу, когда напьюсь. Мне, право, жаль, ведь, говорят, ты человек неплохой, но что поделать!
Если бы я хоть раз позволил какому-то молокососу приказывать мне, то песенка моя была бы спета наверняка. Поэтому я ответил ему так:
— Боюсь, что это тебе придется топать в прерию и пить свою огненную воду там. Понимаешь, стоит мне увидеть пьяного, на меня что-то находит, и я начинаю стрелять. Даже если это мой родной брат. Вот уже сколько лет не могу ничего с собой поделать! Уж какой есть…
Тогда он прислушался к моему совету, и это спасло меня от возможных осложнений. Но не могу сказать, что в племени меня любили. Я воспринимал это довольно болезненно, так как отлично помнил свое детство у Пыльной реки и славу Маленького Большого Человека. Но теперь я вырос, что всегда приносит разочарования. Было настоящим счастьем, если не чудом, что мне до сих пор удалось сохранить свой скальп. Я жил каждым днем, и это даже стало доставлять мне некоторое удовольствие, хотя вы можете мне и не поверить, ведь я оказался у шайенов не случайно. Но я не преследовал свою цель, а ждал, пока она сама найдет меня, и твердо знал, что рано или поздно это произойдет. А раз так, то я и жил, как обычный индеец: в сытое время лакомился жареной на углях бизоньей вырезкой, в голодное же туже затягивал пояс; охотился, когда в окрестностях появлялась дичь, и каждую ночь забирался под шкуры, где меня ждала моя жена Солнечный Свет. Ребенка мы назвали Лягушонок-Лежащий-На-Склоне-Холма, ведь именно холм спас нас тогда от пауни, а малыш не спал и все видел, значит, заслужил свое первое имя.
Когда мы с Солнечным Светом пришли в индейский лагерь, ей пришлось оплакивать своего погибшего отца, и она справлялась с этим добросовестно и от всей души старалась, ведь Мелькающая Тень был великим воином, а теперь не имел даже подобающего гроба из коры. Солнечный Свет провыла и проревела весь положенный период, прерываясь лишь для кормления Лягушонка. Последний повсюду сопровождал ее, восседая в импровизированной люльке, привязанной к спине матери. Когда он не ел и не спал, его шустрые черные глазенки самым дотошным образом изучали все вокруг. Я ни разу не видел его чем-то расстроенным, и это живо напоминало мне маленького Гуса, перенявшего жизнелюбивый характер Ольги. Но разница между ними тоже бросалась в глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
С этими словами он извлек что-то из-за пояса и продолжил:
— Шайены верят, что все вокруг нас — живое. Не только люди и животные, но и вода, земля, камни и даже мертвые, казалось бы, предметы, вроде этого скальпа. Тот, с кого я снял его, сейчас на Той Стороне. И он лысый. Потому что его скальп принадлежит теперь мне. Так, по-нашему, устроен мир. А белые люди считают, что все — мертвое. Камни, земля, животные, люди… даже их собственные белые люди. И если вопреки этому «предметы» упорствуют в своем желании жить, белые люди просто стирают их с лица земли. Вот, — заключил он, — в чем разница между белыми людьми и Людьми.
Когда я повнимательнее рассмотрел скальп, которым он размахивал, то у видел, что когда-то он принадлежал блондину. Или блондинке? Я вдруг ясно представил себе, как его снимали с мертвой Ольги… или с маленького Гуса. И этот грязный, вонючий, старый дикарь, всю жизнь живущий убийством, еще смеет философствовать о том, чем одна раса отличается от другой?! Я едва не прирезал его на месте. Остановило меня только то, что волосы на скальпе были все-таки несколько темнее, чем у милой моему сердцу шведки. Ценой огромного усилия я взял себя в руки.
Но Старая Шкура, несмотря на свою слепоту, отлично понял, что со мной что-то происходит.
— Тебя мучит большое горе, сын? Или тебе просто не нравятся мои слова? — спросил он.
Я рассказал ему обо всем, но он даже не слышал о том происшествии, во время которого Ольга и маленький Гус исчезли. Врать он не умел. Просто удивительно, как индейцы узнают о событиях, случившихся где-то у черта на рогах, но порой не имеют ни малейшего представления о том, что творится у них под носом. В то время похищение белых женщин и детей было настолько в порядке вещей, что один клан шайенов мог узнать об этом, лишь встав лагерем вместе с другим кланом.
А потом Старая Шкура сказал:
— Наши молодые воины пребывают сейчас в великом гневе. Им не всегда хватает терпения дождаться обмена пленниками. Часто ярость застилает им глаза, и они убивают их. Но не голос ли Солнечного Света слышал я у моего типи? Она вдова Маленького Щита, погибшего две луны назад, а теперь станет твоей новой женой и подарит тебе нового сына. В результате у тебя будет то же самое, что ты потерял, даже больше, поскольку женщины Людей лучшие в мире и превосходят всех прочих.
Не надо считать его бессердечным. Это не так. Ведь и сам он потерял двух жен, оплакал их положенное время, а затем нашел им замену. Эта замена в лице двух молоденьких шайенок то и дело появлялась в его паклатке во время нашего разговора. По самым скромным подсчетам, они увидели солнце над прерией лет на пятьдесят позже старого вождя, но черт меня побери, если обе не были беременны! Так что мне он предлагал действительно лучшее. По индейским, разумеется, понятиям.
— Хорошо, — ответил я, — но я хочу предупредить тебя, что если я найду свою первую жену и ребенка, то заберу их, кому бы теперь они ни принадлежали. Если же их убили, то я убью того, кто это сделал.
— Конечно, — кивнул Старая Шкура.
Уж кто-кто, а индеец прекрасно понимал, что такое месть, и был бы несказанно удивлен, не услышав от меня нечто подобное.
Я вернулся к шайенам в самое неудачное для этого время. Они неустанно кочевали вдоль всей границы и, едва уйдя от преследователей, снова нападали на белых. Так что, с одной стороны, я был предателем, бросившим своих соплеменников, когда им всем грозила страшная опасность, с другой же стороны, опасность грозила мне самому, причем от тех же шайенов, поскольку многие из них впадали в неописуемую ярость при одном виде белой кожи. Спасло меня тогда только то, что я оказался в клане Старой Шкуры, стоявшем лагерем отдельно от основных сил великого вождя Индюшачьей Лапы, командовавшего, кстати сказать, тем набегом на железную дорогу. По счастью, я жил в относительно немногочисленном клане, где к тому же еще жива была легенда о Маленьком Большом Человеке. Сам Старая Шкура да и моя жена Солнечный Свет служили мне надежной защитой от молодых воинов, выросших за то время, пока меня не было в племени. Один из них, Вспоротый Живот, вернувшись как-то после нападения на станцию почтовых дилижансов, приволок с собой здоровенную флягу виски и заявил мне:
— Тебе лучше пойти в прерию и спрятаться там. Сейчас я не хочу убивать тебя, но обязательно захочу, когда напьюсь. Мне, право, жаль, ведь, говорят, ты человек неплохой, но что поделать!
Если бы я хоть раз позволил какому-то молокососу приказывать мне, то песенка моя была бы спета наверняка. Поэтому я ответил ему так:
— Боюсь, что это тебе придется топать в прерию и пить свою огненную воду там. Понимаешь, стоит мне увидеть пьяного, на меня что-то находит, и я начинаю стрелять. Даже если это мой родной брат. Вот уже сколько лет не могу ничего с собой поделать! Уж какой есть…
Тогда он прислушался к моему совету, и это спасло меня от возможных осложнений. Но не могу сказать, что в племени меня любили. Я воспринимал это довольно болезненно, так как отлично помнил свое детство у Пыльной реки и славу Маленького Большого Человека. Но теперь я вырос, что всегда приносит разочарования. Было настоящим счастьем, если не чудом, что мне до сих пор удалось сохранить свой скальп. Я жил каждым днем, и это даже стало доставлять мне некоторое удовольствие, хотя вы можете мне и не поверить, ведь я оказался у шайенов не случайно. Но я не преследовал свою цель, а ждал, пока она сама найдет меня, и твердо знал, что рано или поздно это произойдет. А раз так, то я и жил, как обычный индеец: в сытое время лакомился жареной на углях бизоньей вырезкой, в голодное же туже затягивал пояс; охотился, когда в окрестностях появлялась дичь, и каждую ночь забирался под шкуры, где меня ждала моя жена Солнечный Свет. Ребенка мы назвали Лягушонок-Лежащий-На-Склоне-Холма, ведь именно холм спас нас тогда от пауни, а малыш не спал и все видел, значит, заслужил свое первое имя.
Когда мы с Солнечным Светом пришли в индейский лагерь, ей пришлось оплакивать своего погибшего отца, и она справлялась с этим добросовестно и от всей души старалась, ведь Мелькающая Тень был великим воином, а теперь не имел даже подобающего гроба из коры. Солнечный Свет провыла и проревела весь положенный период, прерываясь лишь для кормления Лягушонка. Последний повсюду сопровождал ее, восседая в импровизированной люльке, привязанной к спине матери. Когда он не ел и не спал, его шустрые черные глазенки самым дотошным образом изучали все вокруг. Я ни разу не видел его чем-то расстроенным, и это живо напоминало мне маленького Гуса, перенявшего жизнелюбивый характер Ольги. Но разница между ними тоже бросалась в глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111