Гус, например, обожал играть с моими карманными часами, а их тиканье приводило его в полный восторг. Но Лягушонок не играл с часами. Нет, часы не пугали и не расстраивали его. Они его просто не интересовали. Как я ни надрывался, привлекая к ним его внимание, он их попросту не видел и не слышал.
А может быть, его не интересовал тот, кто их держал. Хотя и Солнечный Свет, и Старая Шкура все время твердили, что он мой сын, обмануть Лягушонка им не удалось. Он не ненавидел меня, а просто воспринимал как приспособление для перемещения в пространстве, подбрасывания, гугукания и так далее. Само по себе движение вверх-вниз ему определенно нравилось, но он не видел в этом никакой моей заслуги.
Здесь, скорее всего, тоже моя вина: хоть он мне и нравился, я все же не имел никакого отношения к его появлению на свет, а кроме того, не видел для нас, как для отца и сына, никакого будущего, причем независимо от того, отыщу я Ольгу и маленького Гуса или нет. Шайены были обречены. Это знали и я, и они, и даже Лягушонок, который уже родился с этим знанием. Самое лучшее, что мог я предложить ему в качестве отца, — отвезти его в Омаху или Денвер, сделать белым, поселить в большом квадратном доме, отдать в школу, а потом будить каждое утро в одно и то же время и отправлять на работу. Но вам уже знакомо его отношение к инструменту, это самое время измеряющему.
Тем не менее в лице Солнечного Света мне досталась самая любящая на свете жена. Она была настолько мне предана, что, как ни гнусно это звучит, начала нагонять на меня тоску. Конечно, не последнюю роль здесь сыграли обстоятельства нашего знакомства: в самый ответственный для нее момент с неба сваливаюсь я и защищаю ее от кровожадных пауни. Но здесь есть явное преувеличение. Она уже достаточно пожила на свете, чтобы, родив ребенка, благополучно вернуться с ним к своим. Причем без чьей-либо помощи.
Кроме того, после возвращения в лагерь она начала толстеть.
Хочу сразу пояснить, что шайен-мужчина, с точки зрения мира белых людей, отпетый бездельник. Он никогда не отягощает себя тем, что мы с вами называем работой. Когда не приходилось охотиться, я валялся весь день напролет под деревом или в тени палатки, обмениваясь изредка несколькими фразами с другими воинами или участвуя в затеваемых ими скачках, в которых я изо всех сил старался не побеждать, чтобы не слышать неприятных намеков от разгоряченных и азартных проигравших. Все боевые действия теперь велись исключительно против белых людей, и я в них не участвовал. Как это мне удавалось? О, вы совершенно не знаете индейцев. Среди них можно совершенно спокойно жить любое время, послав к черту все их предрассудки, но только если У вас есть защитник. А у меня их было целых два — Старая Шкура и Солнечный Свет. И когда какой-нибудь зарвавшийся юнец являлся в мой типи со свежим скальпом бледнолицего, чтобы нанести мне оскорбление, я спроваживал его подобно тому, как спровадил Вспоротый Живот, либо просто смотрел на него так, словно он из стекла или его вовсе нет. Если же рядом оказывалась Солнечный Свет, то поднимался такой крик, что я поневоле вставал на сторону обидчика: слишком уж остер бывал ее язык. Шайенские девушки, такие застенчивые и сладкоголосые до брака, после замужества становились так бесстыдны и крикливы, с их язычков сыпалась такая брань (хотя ей и далеко до нашей), что оставалось лишь гадать, куда все подевалось. Причина же весьма проста — они пользовались полной неприкосновенностью. По крайней мере, пока блюли семейную честь. А среди шайенок я ни разу не видел женщин с изуродованным носом… Простите, совсем забыл упомянуть, что равнинные индейцы за измену отрезают своим женам кончик носа. Но продолжают с ними жить.
Да, сэр, так уж повелось, что холостяк всегда беспомощен в споре с уважаемой замужней дамой. Солнечный Свет мордовала бедняг почем зря: захлебываясь собственным криком, она высказывала серьезные сомнения по поводу потенции своего собеседника, обсуждала форму и размеры его яиц, а в конце приходила к смелому утверждению о том, что у него вместо детородного члена сучок, который он отвязывает на ночь и прячет в собственном заду из страха, что его кто-нибудь украдет, а иногда по утрам он забывает вынуть сучок из зада, полдня удивляясь, чего это там ему мешает сидеть на лошади… И так далее, и тому подобное. Женщины сбегались на этот бесплатный спектакль изо всех палаток и хохотали до тех пор, пока не падали обессиленные. Несчастный юнец бывал готов провалиться сквозь землю и больше уже никогда не повторял свой фортель со скальпом. Любви ко мне все это, разумеется, не прибавляло.
Помимо готовности броситься ко мне на выручку Солнечный Свет повсюду хвасталась моими подвигами. История ее спасения от пауни обрастала все новыми и новыми подробностями. Я не обвиняю ее во лжи, она могла искренне заблуждаться, говоря, что я один сражался с пятью врагами и убил троих (остальные, разумеется, в ужасе бежали). Но этого ей показалось мало, и она начала восхвалять мои мужские способности, заявляя, что среди всех шайенских воинов я — член номер один. И не следует считать ее развратной: она и понятия не имела о половых возможностях других мужчин, просто она искренне верила во все, что говорила. Лично я сей почетный титул охотно уступил бы Старой Шкуре.
Все бы ничего, но она сама настолько уверовала в мою липовую славу, что стала доставлять мне немало хлопот. Иногда по утрам я просто не мог стоять прямо, словно меня в пах лягнула лошадь. Наверное, не стоило этого рассказывать, ведь она как-никак была моей женой. А постельные подробности считаются неприличными. Не знаю, правда, почему…
Лишь когда выяснилось, что Солнечный Свет беременна, я вздохнул свободней. Это случилось в марте шестьдесят восьмого года. А может быть, и чуть раньше или позже — я снова потерял представление о времени, зная только, что прожил с шайенами «три сезона», определяя их смену по полету диких гусей да по густоте шерсти неродившихся телят бизонов, извлекаемых из чрева убитых нами коров.
Весь этот период мы кочевали между реками Арканзас и Платт, теперь там Южная Небраска и Северный Канзас. Белые затеяли строительство еще одной железной дороги, «Канзас Пасифик», пролегшей вдоль реки Смоки-Хилл, где когда-то паслись несметные стада бизонов. Ныне же дичь стала пугливой, и мы чаще питались кореньями, чем мясом. За нами гонялись войска, нас преследовали пауни, но под мудрым началом Старой Шкуры — хотя и слепого, но талантливого стратега — мы избежали всех неприятностей, поскольку наши крохотные отряды нападали и исчезали с быстротой молнии.
Клан старого вождя по-прежнему жил отдельно от прочих шайенов. Однако во время походов мы нередко встречали их, и всякий раз, когда это происходило, я расспрашивал об Ольге и маленьком Гусе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
А может быть, его не интересовал тот, кто их держал. Хотя и Солнечный Свет, и Старая Шкура все время твердили, что он мой сын, обмануть Лягушонка им не удалось. Он не ненавидел меня, а просто воспринимал как приспособление для перемещения в пространстве, подбрасывания, гугукания и так далее. Само по себе движение вверх-вниз ему определенно нравилось, но он не видел в этом никакой моей заслуги.
Здесь, скорее всего, тоже моя вина: хоть он мне и нравился, я все же не имел никакого отношения к его появлению на свет, а кроме того, не видел для нас, как для отца и сына, никакого будущего, причем независимо от того, отыщу я Ольгу и маленького Гуса или нет. Шайены были обречены. Это знали и я, и они, и даже Лягушонок, который уже родился с этим знанием. Самое лучшее, что мог я предложить ему в качестве отца, — отвезти его в Омаху или Денвер, сделать белым, поселить в большом квадратном доме, отдать в школу, а потом будить каждое утро в одно и то же время и отправлять на работу. Но вам уже знакомо его отношение к инструменту, это самое время измеряющему.
Тем не менее в лице Солнечного Света мне досталась самая любящая на свете жена. Она была настолько мне предана, что, как ни гнусно это звучит, начала нагонять на меня тоску. Конечно, не последнюю роль здесь сыграли обстоятельства нашего знакомства: в самый ответственный для нее момент с неба сваливаюсь я и защищаю ее от кровожадных пауни. Но здесь есть явное преувеличение. Она уже достаточно пожила на свете, чтобы, родив ребенка, благополучно вернуться с ним к своим. Причем без чьей-либо помощи.
Кроме того, после возвращения в лагерь она начала толстеть.
Хочу сразу пояснить, что шайен-мужчина, с точки зрения мира белых людей, отпетый бездельник. Он никогда не отягощает себя тем, что мы с вами называем работой. Когда не приходилось охотиться, я валялся весь день напролет под деревом или в тени палатки, обмениваясь изредка несколькими фразами с другими воинами или участвуя в затеваемых ими скачках, в которых я изо всех сил старался не побеждать, чтобы не слышать неприятных намеков от разгоряченных и азартных проигравших. Все боевые действия теперь велись исключительно против белых людей, и я в них не участвовал. Как это мне удавалось? О, вы совершенно не знаете индейцев. Среди них можно совершенно спокойно жить любое время, послав к черту все их предрассудки, но только если У вас есть защитник. А у меня их было целых два — Старая Шкура и Солнечный Свет. И когда какой-нибудь зарвавшийся юнец являлся в мой типи со свежим скальпом бледнолицего, чтобы нанести мне оскорбление, я спроваживал его подобно тому, как спровадил Вспоротый Живот, либо просто смотрел на него так, словно он из стекла или его вовсе нет. Если же рядом оказывалась Солнечный Свет, то поднимался такой крик, что я поневоле вставал на сторону обидчика: слишком уж остер бывал ее язык. Шайенские девушки, такие застенчивые и сладкоголосые до брака, после замужества становились так бесстыдны и крикливы, с их язычков сыпалась такая брань (хотя ей и далеко до нашей), что оставалось лишь гадать, куда все подевалось. Причина же весьма проста — они пользовались полной неприкосновенностью. По крайней мере, пока блюли семейную честь. А среди шайенок я ни разу не видел женщин с изуродованным носом… Простите, совсем забыл упомянуть, что равнинные индейцы за измену отрезают своим женам кончик носа. Но продолжают с ними жить.
Да, сэр, так уж повелось, что холостяк всегда беспомощен в споре с уважаемой замужней дамой. Солнечный Свет мордовала бедняг почем зря: захлебываясь собственным криком, она высказывала серьезные сомнения по поводу потенции своего собеседника, обсуждала форму и размеры его яиц, а в конце приходила к смелому утверждению о том, что у него вместо детородного члена сучок, который он отвязывает на ночь и прячет в собственном заду из страха, что его кто-нибудь украдет, а иногда по утрам он забывает вынуть сучок из зада, полдня удивляясь, чего это там ему мешает сидеть на лошади… И так далее, и тому подобное. Женщины сбегались на этот бесплатный спектакль изо всех палаток и хохотали до тех пор, пока не падали обессиленные. Несчастный юнец бывал готов провалиться сквозь землю и больше уже никогда не повторял свой фортель со скальпом. Любви ко мне все это, разумеется, не прибавляло.
Помимо готовности броситься ко мне на выручку Солнечный Свет повсюду хвасталась моими подвигами. История ее спасения от пауни обрастала все новыми и новыми подробностями. Я не обвиняю ее во лжи, она могла искренне заблуждаться, говоря, что я один сражался с пятью врагами и убил троих (остальные, разумеется, в ужасе бежали). Но этого ей показалось мало, и она начала восхвалять мои мужские способности, заявляя, что среди всех шайенских воинов я — член номер один. И не следует считать ее развратной: она и понятия не имела о половых возможностях других мужчин, просто она искренне верила во все, что говорила. Лично я сей почетный титул охотно уступил бы Старой Шкуре.
Все бы ничего, но она сама настолько уверовала в мою липовую славу, что стала доставлять мне немало хлопот. Иногда по утрам я просто не мог стоять прямо, словно меня в пах лягнула лошадь. Наверное, не стоило этого рассказывать, ведь она как-никак была моей женой. А постельные подробности считаются неприличными. Не знаю, правда, почему…
Лишь когда выяснилось, что Солнечный Свет беременна, я вздохнул свободней. Это случилось в марте шестьдесят восьмого года. А может быть, и чуть раньше или позже — я снова потерял представление о времени, зная только, что прожил с шайенами «три сезона», определяя их смену по полету диких гусей да по густоте шерсти неродившихся телят бизонов, извлекаемых из чрева убитых нами коров.
Весь этот период мы кочевали между реками Арканзас и Платт, теперь там Южная Небраска и Северный Канзас. Белые затеяли строительство еще одной железной дороги, «Канзас Пасифик», пролегшей вдоль реки Смоки-Хилл, где когда-то паслись несметные стада бизонов. Ныне же дичь стала пугливой, и мы чаще питались кореньями, чем мясом. За нами гонялись войска, нас преследовали пауни, но под мудрым началом Старой Шкуры — хотя и слепого, но талантливого стратега — мы избежали всех неприятностей, поскольку наши крохотные отряды нападали и исчезали с быстротой молнии.
Клан старого вождя по-прежнему жил отдельно от прочих шайенов. Однако во время походов мы нередко встречали их, и всякий раз, когда это происходило, я расспрашивал об Ольге и маленьком Гусе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111