И пока Дубовик готовил документы для осуждения Амона, Пафнутьев, обстоятельно, обдумывая каждое слово, готовил постановление для освобождения Амона. И войдя к прокурору, Пафнутьев молча положил бумагу на стол, ткнув в нее пальцем.
— Вот здесь, Леонард.
— Что здесь?
— Подписать, — выражение лица Пафнутьева было скучающим, почти сонным и смотрел он не на взрывной документ, а в окно, на подтеки дождя, которые извилистыми ручейками струились по стеклу. К мокрому стеклу прилипло несколько листьев, в комнате стоял осенний полумрак, Анцыферов свет не включал, наслаждаясь этими кабинетными сумерками.
Увидев внизу свою фамилию и место, оставленное для подписи, Анцыферов все понял мгновенно. Он даже не стал вчитываться в текст самого постановления. Легонько, будто в самой бумаге таилась опасность, Анцыферов отодвинул листок от себя подальше.
— Ты, Паша, очень хорошо все изложил. Мне нравится.
— Старался.
— Даже перестарался немного, — усмехнулся Анцыферов. — Я не могу подписать эту бумагу. Я недостаточно знаком с делом. Ты ведь во всем разобрался? И пришел к выводу, что этого человека можно отпустить?
— Как скажешь, Леонард.
— Ну, что ж... Если ты так решил... Отпускай. Я не возражаю. Поставь черточку у моей фамилии, знаешь, как делается, когда подписывается кто-то вместо начальника... И распишись.
— Хорошо, — Пафнутьев помолчал, все с тем же сонным выражением глядя в окно, потом взял листок с постановлением и вышел.
Вернувшись в кабинет Дубовика, он решил провести с Амоном еще одну маленькую провокацию. В целлофановый пакет, куда были сложены отобранные при задержании вещи Амона, он положил и фотографию Цыбизовой, тот самый снимок, который сохранился у Зомби. Что-то подсказало ему такую затею, что-то толкнуло под руку, когда он смотрел, как Худолей вертится вокруг Амона, пытаясь сфотографировать его во всех мыслимых и немыслимых поворотах. Амон пытался отворачиваться, опускал голову или наоборот поднимал ее к потолку, но это нисколько Худолея не останавливало, он продолжал щелкать, невзирая на свирепые гримасы, которыми Амон пытался отпугнуть эксперта.
И наконец не выдержал.
— Начальник! — закричал Амон. — Что происходит? Убери от меня этого человека! Сколько можно фотографировать?!
— В газетах напечатаем, по телевизору покажем, — усмехнулся Пафнутьев. — Пусть все знают, какой ты красивый, какой ты гордый, — последние слова Пафнутьев произнес с явным акцентом.
— Нехорошо шутишь, начальник.
— Как умею, — Пафнутьев сделал знак Худолею и, выйдя вслед за ним в коридор, вручил ему фотографию Цыбизовой. — Вложишь в блокнот Амону. Пакет с его вещами должен быть опечатан, понял? При Амоне вскроешь, чтобы было впечатление неприкосновенности его вещей, дескать, никто к ним даже не притрагивался.
— Ты что, отпустить его хочешь?
— Анцышка требует.
— Пошли его подальше.
— Послал. Не понимает.
— Что мне делать?
— Снимай. Побольше снимай. Кто бы ни появился в кабинете, по какому бы вопросу ни зашел, — снимай. И еще — отпечатки пальцев сними с него по полной программе! Понял? Отпечатки всех его двадцати пальцев должны быть в деле.
— Ну ты, Паша, даешь! Скажи еще, чтоб с двадцать первого пальца тоже отпечаток снять!
— Если сможешь — давай. Не возражаю. Амону это понравится.
— Ну ты даешь, — смешался Худолей и даже, кажется, покраснел, что бывало с ним чрезвычайно редко. Он вернулся в кабинет Дубовика минут через десять, торжественно неся на вытянутых руках тощеватый целлофановый пакет с вещами, отобранными у Амона при задержании в ресторане. Чувствуя на себе общее внимание, Худолей прошел к свободному столику, не торопясь уселся за него, водрузил в самый центр пакет. Амон наблюдал за ним внимательно и подозрительно. Взяв из стола ножницы, Худолей срезал верх пакета и все содержимое вытряхнул на стол.
— Пиши расписку, что все получил, — Дубовик положил перед Амоном чистый лист бумаги.
— А что писать, начальник? — Амон растерялся. Видно, не часто приходилось ему брать в руки нечто пишущее.
— Я, такой-то и такой-то, житель гор или долин, не знаю я какой и чей ты житель... Сегодня получил изъятые у меня вещи... Так, ставь двоеточие... Будем перечислять твои вещи, чтоб потом в суд на нас не подал из-за пачки сигарет.
" Обижаешь, начальник. — Амон укоризненно посмотрел на Дубовика. — Я тебе целый блок подарю, если хочешь.
— Здесь вы все щедрые, а стоит вам за порог выйти, все... Ищи-свищи!
Пафнутьев показывал полнейшее безразличие к происходящему. Он подсел к телефону, отвернулся к окну и затеял с кем-то долгий, вязкий разговор. Время от времени он только ронял какие-то пустоватые, глуповатые восклицания: «Не может быть!» «А ты?», «А он?» «Ну и что? А дальше...», «Ну ты даешь...» Амон вначале прислушивался, но потом бросил, потому что писать, слушать подсказки Дубовика и прислушиваться к телефонному разговору он попросту не поспевал.
— Пачка сигарет «Мальборо»... — диктовал Дубовик, вертя перед глазами ярким коробком. Початая... Пиши — початая. А то будешь потом говорить, что у тебя следователи пачку самовольно открыли, по сигаретке выкурили... Пиши-пиши. Идем дальше.. — Зажигалка... Одноразовая... Газовая..
Амон с усилием выводил на бумаге слово за словом, шевеля губами и морща лоб. В это время к нему опять подошел Худолей и принялся, не обращая внимания на Дубовика, мазать Амону пальцы, снимать отпечатки, у него что-то не получалось, он все повторял сначала.
— Продолжим, — сказал Дубовик, убедившись, что Худолей проделал все свои процедуры.
— Начальник, я уже не могу, — взмолился Амон. — Нету сил...
— Найдутся, — спокойно ответил Дубовик. — Пиши... Кошелек... Кожаный, на молнии... Деньги в сумме двадцать семь тысяч рублей... Все деньги?
— Все, начальник, все... Могли бы и себе забрать эту мелочь.
— Мелочь не берем, мелочь хозяевам возвращаем, — Дубовик не забывал время от времени слегка покусывать Амона, представляя как с каждым его Словом тот вскипает гневно и оскорбление. — Написал? Правильно, двадцать семь тысяч. Как раз на бутылку водки...
— Не пью, начальник!
— Это хорошо, — похвалил Дубовик. — Значит, долго жить будешь. Пока не помрешь.
Амон протяжным взглядом посмотрел на Дубовика, что-то решил про себя, вздрогнули его маленькие бугристые желваки и он снова склонился над бумагой.
— А я не собираюсь помирать, — проворчал он уже про себя.
— Правильно делаешь. Ты еще молодой. У тебя вся жизнь впереди. С тобой еще много чего случится.
— А чего со мной случится?
— Мало ли... Влюбишься, например, в красивую девушку, женишься, детей заведешь, потом внуки пойдут, правнуки... Пиши... Фотография девушки, — Дубовик повертел перед глазами снимок. — Без подписи, — небрежно бросив снимок на стол, он взял блокнот, начал внимательно рассматривать его, заглядывать во все кармашки и отделения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
— Вот здесь, Леонард.
— Что здесь?
— Подписать, — выражение лица Пафнутьева было скучающим, почти сонным и смотрел он не на взрывной документ, а в окно, на подтеки дождя, которые извилистыми ручейками струились по стеклу. К мокрому стеклу прилипло несколько листьев, в комнате стоял осенний полумрак, Анцыферов свет не включал, наслаждаясь этими кабинетными сумерками.
Увидев внизу свою фамилию и место, оставленное для подписи, Анцыферов все понял мгновенно. Он даже не стал вчитываться в текст самого постановления. Легонько, будто в самой бумаге таилась опасность, Анцыферов отодвинул листок от себя подальше.
— Ты, Паша, очень хорошо все изложил. Мне нравится.
— Старался.
— Даже перестарался немного, — усмехнулся Анцыферов. — Я не могу подписать эту бумагу. Я недостаточно знаком с делом. Ты ведь во всем разобрался? И пришел к выводу, что этого человека можно отпустить?
— Как скажешь, Леонард.
— Ну, что ж... Если ты так решил... Отпускай. Я не возражаю. Поставь черточку у моей фамилии, знаешь, как делается, когда подписывается кто-то вместо начальника... И распишись.
— Хорошо, — Пафнутьев помолчал, все с тем же сонным выражением глядя в окно, потом взял листок с постановлением и вышел.
Вернувшись в кабинет Дубовика, он решил провести с Амоном еще одну маленькую провокацию. В целлофановый пакет, куда были сложены отобранные при задержании вещи Амона, он положил и фотографию Цыбизовой, тот самый снимок, который сохранился у Зомби. Что-то подсказало ему такую затею, что-то толкнуло под руку, когда он смотрел, как Худолей вертится вокруг Амона, пытаясь сфотографировать его во всех мыслимых и немыслимых поворотах. Амон пытался отворачиваться, опускал голову или наоборот поднимал ее к потолку, но это нисколько Худолея не останавливало, он продолжал щелкать, невзирая на свирепые гримасы, которыми Амон пытался отпугнуть эксперта.
И наконец не выдержал.
— Начальник! — закричал Амон. — Что происходит? Убери от меня этого человека! Сколько можно фотографировать?!
— В газетах напечатаем, по телевизору покажем, — усмехнулся Пафнутьев. — Пусть все знают, какой ты красивый, какой ты гордый, — последние слова Пафнутьев произнес с явным акцентом.
— Нехорошо шутишь, начальник.
— Как умею, — Пафнутьев сделал знак Худолею и, выйдя вслед за ним в коридор, вручил ему фотографию Цыбизовой. — Вложишь в блокнот Амону. Пакет с его вещами должен быть опечатан, понял? При Амоне вскроешь, чтобы было впечатление неприкосновенности его вещей, дескать, никто к ним даже не притрагивался.
— Ты что, отпустить его хочешь?
— Анцышка требует.
— Пошли его подальше.
— Послал. Не понимает.
— Что мне делать?
— Снимай. Побольше снимай. Кто бы ни появился в кабинете, по какому бы вопросу ни зашел, — снимай. И еще — отпечатки пальцев сними с него по полной программе! Понял? Отпечатки всех его двадцати пальцев должны быть в деле.
— Ну ты, Паша, даешь! Скажи еще, чтоб с двадцать первого пальца тоже отпечаток снять!
— Если сможешь — давай. Не возражаю. Амону это понравится.
— Ну ты даешь, — смешался Худолей и даже, кажется, покраснел, что бывало с ним чрезвычайно редко. Он вернулся в кабинет Дубовика минут через десять, торжественно неся на вытянутых руках тощеватый целлофановый пакет с вещами, отобранными у Амона при задержании в ресторане. Чувствуя на себе общее внимание, Худолей прошел к свободному столику, не торопясь уселся за него, водрузил в самый центр пакет. Амон наблюдал за ним внимательно и подозрительно. Взяв из стола ножницы, Худолей срезал верх пакета и все содержимое вытряхнул на стол.
— Пиши расписку, что все получил, — Дубовик положил перед Амоном чистый лист бумаги.
— А что писать, начальник? — Амон растерялся. Видно, не часто приходилось ему брать в руки нечто пишущее.
— Я, такой-то и такой-то, житель гор или долин, не знаю я какой и чей ты житель... Сегодня получил изъятые у меня вещи... Так, ставь двоеточие... Будем перечислять твои вещи, чтоб потом в суд на нас не подал из-за пачки сигарет.
" Обижаешь, начальник. — Амон укоризненно посмотрел на Дубовика. — Я тебе целый блок подарю, если хочешь.
— Здесь вы все щедрые, а стоит вам за порог выйти, все... Ищи-свищи!
Пафнутьев показывал полнейшее безразличие к происходящему. Он подсел к телефону, отвернулся к окну и затеял с кем-то долгий, вязкий разговор. Время от времени он только ронял какие-то пустоватые, глуповатые восклицания: «Не может быть!» «А ты?», «А он?» «Ну и что? А дальше...», «Ну ты даешь...» Амон вначале прислушивался, но потом бросил, потому что писать, слушать подсказки Дубовика и прислушиваться к телефонному разговору он попросту не поспевал.
— Пачка сигарет «Мальборо»... — диктовал Дубовик, вертя перед глазами ярким коробком. Початая... Пиши — початая. А то будешь потом говорить, что у тебя следователи пачку самовольно открыли, по сигаретке выкурили... Пиши-пиши. Идем дальше.. — Зажигалка... Одноразовая... Газовая..
Амон с усилием выводил на бумаге слово за словом, шевеля губами и морща лоб. В это время к нему опять подошел Худолей и принялся, не обращая внимания на Дубовика, мазать Амону пальцы, снимать отпечатки, у него что-то не получалось, он все повторял сначала.
— Продолжим, — сказал Дубовик, убедившись, что Худолей проделал все свои процедуры.
— Начальник, я уже не могу, — взмолился Амон. — Нету сил...
— Найдутся, — спокойно ответил Дубовик. — Пиши... Кошелек... Кожаный, на молнии... Деньги в сумме двадцать семь тысяч рублей... Все деньги?
— Все, начальник, все... Могли бы и себе забрать эту мелочь.
— Мелочь не берем, мелочь хозяевам возвращаем, — Дубовик не забывал время от времени слегка покусывать Амона, представляя как с каждым его Словом тот вскипает гневно и оскорбление. — Написал? Правильно, двадцать семь тысяч. Как раз на бутылку водки...
— Не пью, начальник!
— Это хорошо, — похвалил Дубовик. — Значит, долго жить будешь. Пока не помрешь.
Амон протяжным взглядом посмотрел на Дубовика, что-то решил про себя, вздрогнули его маленькие бугристые желваки и он снова склонился над бумагой.
— А я не собираюсь помирать, — проворчал он уже про себя.
— Правильно делаешь. Ты еще молодой. У тебя вся жизнь впереди. С тобой еще много чего случится.
— А чего со мной случится?
— Мало ли... Влюбишься, например, в красивую девушку, женишься, детей заведешь, потом внуки пойдут, правнуки... Пиши... Фотография девушки, — Дубовик повертел перед глазами снимок. — Без подписи, — небрежно бросив снимок на стол, он взял блокнот, начал внимательно рассматривать его, заглядывать во все кармашки и отделения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153