А сейчас ты ждешь, боишься, думаешь, может быть, Амону денег предложить, может быть, перед Амоном на колени упасть, а может его немного напугать и он отпустит... Нет, начальник, ничего этого делать не надо. Денег у меня хватает, еще нужно будет — завтра сделаю в десять раз больше. На колени тоже падать не надо... Я в камере на колени падал... Не сжалились. И пугать меня не надо. Поверишь, начальник — ничего не боюсь. Ничего.
— Кто должен позвонить? — спросил Пафнутьев.
— Сказал бы, но не могу, не моя тайна. Ты его знаешь, ты много про него слышал хороших слов, читал про него, видел его по телевизору... А как зовут... Зачем тебе знать? Вот позвонит, я оттащу тебя в ванную, открою тебе горлышко, все лишнее стечет... Голову с собой унесу, а все, что останется, можно потом. На машине куда-нибудь забросим. К весне найдут.
— Недалеко от рынка со двора неделю назад машину угнали... И человека ножом убили. Сзади ударили, в спину. Твоя работа?
— Моя, — кивнул Амон, глядя на экран. — Он сам виноват... Сидишь с ребенком — сиди. Зачем в чужие дела лезешь? И машина не твоя, чужая машина. И людей не знаешь... Зачем лезешь?
— Наследил ты там, — обронил Пафнутьев.
— Не может быть... Я чисто работаю.
— Наследил, — спокойно повторил Пафнутьев. — Отпечатки пальцев оставил.
— Я ни к чему не касался!
— Касался. А полгода назад, на Никольском шоссе... Когда машина сгорела... Тоже ножом в спину... Твоя работа?
— Давно было, не помню... На Никольском шоссе? Машина сгорела? А, вспомнил... Он плохо поступал... Начал выведывать, высматривать, вопросы задавать... Настоящие мужчины так не поступают.
— А кто это был?
— Не знаю... Зачем мне знать? Но что могу сказать, скажу. Спрашивай, начальник. Ни на одном допросе я столько не скажу. Все выложу, только чтобы было тебе интересно в последние минуты жизни.
Что оставалось Пафнутьеву, как не спрашивать? В этом что-то забрезжило, если не спасение, то хотя бы какая-то оттяжка, отсрочка.
— Ты откуда?
— Ха, сам же сказал, что я с гор. Пусть будет по-твоему.
— Сколько вас?
— Безработных не держим, для дела сколько надо...
— Человек двенадцать, я думаю...
— Правильно думаешь... Я не считал, но что-то около того.
— Кто ваш шеф?
— А ты не догадался? Я же почти назвал его...
— Догадался.
— Вот и хорошо. Теперь ты и сам понимаешь, что жить тебе дальше нельзя.
— Похоже на то... Сколько машин берете в месяц?
— Через день получается. В среднем.
— Куда же вы их столько?
— О, начальник, — Амон поднялся, уменьшил звук телевизора, но совсем не выключил, из чего Пафнутьев заключил, что бесовские пляски на экране Амону не менее интересны, чем разговор с ним, с Пафнутьевым. — В какую сторону ни плюнь — граница. Прозрачная граница, начальник! А там другая милиция, другой прокурор, следователь, гаишник.. — Деньги все любят.
— И все уходит туда?
— Иногда разбираем, когда есть возможность... Это еще выгоднее, дороже получается.
— Куда же тебе столько денег?
— Мне не нужно, другим нужно... Здесь обойдутся, там потребуются.
— Если деньги не нужны, зачем ввязался?
— Разве это вопрос... Как судьба решила, так и будет. Ты вот тоже ввязался, зачем? Не знаешь. И я не знаю. Интересно стало — ввязался. Денег вволю, работа есть, ребята хорошие... Торговать не люблю, воровать не люблю, водку терпеть не могу... В карты не играю... Что остается делать?
— А женщины?
— А! Женщины мне нравятся... Почти все. Но я им не нравлюсь. За деньги идут на что угодно, что ни прикажешь, делают... Но мне так не нравится. А девочку вашу я все-таки трахну, — Амон лениво сунул в рот кусок колбасы. — И не хочется, а надо... Иначе жить не смогу. Все, кто руку приложил к моему позору, свое получат. И друг твой, этот каратист-шмаратист, кто он там, не знаю... Он тоже получит. Знаешь, что я сделаю? Я девочку эту вашу трахну у него на глазах. Чтоб они при этом друг дружке в глаза смотрели. А его в это время тоже будут трахать... Мы кончаем, а они друг другу в глаза смотрят... А на столе твоя голова будет лежать, красиво, да? — Амон рассмеялся.
Пафнутьева пробрала дрожь, но уже не от холода. Он понимал, что Амон все это может проделать. И ничто его не остановит, ни перед чем он сам не остановится. Ему и требуется такое вот запредельное издевательство, чтобы успокоиться, и постараться забыть обо всем, что с ним случилось в тюремной камере.
— Прокурора еще в угол посади, чтобы и он все видел.
— Зачем? — удивился Амон. — Прокурор наш человек. Думаешь, он не знает, где ты сейчас? Знает.
— Сообщили? — спросил Пафнутьев.
— А как же... Через час он уже все знал. Правда, адреса не знает. Ни к чему ему это. Прокурор все-таки, неизвестно, как себя поведет.
— И что же он, обрадовался?
— Нет... Опечалился.
— Но слова произнес какие-то? — спросил Пафнутьев, не мог остановиться. То ли профессиональное чувство сыграло в нем, то ли больной, предсмертный интерес, желание знать все о своей собственной смерти, со всеми подробностями, которые ее сопровождают.
— Сейчас скажу, — Амон задумался. — Как же он сказал... Грамотно так... Человек образованный... Вспомнил! — обрадовался Амон. — А что, говорит, другого выхода не было? Не было, — отвечает ему мой шеф. — Я бы все-таки не стал этого делать, — говорит твой прокурор. Но, знаешь, как сказал? Не очень настойчиво... Чтобы совесть свою успокоить.
— Думаешь, у него есть совесть?
— Есть, — кивнул Амон. — Но такая, знаешь... Тренированная. Вроде, как презерватив — на любой член натянуть можно, в любую дырку затолкать...
— Да, это на него похоже, — согласился Пафнутьев с этой необычной характеристикой Анцыферова. — А Колов?
— И Колов знает. Наш человек, ты же сам видел, как он меня обнимал... Я у него в баньке парился... Сначала начальство, потом нам позволили.
— Значит, купил их твой хозяин? — произнес Пафнутьев без вопроса, скорее утвердительно.
— Ага, — кивнул Амон. — Купил. И не очень дорого... Жадные оказались. Еще хотят. Они все время хотят, им все мало, понимаешь? Даже когда не заработали — хотят. Но теперь им хорошо заплатят.
— За что?
— А за меня, начальник! Я же на свободе...
— Байрамов команду дал? — спросил Пафнутьев самым невинным голосом, на который был только способен — в наручниках, со связанными ногами, лежа на голом полу.
— Не я же, — ответил Амон, не отрывая взгляда от телевизора. Потом как-то весь замер, медленно с улыбкой повернулся к Пафнутьеву, некоторое время смотрел на него с удивлением. — Хитрый ты, начальник. Очень хитрый. С тобой опасно разговаривать.
— Чего тебе бояться... С мертвецом разговариваешь.
— Я даже самому себе это имя не произношу. Ни вслух, ни в мыслях, понял? Много болтаете, все вам надо вслух назвать, любую вещь, любого человека... Нехорошо это. О некоторых людях даже думать нельзя. Есть он и все, понял?
Ответить Пафнутьев не успел, хотя и вертелся у него на языке неплохой вопросик — резко зазвонил телефон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
— Кто должен позвонить? — спросил Пафнутьев.
— Сказал бы, но не могу, не моя тайна. Ты его знаешь, ты много про него слышал хороших слов, читал про него, видел его по телевизору... А как зовут... Зачем тебе знать? Вот позвонит, я оттащу тебя в ванную, открою тебе горлышко, все лишнее стечет... Голову с собой унесу, а все, что останется, можно потом. На машине куда-нибудь забросим. К весне найдут.
— Недалеко от рынка со двора неделю назад машину угнали... И человека ножом убили. Сзади ударили, в спину. Твоя работа?
— Моя, — кивнул Амон, глядя на экран. — Он сам виноват... Сидишь с ребенком — сиди. Зачем в чужие дела лезешь? И машина не твоя, чужая машина. И людей не знаешь... Зачем лезешь?
— Наследил ты там, — обронил Пафнутьев.
— Не может быть... Я чисто работаю.
— Наследил, — спокойно повторил Пафнутьев. — Отпечатки пальцев оставил.
— Я ни к чему не касался!
— Касался. А полгода назад, на Никольском шоссе... Когда машина сгорела... Тоже ножом в спину... Твоя работа?
— Давно было, не помню... На Никольском шоссе? Машина сгорела? А, вспомнил... Он плохо поступал... Начал выведывать, высматривать, вопросы задавать... Настоящие мужчины так не поступают.
— А кто это был?
— Не знаю... Зачем мне знать? Но что могу сказать, скажу. Спрашивай, начальник. Ни на одном допросе я столько не скажу. Все выложу, только чтобы было тебе интересно в последние минуты жизни.
Что оставалось Пафнутьеву, как не спрашивать? В этом что-то забрезжило, если не спасение, то хотя бы какая-то оттяжка, отсрочка.
— Ты откуда?
— Ха, сам же сказал, что я с гор. Пусть будет по-твоему.
— Сколько вас?
— Безработных не держим, для дела сколько надо...
— Человек двенадцать, я думаю...
— Правильно думаешь... Я не считал, но что-то около того.
— Кто ваш шеф?
— А ты не догадался? Я же почти назвал его...
— Догадался.
— Вот и хорошо. Теперь ты и сам понимаешь, что жить тебе дальше нельзя.
— Похоже на то... Сколько машин берете в месяц?
— Через день получается. В среднем.
— Куда же вы их столько?
— О, начальник, — Амон поднялся, уменьшил звук телевизора, но совсем не выключил, из чего Пафнутьев заключил, что бесовские пляски на экране Амону не менее интересны, чем разговор с ним, с Пафнутьевым. — В какую сторону ни плюнь — граница. Прозрачная граница, начальник! А там другая милиция, другой прокурор, следователь, гаишник.. — Деньги все любят.
— И все уходит туда?
— Иногда разбираем, когда есть возможность... Это еще выгоднее, дороже получается.
— Куда же тебе столько денег?
— Мне не нужно, другим нужно... Здесь обойдутся, там потребуются.
— Если деньги не нужны, зачем ввязался?
— Разве это вопрос... Как судьба решила, так и будет. Ты вот тоже ввязался, зачем? Не знаешь. И я не знаю. Интересно стало — ввязался. Денег вволю, работа есть, ребята хорошие... Торговать не люблю, воровать не люблю, водку терпеть не могу... В карты не играю... Что остается делать?
— А женщины?
— А! Женщины мне нравятся... Почти все. Но я им не нравлюсь. За деньги идут на что угодно, что ни прикажешь, делают... Но мне так не нравится. А девочку вашу я все-таки трахну, — Амон лениво сунул в рот кусок колбасы. — И не хочется, а надо... Иначе жить не смогу. Все, кто руку приложил к моему позору, свое получат. И друг твой, этот каратист-шмаратист, кто он там, не знаю... Он тоже получит. Знаешь, что я сделаю? Я девочку эту вашу трахну у него на глазах. Чтоб они при этом друг дружке в глаза смотрели. А его в это время тоже будут трахать... Мы кончаем, а они друг другу в глаза смотрят... А на столе твоя голова будет лежать, красиво, да? — Амон рассмеялся.
Пафнутьева пробрала дрожь, но уже не от холода. Он понимал, что Амон все это может проделать. И ничто его не остановит, ни перед чем он сам не остановится. Ему и требуется такое вот запредельное издевательство, чтобы успокоиться, и постараться забыть обо всем, что с ним случилось в тюремной камере.
— Прокурора еще в угол посади, чтобы и он все видел.
— Зачем? — удивился Амон. — Прокурор наш человек. Думаешь, он не знает, где ты сейчас? Знает.
— Сообщили? — спросил Пафнутьев.
— А как же... Через час он уже все знал. Правда, адреса не знает. Ни к чему ему это. Прокурор все-таки, неизвестно, как себя поведет.
— И что же он, обрадовался?
— Нет... Опечалился.
— Но слова произнес какие-то? — спросил Пафнутьев, не мог остановиться. То ли профессиональное чувство сыграло в нем, то ли больной, предсмертный интерес, желание знать все о своей собственной смерти, со всеми подробностями, которые ее сопровождают.
— Сейчас скажу, — Амон задумался. — Как же он сказал... Грамотно так... Человек образованный... Вспомнил! — обрадовался Амон. — А что, говорит, другого выхода не было? Не было, — отвечает ему мой шеф. — Я бы все-таки не стал этого делать, — говорит твой прокурор. Но, знаешь, как сказал? Не очень настойчиво... Чтобы совесть свою успокоить.
— Думаешь, у него есть совесть?
— Есть, — кивнул Амон. — Но такая, знаешь... Тренированная. Вроде, как презерватив — на любой член натянуть можно, в любую дырку затолкать...
— Да, это на него похоже, — согласился Пафнутьев с этой необычной характеристикой Анцыферова. — А Колов?
— И Колов знает. Наш человек, ты же сам видел, как он меня обнимал... Я у него в баньке парился... Сначала начальство, потом нам позволили.
— Значит, купил их твой хозяин? — произнес Пафнутьев без вопроса, скорее утвердительно.
— Ага, — кивнул Амон. — Купил. И не очень дорого... Жадные оказались. Еще хотят. Они все время хотят, им все мало, понимаешь? Даже когда не заработали — хотят. Но теперь им хорошо заплатят.
— За что?
— А за меня, начальник! Я же на свободе...
— Байрамов команду дал? — спросил Пафнутьев самым невинным голосом, на который был только способен — в наручниках, со связанными ногами, лежа на голом полу.
— Не я же, — ответил Амон, не отрывая взгляда от телевизора. Потом как-то весь замер, медленно с улыбкой повернулся к Пафнутьеву, некоторое время смотрел на него с удивлением. — Хитрый ты, начальник. Очень хитрый. С тобой опасно разговаривать.
— Чего тебе бояться... С мертвецом разговариваешь.
— Я даже самому себе это имя не произношу. Ни вслух, ни в мыслях, понял? Много болтаете, все вам надо вслух назвать, любую вещь, любого человека... Нехорошо это. О некоторых людях даже думать нельзя. Есть он и все, понял?
Ответить Пафнутьев не успел, хотя и вертелся у него на языке неплохой вопросик — резко зазвонил телефон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153