— А потом стало темно, и хозяйка сказала: «Постой, не шевелись», — и принесла свечку.
Да, все так. Джулиана просто упала. Никто не помог ей упасть, единственные свидетельницы были внизу. И если бы они вовремя не подоспели на помощь и не послали сразу за ним, он не успел бы перед смертью повидать Джулиану. И уж тем более не услышал бы ее последних предсмертных слов: «Я их породила… Но несмотря ни на что… я бы хотела подержать моего правнука…»
Это можно понять: ее внук, единственный человек, которого она обожала, женился, и ее гордый дух, наверно, загорелся желанием обнять на прощание дитя следующего поколения!
— Нет, девочка, на улицу меня не провожай! Тебе пора домой, я уж тут знаю дорогу.
Диковатая и робкая, девушка молча ушла. А Кадфаэль в глубокой задумчивости воротился к себе, довольствуясь тем, что услышал и что должно было помочь расставить все по своим местам; однако просветление не наступало. Во всяком случае в этой смерти нет ничего зловещего. Джулиана упала с лестницы, когда рядом с ней никого не было, ее припадок не подлежал никакому сомнению, с ней в третий раз повторилось то же самое, что уже случалось дважды. Семейные раздоры, принявшие в тот день такую грубую форму, вполне могли так взволновать немощную и раздражительную старушку, что у нее вдруг отказало сердце. Скорее уж странно, что этого не случилось гораздо раньше. Однако, сколько ни убеждал себя Кадфаэль, его рассудок никак не соглашался отделить эту смерть от предшествующей и от преступления, в котором обвиняли Лиливина. Где-то все же наверняка прячется ниточка, которая все это связывает! Ведь не по прихоти слепого случая на один и тот же дом вдруг посыпались все эти несчастья. Первый толчок дала этой цепи чья-то человеческая рука, а дальше события покатились одно за другим. Только вот где и на чем оборвется вереница несчастий? Пытаясь найти ответ на эти вопросы, Кадфаэль полночи не сомкнул глаз.
В комнате покойницы горела единственная лампа, словно недреманное огненное око, взирающее на ее изголовье. Над городом нависла безмолвная тьма, ночь перешагнула за середину. Рядом с кроватью, сложив руки на коленях, сидела Сюзанна, наконец-то давая себе отдых после всех трудов. В изножии кровати примостилась Раннильт; она очень устала, но ни за что не хотела уходить к себе на кухню, зная, что все равно не сможет заснуть. Три женщины — две живые и одна мертвая — были связаны в эти часы безмолвной родственной близостью, словно островок, отделенный от остального мира.
Джулиана лежала на кровати строгая и прямая, волосы ее были расчесаны и приглажены, лицо открыто, тело накрыто простыней до подбородка. Судорожная гримаса, исказившая ее лицо, постепенно сходила с него, и разгладившиеся черты приняли мирное выражение.
Ни одна, ни другая женщина, сторожившие смертный сон покойницы, не обменялись ни словом после того, как закончили свою работу. Сюзанна, не стесняясь, отослала невестку, которая через силу все-таки предложила им свою помощь, и без особого труда избавилась от всех троих родственников. Нисколько не огорчившись, те вернулись в свои постели, бросив на нее все хлопоты. Хозяйка и служанка остались вдвоем проводить часы ночного бдения.
— Вы замерзли, — прервала молчание Раннильт, заметив, как Сюзанна передернулась от внезапной дрожи. — Хотите, я принесу вам плащ? Вам даже в кладовке за работой было без него холодно, а сейчас мы просто сидим, и к рассвету становится все холоднее. Давайте я потихоньку спущусь и принесу.
— Нет, — рассеянно отказалась Сюзанна. — Мне тепло. — Она обернулась к девушке и долгим пристальным взглядом мрачно уставилась ей в лицо. — Неужели ты так из-за меня расстроилась, что решила не спать и сидеть со мною всю ночь? Мне показалось, что ты вошла очень скоро. Ты все видела и слышала?
Раннильт задрожала при одном воспоминании, что влезла в холл без спросу, но голос Сюзанны звучал ровно и спокойно, и лицо было безмятежным.
— Нет, я не подслушивала. Но кое-что невольно услыхала. Она похвалила вас за припасы. Наверно, она пожалела, что так себя вела с вами. Как странно, что она вдруг заговорила об этих вещах, как будто прямо гордилась, что бочонок с толокном у вас еще наполовину полон… Нет, видно, она и вправду сама пожалела, что никто не ценил вашу заботу! Она ставила вас выше, чем всех остальных.
— Она вспомнила те дни, когда сама правила домом, — сказала Сюзанна. — Все лежало на ее плечах, как потом на моих. Старики под конец жизни живут прошлыми воспоминаниями. — Внимательный взгляд Сюзанны пристально следил за Раннильт, в ее больших глазах плясал огонек, отражающийся от тусклой лампы. — А ты, оказывается, обожгла руку, — сказала она. — Бедняжка!
— Ничего! Это пустяк! — сказала Раннильт и торопливо спрятала руку в складках юбки. — Такая уж я, видать, неуклюжая. Это я, когда веревка загорелась. Сейчас уже и не больно.
— Веревка?..
— Веревка, которой был перевязан сверток, который там валялся. Конец веревки растрепался, и я не сразу заметила, как она вспыхнула.
— Вот беда! — сказала Сюзанна и замолкла, разглядывая мертвое лицо своей бабушки. Уголки губ у нее дернулись в слабом подобии улыбки. — Так, значит, там лежал сверток? А я была в плаще… Да! Ты много чего успела заметить, несмотря на испуг. Небось и напугали же тебя мы обе, я да бабушка.
В последовавшем за этими словами продолжительном молчании Раннильт с благоговейным страхом поглядывала на хозяйку. Она чувствовала себя виноватой, что нечаянно влезла без спросу куда не следует.
— А теперь ты гадаешь, что было в этом свертке и куда он исчез раньше, чем мы зажгли свечи? Исчез вместе с моим плащом! — Строгие глаза, на дне которых пряталась затаенная улыбка, немигающим взглядом следили за виноватым личиком Раннильт. — Почему бы тебе не гадать? Это же так естественно!
— Вы на меня сердитесь? — набравшись храбрости, шепотом спросила Раннильт.
— Нет! Почему я должна сердиться? Я замечала и верю, что временами ты мне сочувствовала, как женщина женщине. Скажи, ведь это так, Раннильт?
— Сегодня утром… — совсем оробев, пролепетала Раннильт. — Да как же тут было не посочувствовать?
— Знаю. Ты видела, как меня тут унижают. — Сюзанна старалась говорить помягче, поспокойнее, как взрослая женщина с девочкой, но с девочкой, чьим мнением она дорожила. — Как меня всю жизнь унижали! Матушка моя умерла, бабушка совсем одряхлела, и я была нужна им, пока брат не женился. А когда женился, то не прошло и дня, как я стала ненужной! Столько лет зря потрачено! И вот я брошена — безмужняя, бездетная, оставшаяся не у дел.
Снова наступило молчание. У Раннильт сердце разрывалось от жалости и возмущения, но язык точно прирос к гортани. Забрезжил дрожащий проблеск рассвета, и потянуло утренним холодком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Да, все так. Джулиана просто упала. Никто не помог ей упасть, единственные свидетельницы были внизу. И если бы они вовремя не подоспели на помощь и не послали сразу за ним, он не успел бы перед смертью повидать Джулиану. И уж тем более не услышал бы ее последних предсмертных слов: «Я их породила… Но несмотря ни на что… я бы хотела подержать моего правнука…»
Это можно понять: ее внук, единственный человек, которого она обожала, женился, и ее гордый дух, наверно, загорелся желанием обнять на прощание дитя следующего поколения!
— Нет, девочка, на улицу меня не провожай! Тебе пора домой, я уж тут знаю дорогу.
Диковатая и робкая, девушка молча ушла. А Кадфаэль в глубокой задумчивости воротился к себе, довольствуясь тем, что услышал и что должно было помочь расставить все по своим местам; однако просветление не наступало. Во всяком случае в этой смерти нет ничего зловещего. Джулиана упала с лестницы, когда рядом с ней никого не было, ее припадок не подлежал никакому сомнению, с ней в третий раз повторилось то же самое, что уже случалось дважды. Семейные раздоры, принявшие в тот день такую грубую форму, вполне могли так взволновать немощную и раздражительную старушку, что у нее вдруг отказало сердце. Скорее уж странно, что этого не случилось гораздо раньше. Однако, сколько ни убеждал себя Кадфаэль, его рассудок никак не соглашался отделить эту смерть от предшествующей и от преступления, в котором обвиняли Лиливина. Где-то все же наверняка прячется ниточка, которая все это связывает! Ведь не по прихоти слепого случая на один и тот же дом вдруг посыпались все эти несчастья. Первый толчок дала этой цепи чья-то человеческая рука, а дальше события покатились одно за другим. Только вот где и на чем оборвется вереница несчастий? Пытаясь найти ответ на эти вопросы, Кадфаэль полночи не сомкнул глаз.
В комнате покойницы горела единственная лампа, словно недреманное огненное око, взирающее на ее изголовье. Над городом нависла безмолвная тьма, ночь перешагнула за середину. Рядом с кроватью, сложив руки на коленях, сидела Сюзанна, наконец-то давая себе отдых после всех трудов. В изножии кровати примостилась Раннильт; она очень устала, но ни за что не хотела уходить к себе на кухню, зная, что все равно не сможет заснуть. Три женщины — две живые и одна мертвая — были связаны в эти часы безмолвной родственной близостью, словно островок, отделенный от остального мира.
Джулиана лежала на кровати строгая и прямая, волосы ее были расчесаны и приглажены, лицо открыто, тело накрыто простыней до подбородка. Судорожная гримаса, исказившая ее лицо, постепенно сходила с него, и разгладившиеся черты приняли мирное выражение.
Ни одна, ни другая женщина, сторожившие смертный сон покойницы, не обменялись ни словом после того, как закончили свою работу. Сюзанна, не стесняясь, отослала невестку, которая через силу все-таки предложила им свою помощь, и без особого труда избавилась от всех троих родственников. Нисколько не огорчившись, те вернулись в свои постели, бросив на нее все хлопоты. Хозяйка и служанка остались вдвоем проводить часы ночного бдения.
— Вы замерзли, — прервала молчание Раннильт, заметив, как Сюзанна передернулась от внезапной дрожи. — Хотите, я принесу вам плащ? Вам даже в кладовке за работой было без него холодно, а сейчас мы просто сидим, и к рассвету становится все холоднее. Давайте я потихоньку спущусь и принесу.
— Нет, — рассеянно отказалась Сюзанна. — Мне тепло. — Она обернулась к девушке и долгим пристальным взглядом мрачно уставилась ей в лицо. — Неужели ты так из-за меня расстроилась, что решила не спать и сидеть со мною всю ночь? Мне показалось, что ты вошла очень скоро. Ты все видела и слышала?
Раннильт задрожала при одном воспоминании, что влезла в холл без спросу, но голос Сюзанны звучал ровно и спокойно, и лицо было безмятежным.
— Нет, я не подслушивала. Но кое-что невольно услыхала. Она похвалила вас за припасы. Наверно, она пожалела, что так себя вела с вами. Как странно, что она вдруг заговорила об этих вещах, как будто прямо гордилась, что бочонок с толокном у вас еще наполовину полон… Нет, видно, она и вправду сама пожалела, что никто не ценил вашу заботу! Она ставила вас выше, чем всех остальных.
— Она вспомнила те дни, когда сама правила домом, — сказала Сюзанна. — Все лежало на ее плечах, как потом на моих. Старики под конец жизни живут прошлыми воспоминаниями. — Внимательный взгляд Сюзанны пристально следил за Раннильт, в ее больших глазах плясал огонек, отражающийся от тусклой лампы. — А ты, оказывается, обожгла руку, — сказала она. — Бедняжка!
— Ничего! Это пустяк! — сказала Раннильт и торопливо спрятала руку в складках юбки. — Такая уж я, видать, неуклюжая. Это я, когда веревка загорелась. Сейчас уже и не больно.
— Веревка?..
— Веревка, которой был перевязан сверток, который там валялся. Конец веревки растрепался, и я не сразу заметила, как она вспыхнула.
— Вот беда! — сказала Сюзанна и замолкла, разглядывая мертвое лицо своей бабушки. Уголки губ у нее дернулись в слабом подобии улыбки. — Так, значит, там лежал сверток? А я была в плаще… Да! Ты много чего успела заметить, несмотря на испуг. Небось и напугали же тебя мы обе, я да бабушка.
В последовавшем за этими словами продолжительном молчании Раннильт с благоговейным страхом поглядывала на хозяйку. Она чувствовала себя виноватой, что нечаянно влезла без спросу куда не следует.
— А теперь ты гадаешь, что было в этом свертке и куда он исчез раньше, чем мы зажгли свечи? Исчез вместе с моим плащом! — Строгие глаза, на дне которых пряталась затаенная улыбка, немигающим взглядом следили за виноватым личиком Раннильт. — Почему бы тебе не гадать? Это же так естественно!
— Вы на меня сердитесь? — набравшись храбрости, шепотом спросила Раннильт.
— Нет! Почему я должна сердиться? Я замечала и верю, что временами ты мне сочувствовала, как женщина женщине. Скажи, ведь это так, Раннильт?
— Сегодня утром… — совсем оробев, пролепетала Раннильт. — Да как же тут было не посочувствовать?
— Знаю. Ты видела, как меня тут унижают. — Сюзанна старалась говорить помягче, поспокойнее, как взрослая женщина с девочкой, но с девочкой, чьим мнением она дорожила. — Как меня всю жизнь унижали! Матушка моя умерла, бабушка совсем одряхлела, и я была нужна им, пока брат не женился. А когда женился, то не прошло и дня, как я стала ненужной! Столько лет зря потрачено! И вот я брошена — безмужняя, бездетная, оставшаяся не у дел.
Снова наступило молчание. У Раннильт сердце разрывалось от жалости и возмущения, но язык точно прирос к гортани. Забрезжил дрожащий проблеск рассвета, и потянуло утренним холодком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67