Данте спрыгнул, с лошади и принял Глориану в свои объятия. Этого оказалось недостаточно. Ей хотелось быть ближе. Она дотянулась носками до земли, получив опору, сильнее прильнула к его сердцу и почувствовала, как оно билось в унисон с ее собственным. Недостаточно было и этого.
– Ты перестала бы в меня верить, – шептал Данте в ее волосы, – если бы знала, какие мысли меня сейчас терзают.
Бедра Глорианы заскользили вверх по его тугим мускулам, и их мысли слились в одно целое, так же как их тела.
Он повел ее по выбеленным непогодой половицам через каркас недостроенного отцом Глори дома в его заднюю часть, в комнату, которая, как она почувствовала сердцем, должна была служить спальней. Она увидела сложенные стопкой постельные принадлежности и разложенные в идеальном солдатском порядке его металлический нагрудник и похожий на желудь шлем.
Ей захотелось раскидать все это, уничтожить малейшие намеки на то, что это всего лишь временное пристанище Данте, ударом ноги вышвырнуть и нагрудник, и шлем в заросли сорной травы, где они, проржавев, превратились бы в ничто, разорвать его панталоны с пуфами и расшитую рубашку на такие мелкие клочки, которые могли бы пригодиться птицам для плетения своих гнезд. Ей страстно хотелось сорвать с Данте ремешок, прихватывавший его волосы, повалиться вместе на тюфяк и упиваться его запретными, захватывающими ласками при свете дня, пока этот тюфяк, душистый от высушенной солнцем соломы, которой он был набит, не расползется по швам и не растворятся в воздухе все следы путешествующего во времени воина, оставив в ее объятиях лишь этого мужчину, так похожего на полуприрученного тигра.
Так Глори и сделала.
Данте удивленно откинул голову, когда она отшвырнула ногой нагрудник. Его губы тронула улыбка, когда за нагрудником последовал шлем. К тому времени, когда она добралась до его старой одежды, чтобы разнести ее в клочья, он уже трепетал от радостного предвкушения, и это заставило ее пальцы прикоснуться к нему, забыв обо всем на свете. А может быть, ткань, сработанная ткачами былых времен, просто оказалась более прочной, и она не смогла оторвать от нее ни одной полоски. Данте вырвал из ее рук и отбросил в сторону свою старую одежду и прижал ее руку к надетой на него рубашке.
– Попробуй разорвать вот это, – прошептал он ей на ухо.
Руки Глорианы заскользили по его животу в попытке разорвать прочную домотканую материю. Ее охватило страстное желание почувствовать его трепетавшие под тканью крепкие мускулы. Мысль о том, что можно было просто расстегнуть пуговицы, возобладала над инстинктом разрушения, и она быстро их расстегнула, содрогаясь от наслаждения, когда ее пальцы прикасались к животу Данте, к его бокам, скользили вдоль пояса и ниже.
– О, Глориана… – шептал Данте. Он откинул назад голову и дышал глубоко и прерывисто, когда она прижала язык к линии, разделявшей надвое его грудь, и зарылась лицом в шелковые завитки покрывавших ее волос, вдыхая его аромат и чувствуя, что уже одно это могло ее воспламенить.
– Данте, – шептала она, – Данте Тревани…
Ее полуприрученного тигра уже ничто не могло удержать.
И они разнесли в пух и прах соломенный тюфяк, но не раньше, чем Глориана еще раз десять прошептала его имя. И не раньше, чем он проник в нее и раз за разом вознес ее к вершинам такого сладкого, расплавляющего наслаждения, что она кричала от боли и желания раствориться в нем без остатка.
Данте задержал на мгновение ее голову между ладонями.
– Не закрывай глаза, Глориана, – требовал он. – Смотри на меня. Смотри на меня.
И она смотрела, едва дыша, а его живот скользил по ее животу вверх и вниз, и каждое вторжение Данте наполняло Глориану чувством ее полной принадлежности ему. Она снова задрожала от какого-то словно взорвавшегося внутри нее тепла, подкатившего к самому сердцу, и от вида того, как могучее наслаждение Данте переливалось в гармоничное обладание, как будто он нашел в ней единственное во всей Вселенной место, которого жаждал для себя. Она так хорошо понимала его чувства потому, что они в точности соответствовали ее собственным ощущениям. В объятиях Данте она чувствовала себя королевой.
Казалось, само небо праздновало вместе с ними их слияние – его цвет чистейшей лазури сменился величественно пурпурным, подсвеченным золотом солнечных лучей. Волны этих цветов колыхались над плечами Данте, как королевская мантия. Пурпур и золото… королевские цвета.
Женщина, любившая такого мужчину, искренне его любившая, не должна была требовать, чтобы он провел свою жизнь в черной домотканой одежде.
А она любила его. О Боже, как она его любила… так сильно, что все мечты ее жизни казались ей жалким детским лепетом.
Потом Данте уснул, и сначала она боялась, что ей не удастся освободиться от объятий, не разбудив его. Но бессонная ночь, долгие часы бодрствования взяли свое. Или, возможно, он не хотел открывать глаза, – в конце концов это она разожгла их страсть, хорошо понимая, что между ними ничего не изменится. Он не давал никаких обещаний, никаких поводов надеяться, что передумал возвращаться в прошлое, и даже отошел от их небольшого круга, стал есть отдельно и вот подыскал себе это уединенное место для ночлега, как будто уже начал исчезать из ее жизни.
Данте спал так крепко, что не пошевелился даже от глухого стука копыт Кристель. Немного отъехав, Глориана вытерла слезы и поклялась себе, что отправит Данте обратно в его эпоху как можно скорее, потому что больше никогда не хотела плакать из-за Данте Тревани, никогда.
На этот раз, когда Данте въехал во двор, Мод встретила его скорее презрительно, чем обеспокоенно.
– Жаль, что мы еще не заплатили тебе жалованье, иначе бы пришлось потребовать свои деньги назад. Последний раз в жизни мы нанимаем в телохранители цыгана.
– Клянусь тебе, Мод, что ни один мужчина не мог бы охранять ее более надежно. – Проклятая слабость! Сон, настоящий враг воина, стоил ему проигрыша самого важного сражения в его жизни.
– Слава Богу, она, вероятно, в безопасности.
– Где она?
– Уехала с этим парнем, Питером.
Данте никогда не считал себя ревнивцем. В самом деле, ревность была лишь слабым отголоском естественной, чуть ли не животной необходимости сохранить собственность, и это мучительное ощущение он остро почувствовал, услышав слова Мод.
– Уехала?
– Да, он приехал на какой-то необычной двухместной коляске, с гарцующей лошадью в оглоблях. Слава Богу, у меня прошла головная боль, когда они наконец уехали. Они так весело здесь болтали! Можно было подумать, что они дети этой старой болтуньи мисс Хэмпсон, с которой мы познакомились в поезде.
Данте знал, что Глориана любила окружать себя собеседниками. Она одна гостеприимно приняла мисс Хэмпсон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90