Рейсом открыл свой портсигар из слоновой кости и достал длинную деревянную спичку из высокой керамической подставки в форме женской шеи. Чиркнув по подставке, он зажег спичку, закурил и улыбнулся Либерти сквозь облачко дыма. Правда, на этот раз она подозревала, что улыбка адресована не ей, а воспоминаниям.
Неожиданно перед ними вырос официант, и Рейсом шепнул ему что-то по-арабски. Либерти решила, что сейчас им подадут завтрак.
— У Китсии был «пирс-эрроу», — продолжил Рейсом свой рассказ, — один из первых автомобилей с откидным сиденьем.
Одна она никогда не ездила, зато любила катать меня. Мы разъезжали по Булонскому лесу, где я лакомился рахат-лукумом, виноградом и гранатами. Помнится, однажды она позволила мне сплевывать семечки от граната прямо ей на платье, потому что ей нравились пятна от сока на белой ткани, — так она это объяснила. В те времена она носила только белое; белой была и ее неизменная горжетка, которой она щекотала мне подбородок. Она любила меня смешить. Никогда я не был так счастлив! — Его лицо приняло мечтательное выражение. — Моего отца наше катание страшно злило, ведь он был не только торговцем оружием, но и инженером и не мог особо восхищаться машиной, у которой фары были в бампере. Но Китсии было на это наплевать: машина ей нравилась, как и шофер — индус из Пенджаба по имени Мохамед Якуб. Вы видели когда-нибудь пенджабцев, мисс Либерти? Это народ гигантов. В шофере было шесть футов семь дюймов. Он так и жил в машине. В отличие от других шоферов, работавших в костюмах и черных кепках, он носил широкие шаровары и расшитую куртку с блестками, водил машину босиком, и от него всегда пахло шафраном.
— Должно быть, втроем вы представляли забавное зрелище, — заметила Либерти.
— Да уж, Китсия любила пустить пыль в глаза. Меня она одевала в морские костюмчики или в китайские курточки. Судя по фотографиям, на меня тогда нельзя было смотреть без смеха.
— Зато теперь вы определенно не ярмарочное диво, — не сдержалась Либерти.
Араб-официант принес в бельведер соломенные салфетки, серебряные ложки и глиняные миски с кушаньем. Либерти принюхалась:
— Что это?
— Какая разница? — заговорщицки подмигивая, проворчал Ренсом. — Вы мне не доверяете?
— Дело не в вас, а во мне. По утрам я стараюсь есть поменьше. — Она злилась, что появление еды прервало его рассказ.
— Вы совсем не ощущаете голода?
— Только когда работаю, тогда у меня волчий аппетит.
— Наверное, вы очень преданы своей работе? Вы похожи на ночного зверька: одни глаза и руки. Зато у вас очень длинные пальцы. — Он встряхнул полотняную салфетку и положил ей на колени. — Хотя бы попробуйте.
— Это мой крест — все вечно заставляют меня есть. — Однако она все же послушалась, и, как оказалось, не зря: такого вкусного йогурта — легкого, пенистого, с кусочками мандарина, ягодами, орехами и специями — она еще не пробовала.
— Вам удается спать по восемь часов в сутки? — поинтересовался Арчер, отправляя в рот одну ложку йогурта за другой. — Большинство преуспевающих людей, включая меня, обходятся половиной этого времени.
— Половины мне, пожалуй, маловато, но иногда я действительно превращаюсь в ночное существо. Например, когда я училась, всегда занималась по ночам, но сейчас… Тогда я считала, что дневной сон — признак наступающей дряхлости. А сироте так легко представить себя старушкой, доживающей свой век в богадельне. — Она жизнерадостно облизала свою ложку.
— Как же случилось, что вы занялись журналистикой?
— Вы хитрец, Арчер, — вам, конечно, хочется самому задавать вопросы? Да-да, я заметила, что вам это больше нравится. — Она широко улыбнулась. — Ладно, так и быть, я отвечу: когда я была еще студенткой, Мадлон Уикс дала мне работу в своем журнале.
— Мадлон Уикс! Что ж, это многое объясняет.
— Можете думать о ней что хотите, но это она мне внушила, что журналистика — благородное занятие.
— И вам всегда хотелось стать именно журналисткой?
— Во всяком случае, другие профессии меня не успели увлечь — разве что роль содержанки.
Арчер усмехнулся, словно в это было невозможно поверить — В приюте при монастыре Святой Марии была одна тощая монахиня — сестра Бертран, которая держала под своей кроватью старую коробку из-под сигар, полную открыток: Карибы, Австралия, Полинезия… Она разрешала мне их рассматривать, только брала с меня слово не читать. Больше всего мне нравилась вода: синяя-синяя! Бертран говорила, что если я буду изучать в колледже журналистику, то увижу море, а нет, мой предел — Гудзон позади электростанции. И я ей поверила. Увы, настоящее море никогда не бывает таким синим, как на открытках.
Рейсом опустил голову и протер глаза.
— Вам нездоровится?
— Все в порядке, — тихо ответил он. — Просто не отдавал себе отчета, как много выветрилось из памяти.
— Бывает. Но память легко восстановить. Кстати, в этом и состоит мое ремесло.
— Неужели? — Арчер бросил на нее странный взгляд. — Хотелось бы мне знать, Либерти, в чем же заключается ваше ремесло и на кого вы работаете?
— О чем это вы? Кажется, мы давно с этим разобрались. Я работаю…
— Прошу вас, сделайте одолжение: не упоминайте больше «Метрополитен». Мы оба знаем, что вы копаете гораздо глубже.
— Согласна, у меня к теме собственный живой интерес. Но если вы воображаете, что за него мне кто-то платит, то вы глубоко ошибаетесь…
Он дотронулся до ее плеча:
— Простите. Не знаю почему, но мне взбрело в голову, что вы работаете на мою тетку.
Либерти округлила глаза и ударила себя кулачком в грудь.
— Я работаю на нее? Никогда не слышала более забавного предположения. — Она чувствовала, что краснеет, и молилась, чтобы он не догадался, насколько близок к истине. Лежавшая в ее кожаной сумке черепашка словно повторяла заклинания Китсии: «Скажите об этом только Кит! Никому не доверяйте, даже Арчеру!»
Либерти запустила руку в сумку, нашарила пачку «Кэмел», и Арчер тут же любезно поднес к ее сигарете огонек.
— Моя тетушка все еще курит гашиш, или это глупый вопрос?
Либерти воодушевленно закивала:
— Я не привыкла к таким слоновым дозам и вообще в колледже не курила травку. Боюсь, у нее в гостях я утратила самоконтроль.
— Когда моя жена была беременна, Китсия вздумала дать ей гашиш. Узнав об этом, я ее едва не убил.
Либерти раскрыла рот, как рыба, выброшенная на берег.
— Вы и вправду были женаты?
— Мы прожили меньше года, потом она умерла. С тех пор минуло больше тридцати лет, так что успокойтесь.
— Успокоиться? Учтите, я не жалею сил на подготовительную работу. Можете мне поверить, нигде в сценарии не сказано, что у вас была жена.
— Моя жена не входить сценарий. — Рейсом затушил сигарету и встал. — Мне пора.
— Минуточку! — Она поспешно отдала ему пиджак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112