Грек так увлекся еженедельными сеансами, на которых он оттачивал свой греческий – да и Полидоро в это время предавался воспоминаниям, изгоняемым Додо во время завтрака, – что предложил фазендейро встречаться два раза в неделю. Один раз они говорили бы о Триндаде и Бразилии, чтобы Вениерис лучше познакомился с ними, а во второй раз – о чувствах, об этих искорках, которым стоит попасть в сенной сарай – и огонь пожирает все строение, выставляя напоказ, без всяких тайн, спекшуюся землю.
– Вы думаете, мне время девать некуда? – сурово спросил Полидоро.
Вениерис подарил ему еще одну свою картину: фарфоровую вазу с алыми гвоздиками.
– Может, потом вы сможете приходить два раза в неделю? Мне торопиться некуда, я – грек, значит, стоик.
В эту субботу Вениерис опускал дверь, не обращая внимания на скрежет ржавых петель. Он уже приготовился к долгому воскресному одиночеству, которое наваливалось на него, как только уходил последний субботний покупатель. Гостей он не ждал. Тем более такого гостя, как Полидоро, который ввалился в лавку без стука.
– Оттого что вы столько возитесь с ножницами, забываете смазать эти чертовы петли, а ваша дверь стонет, как шлюха в постели, когда изображает наслаждение, – сказал Полидоро, усаживаясь у прилавка.
Вениерис был удивлен появлением Полидоро в час, когда уже темнело, и приветствовал его по-гречески.
Полидоро нетерпеливым жестом прервал взволнованную речь хозяина; вид у него был озабоченный.
– Сегодня я пришел по другому делу. Не надо говорить по-гречески.
Полидоро пришел в лавку прямо из гостиницы «Палас» – больше не к кому было обратиться. Каэтана изложила ему только часть своего плана: времени было в обрез, остальное она расскажет потом.
Вениерис был рад гостю и собрался пойти во внутреннюю часть дома, чтобы приготовить еженедельный чай.
Полидоро приоделся понарядней, как на праздник. На лице его появился нервный тик. Он без конца поглядывал на часы.
– Кого вы дожидаетесь? Виржилио или Эрнесто? – догадался Вениерис.
Когда Полидоро приходил вместе с Виржилио, он начинал говорить намеками, так что иногда было трудно его понять. Если же приходил один, то выражался просто и точно.
Не успел Вениерис задать свой вопрос, как на пороге появился Виржилио собственной персоной. Он нагнулся, чтобы пройти под дверью, и от усилия его улыбка получилась натянутой.
Вениерис догадался о важности встречи этих двух людей: у них была какая-то общая тайна.
– Я к вашим услугам, – тотчас заявил он, выражая благодарность за отданное ему предпочтение. Одновременно он хотел отплатить Полидоро доверием за доверие.
– Прекрасно, спасибо, – заторопился Полидоро, опасаясь, как бы Вениерис не передумал.
Грек трижды ударил себя в грудь кулаком в знак того, что выполнит поручение, каким бы оно ни оказалось. Пожалел, что возможности его ограничены ножницами, красками и кистями – не ахти что, но он никогда не стал бы наемным убийцей или коварным придворным, вливающим в вино яд из перстня.
– Какую картину вы написали в последний раз? Вениерис и Виржилио оторопели. Оба приготовились выслушать жизненно важную тайну.
– Последнее полотно? – Грек помолчал: боялся совершить неосторожность и накликать на себя беду. – То, что я подарил доне Марикиньяс, которая овдовела на прошлой неделе. Я вручил ей мой натюрморт после заупокойной мессы на седьмой день после смерти ее мужа. Она настояла на том, чтобы я остался поужинать. Я должен был попробовать поросенка с гарниром из молодого кокоса, это блюдо особенно ей удается. И поросенок был что надо. Мы шумели за столом без всякого стеснения, хотя никто ни разу не упомянул имя покойного, казалось, Педро с нами и одобряет такие поминки.
– Значит, натюрморт, – прервал его Полидоро. Нетерпеливого фазендейро раздражало обилие подробностей: еще, чего доброго, Вениерис намекнет, что после поросенка с кокосовым гарниром он вместо аперитива попробовал деликатные части тела доны Марикиньяс. При всем интересе к женщинам даже Полидоро не подумал бы с вожделением о такой почтенной матроне. Хотя, может, и стоило бы подумать. Несмотря на печальное событие и траур, она – лакомый кусочек вроде воскресного пирога. И Полидоро представил себе, как дона Марикиньяс лежит в небрежной позе на сотканном ее собственными трудолюбивыми руками покрывале.
Затем Полидоро осмотрел годами не ремонтированное помещение лавки, глянул на лицо Вениериса. Кто его знает, может быть, описанием пиршества грек хотел высказать по-португальски мысль о том, что он не суется в порядочные дома, к уважаемым женщинам вроде доны Марикиньяс только потому, что редко бывает в доме Джоконды. Представив себе робкого грека в минуту экстаза, Полидоро почувствовал непонятную тоску.
– Я сложил кисти в ящик. Снова возьмусь за них, только когда придет вдохновение. – И Вениерис стал делать в воздухе движения рукой, будто рисовал что-то на воображаемой стене перед собой.
Полидоро прогнал смущавшие его образы и зашел внутрь дома – словно деспот вторгся в скромное жилище грека. В гостиной узнал мебель в стиле «чиппендейл», с которой Додо не знала что делать и потому подарила ее Вениерису в знак расположения, не посоветовавшись с мужем.
– Значит, здесь вы и рисуете?
В углу гостиной стоял пустой мольберт, что подтверждало слова художника о перерыве в занятиях живописью.
– Как-нибудь снова соберусь с духом. Я раб вдохновения, без него рука не поднимается даже смешивать краски.
Вениерис особенно напирал на свою склонность к живописи, ибо считал ее чисто греческой чертой, хотя он и оставил родину, где с юных лет не знал свободы. Интуиция подсказывала ему, что турки захватили их землю, не проявив великодушия победителей, благодаря которому могли бы стать в большей мере греками, чем древние эллины. И они были бы не первым подобным примером в истории: ведь известно, что некоторые завоеватели, оценив по достоинству добродетели порабощенного народа, разумно впитывали в себя его более высокую культуру.
– Оставим все это на потом, – прервал художника Полидоро, взял натянутый на рамку чистый холст, прислоненный к комоду, и быстро установил его на мольберте.
– Вдохновение, друг мой, – это роскошь, какую могут себе позволить только боги. Поэтому с завтрашнего дня забудьте о ножницах и покупательницах и приступайте к работе.
Гулкие шаги Полидоро отдавались от стен; нетерпение гнало его за пределы гостиной.
Виржилио дал себе клятву не вмешиваться: Полидоро часто замечал ему, что он сует нос не в свое дело. Однако, по мере того как Полидоро все больше намекал на тайну, не приоткрывая ее завесу, учитель счел себя вправе потребовать свою долю участия в этой самой тайне:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107