Как медленно он готовил постановку такого простого спектакля! И не по злому умыслу, а потому, что не верил в талант женщины, которая во имя искусства отвергла его земли и его коров.
Видя, как Каэтана нервничает, Князь Данило предложил потихоньку удрать из Триндаде ночью или потребовать, чтобы Полидоро разогнал ни на что не способных помощников, умасливающих его неумеренными похвалами. Иначе не видать им сцены.
– Кроме всего прочего, у него никогда не было артистической жилки. Откуда ей взяться теперь? – с унынием заключил Данило. Полидоро отвел ему номер на втором этаже и просто не замечал его.
В гостиную быстро вошел Балиньо. Князю Данило претила его непринужденность, которой сам он никогда не мог достичь: в жизни Балиньо играл лучше его.
– Город раскололся на две группировки, – поспешно сказал Балиньо. – Первую возглавляет Каэтана, ее члены готовят костюмы, украшения и эмоции для премьеры. Другая образовалась недавно. Эти люди точат когти и надеются на дону Додо. Учтите, что после открытия бюста сеу Жоакина дочь поставила ее в известность, что Каэтана вернулась в Триндаде и остановилась в гостинице «Палас». Нелегко было успокоить эту разъяренную тигрицу. Она хотела тут же разбить лагерь перед гостиницей, раз уж однажды поклялась Полидоро, что не войдет в это заведение, когда он пригрозил, что иначе уйдет из дома. Зять, не желая, чтобы теща устраивала крик под окнами гостиницы, убедил ее, что с высоты шестого этажа Каэтана может принять ее крики за любовную серенаду.
Балиньо краснел всякий раз, как пытался заинтересовать Каэтану реальной жизнью: хотел, чтобы нервы ее всегда оставались тугими, как смоченные и подсушенные струны скрипки. Когда он видел, что актриса вянет душой, то старался ее искусственно взбодрить. В награду за его старания Каэтана предостерегала его от человеческого коварства, глубоко ранящего сердце артиста.
Кроме того, она еще сдерживала мстительные порывы Данило против Балиньо, возникающие из повседневного актерского быта; между тем Каэтане льстило соперничество этих двух мужчин: оба они искали путей к ее сердцу.
– Лучше всего переждать на шестом этаже до окончания распри между обеими группировками. Вы подумали о том, что дона Додо может поступить как та иностранка, – Балиньо не решился назвать имя, – которая проехалась по городу верхом на лошади в чем мать родила, лишь длинные волосы прикрывали ее срам? А Полидоро потом обвинил бы в этом скандале нас.
Каэтана не испугалась. Коварные враги лишь укрепляли ее волю. Она была совершенно уверена в своем блестящем успехе в кинотеатре «Ирис», когда Додо, сидя в партере, будет выходить из себя от бурной овации, а муж ее будет пожирать Каэтану глазами, покоренный искусством.
– Такая актриса, как Каэтана, не может пасть духом от злопыхательства ничтожных людишек, – закончил свою мысль Балиньо.
Данило, уже собравшийся покинуть гостиную, задержался. Ему хотелось есть, и он, как всегда, направлялся в таверну на углу, где по распоряжению Полидоро с него не брали денег.
– Этот мальчик ничего не понимает в жизни, – заметил он.
Каэтана, занятая ногтями, молча слушала их противоречивые высказывания.
Данило не выдержал. Грустный тон возвышал его, заставлял забыть о сильно потертой одежде.
– Жизнь пожирает только одну вещь – время, быстро мелькающую череду дней. Какая разница, запремся мы в четырех стенах или выйдем на свет Божий? Так или иначе нам суждено стареть.
В знак гордой независимости Данило отказался от кружки пива, которую принес для него Балиньо.
Каэтана, внешне безразличная к спору, села в глубокое кресло. Эти враждующие стороны составляли ее семью. С одной стороны – Балиньо, создававший пелену перед ее глазами. С другой – Данило, князь в лохмотьях, в котором дядюшка Веспасиано видел мрачную душу.
– Я знаю только, что искусство – это колдовство в устах певца или актрисы, – сказала наконец Каэтана.
Она посмотрела на одну из развешанных на стене фотографий Каллас, наклеенную Балиньо на лакированную дощечку в знак особого почитания. Для Каэтаны гречанка была колдуньей. Единственной сохранившейся со средних веков, которую ни церкви, ни обывателям-толстосумам не удалось сжечь на костре посреди городской площади. Но если бы ей довелось жить в Триндаде, в пределах досягаемости Додо, ее ждала бы мученическая смерть: Бразилия не доросла до того, чтобы восхищаться искусством этой певицы.
– Иногда я думаю, что, когда Каллас перестанет петь, мне лучше всего замуровать себя в стенах монастыря.
Каэтана не раз слышала, что ценность всякой машины определяется непосредственно приносимой ею пользой и ее способностью сокращать усилия человеческого разума. Каэтана, однако, не углублялась в дебри логики, а просто мечтала о том, что жители Триндаде выразят ей одобрение, равносильное славе.
Стена, у которой стоял комод, была увешана фотографиями Каллас. Перед этими фотографиями Каэтана как бы собирала воедино все крушения надежд и один за другим распускала клубки любовных страстей, которых жаждало ее женское сердце.
Данило вышел, и Балиньо закрыл за ним дверь. Оставаясь с Каэтаной наедине, он всегда упрямо старался рассеять сгущавшиеся над ней черные тучи. Особенно когда актриса, привыкшая обрывать на полуслове чужие фразы, и от него требовала краткости: чувства можно урезать наполовину, и никто из окружающих этого не заметит.
Когда Каэтана гневалась, три родинки на ее шее заметно темнели. Три яркие точки созвездия, которое простиралось, возможно, до низа живота. Балиньо заметил, с каким волнением смотрел Полидоро на эти отметинки в вырезе темного пеньюара Каэтаны. Вовлеченный в сферу желания, Балиньо надеялся поменяться местами с Полидоро и представлял поцелуи, которые фазендейро наверняка не раз запечатлел на этих загадочных коричневых пятнышках.
Снова умилившись преданности Балиньо, Каэтана забыла о совершенствах греческой певицы.
– Настанет день, и ты меня похоронишь где-нибудь в Бразилии, если только раньше не сбежишь под влиянием опустошительной страсти. В этом случае я тебя прощу. Непристойно лишать человека некоторых ощущений. Лучше открыть шлюзы и дать выход проклятой любви, чем боготворить грязь на подметках возлюбленного.
Чувства Каэтаны колебались с большой амплитудой. Поочередно воспламеняли или замораживали гостиную, и это был знак того, что надо оставить ее одну. Балиньо пошел к двери, но Каэтана остановила его.
– Знаешь, чего я хочу на моих похоронах? Пусть кто-нибудь скажет, что я не заслужила смерти. Что будет со спектаклем без актрисы? Как требовать обратно деньги за билет, когда спектакль еще не окончен?
Став на колено рядом с радиолой, Балиньо, чтобы развлечь актрису, поставил простую арию из «Богемы».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Видя, как Каэтана нервничает, Князь Данило предложил потихоньку удрать из Триндаде ночью или потребовать, чтобы Полидоро разогнал ни на что не способных помощников, умасливающих его неумеренными похвалами. Иначе не видать им сцены.
– Кроме всего прочего, у него никогда не было артистической жилки. Откуда ей взяться теперь? – с унынием заключил Данило. Полидоро отвел ему номер на втором этаже и просто не замечал его.
В гостиную быстро вошел Балиньо. Князю Данило претила его непринужденность, которой сам он никогда не мог достичь: в жизни Балиньо играл лучше его.
– Город раскололся на две группировки, – поспешно сказал Балиньо. – Первую возглавляет Каэтана, ее члены готовят костюмы, украшения и эмоции для премьеры. Другая образовалась недавно. Эти люди точат когти и надеются на дону Додо. Учтите, что после открытия бюста сеу Жоакина дочь поставила ее в известность, что Каэтана вернулась в Триндаде и остановилась в гостинице «Палас». Нелегко было успокоить эту разъяренную тигрицу. Она хотела тут же разбить лагерь перед гостиницей, раз уж однажды поклялась Полидоро, что не войдет в это заведение, когда он пригрозил, что иначе уйдет из дома. Зять, не желая, чтобы теща устраивала крик под окнами гостиницы, убедил ее, что с высоты шестого этажа Каэтана может принять ее крики за любовную серенаду.
Балиньо краснел всякий раз, как пытался заинтересовать Каэтану реальной жизнью: хотел, чтобы нервы ее всегда оставались тугими, как смоченные и подсушенные струны скрипки. Когда он видел, что актриса вянет душой, то старался ее искусственно взбодрить. В награду за его старания Каэтана предостерегала его от человеческого коварства, глубоко ранящего сердце артиста.
Кроме того, она еще сдерживала мстительные порывы Данило против Балиньо, возникающие из повседневного актерского быта; между тем Каэтане льстило соперничество этих двух мужчин: оба они искали путей к ее сердцу.
– Лучше всего переждать на шестом этаже до окончания распри между обеими группировками. Вы подумали о том, что дона Додо может поступить как та иностранка, – Балиньо не решился назвать имя, – которая проехалась по городу верхом на лошади в чем мать родила, лишь длинные волосы прикрывали ее срам? А Полидоро потом обвинил бы в этом скандале нас.
Каэтана не испугалась. Коварные враги лишь укрепляли ее волю. Она была совершенно уверена в своем блестящем успехе в кинотеатре «Ирис», когда Додо, сидя в партере, будет выходить из себя от бурной овации, а муж ее будет пожирать Каэтану глазами, покоренный искусством.
– Такая актриса, как Каэтана, не может пасть духом от злопыхательства ничтожных людишек, – закончил свою мысль Балиньо.
Данило, уже собравшийся покинуть гостиную, задержался. Ему хотелось есть, и он, как всегда, направлялся в таверну на углу, где по распоряжению Полидоро с него не брали денег.
– Этот мальчик ничего не понимает в жизни, – заметил он.
Каэтана, занятая ногтями, молча слушала их противоречивые высказывания.
Данило не выдержал. Грустный тон возвышал его, заставлял забыть о сильно потертой одежде.
– Жизнь пожирает только одну вещь – время, быстро мелькающую череду дней. Какая разница, запремся мы в четырех стенах или выйдем на свет Божий? Так или иначе нам суждено стареть.
В знак гордой независимости Данило отказался от кружки пива, которую принес для него Балиньо.
Каэтана, внешне безразличная к спору, села в глубокое кресло. Эти враждующие стороны составляли ее семью. С одной стороны – Балиньо, создававший пелену перед ее глазами. С другой – Данило, князь в лохмотьях, в котором дядюшка Веспасиано видел мрачную душу.
– Я знаю только, что искусство – это колдовство в устах певца или актрисы, – сказала наконец Каэтана.
Она посмотрела на одну из развешанных на стене фотографий Каллас, наклеенную Балиньо на лакированную дощечку в знак особого почитания. Для Каэтаны гречанка была колдуньей. Единственной сохранившейся со средних веков, которую ни церкви, ни обывателям-толстосумам не удалось сжечь на костре посреди городской площади. Но если бы ей довелось жить в Триндаде, в пределах досягаемости Додо, ее ждала бы мученическая смерть: Бразилия не доросла до того, чтобы восхищаться искусством этой певицы.
– Иногда я думаю, что, когда Каллас перестанет петь, мне лучше всего замуровать себя в стенах монастыря.
Каэтана не раз слышала, что ценность всякой машины определяется непосредственно приносимой ею пользой и ее способностью сокращать усилия человеческого разума. Каэтана, однако, не углублялась в дебри логики, а просто мечтала о том, что жители Триндаде выразят ей одобрение, равносильное славе.
Стена, у которой стоял комод, была увешана фотографиями Каллас. Перед этими фотографиями Каэтана как бы собирала воедино все крушения надежд и один за другим распускала клубки любовных страстей, которых жаждало ее женское сердце.
Данило вышел, и Балиньо закрыл за ним дверь. Оставаясь с Каэтаной наедине, он всегда упрямо старался рассеять сгущавшиеся над ней черные тучи. Особенно когда актриса, привыкшая обрывать на полуслове чужие фразы, и от него требовала краткости: чувства можно урезать наполовину, и никто из окружающих этого не заметит.
Когда Каэтана гневалась, три родинки на ее шее заметно темнели. Три яркие точки созвездия, которое простиралось, возможно, до низа живота. Балиньо заметил, с каким волнением смотрел Полидоро на эти отметинки в вырезе темного пеньюара Каэтаны. Вовлеченный в сферу желания, Балиньо надеялся поменяться местами с Полидоро и представлял поцелуи, которые фазендейро наверняка не раз запечатлел на этих загадочных коричневых пятнышках.
Снова умилившись преданности Балиньо, Каэтана забыла о совершенствах греческой певицы.
– Настанет день, и ты меня похоронишь где-нибудь в Бразилии, если только раньше не сбежишь под влиянием опустошительной страсти. В этом случае я тебя прощу. Непристойно лишать человека некоторых ощущений. Лучше открыть шлюзы и дать выход проклятой любви, чем боготворить грязь на подметках возлюбленного.
Чувства Каэтаны колебались с большой амплитудой. Поочередно воспламеняли или замораживали гостиную, и это был знак того, что надо оставить ее одну. Балиньо пошел к двери, но Каэтана остановила его.
– Знаешь, чего я хочу на моих похоронах? Пусть кто-нибудь скажет, что я не заслужила смерти. Что будет со спектаклем без актрисы? Как требовать обратно деньги за билет, когда спектакль еще не окончен?
Став на колено рядом с радиолой, Балиньо, чтобы развлечь актрису, поставил простую арию из «Богемы».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107