У меня есть опыт! — Они сели на перила набережной. — Когда потолкаешься между людей, они начинают считать тебя за ровню.
— Вроде того, как они обращаются со мною на пристани Вувермана? Я теперь такой же рыбак, как все они. Диско всем сказал, что я честно заслужил свой заработок. — Гарвей вытянул руки и потёр их. — Опять стали мягкие! — сказал он.
— Пусть они останутся такими ещё несколько лет, пока ты заканчиваешь своё образование. Потом ты можешь опять сделать их жёсткими работой!
— Да, пожалуй! — ответил Гарвей, но не особенно весёлым тоном.
— Успокойся, Гарвей. Ты опять можешь спрятаться под крылышко мамаши. Она опять будет беспокоиться о твоих нервах, здоровье.
— Разве я когда-нибудь делал это? — спросил Гарвей. Отец повернулся к нему всем корпусом.
— Ты так же хорошо знаешь, как я, что я могу добиться от тебя чего-нибудь только в том случае, если ты будешь со мною заодно. С тобой одним я справиться могу, но, если мне придётся бороться с вами обоими, с тобой и с матерью, — я пасую!
— Ты меня считаешь повесой, отец?
— Я сам отчасти виноват в этом; но уж если желаешь слышать правду, ты действительно был повесой. Не правда ли?
— Гм! Диско думает… Скажи, сколько могло стоить и будет ещё стоить все моё образование?
— Никогда не подсчитывал, — улыбнулся Чейне, — но я думаю, около пятидесяти тысяч долларов, а может быть, и все шестьдесят наберутся. Молодое поколение стоит дорого!
Гарвей свистнул, но в душе он, пожалуй, все-таки был скорее рад, чем огорчён, узнав, как дорого стоило его воспитание.
— И все это мёртвый капитал? — спросил он.
— Надеюсь, он будет приносить проценты!
— Положим даже, что тридцать тысяч я заслужил, но все же остаются ещё тридцать, все же это большая потеря! — Гарвей глубокомысленно покачал головой.
Чейне так расхохотался, что чуть не свалился в воду.
— Диско получил куда больше выгоды от Дэна, который начал работать с десяти лет. А Дэну ещё полгода ходить в школу!
— А тебе завидно?
— Нет, я никому не завидую. Я только довольно плохого о себе мнения, вот и все!
Чейне вынул из кармана сигару, откусил кончик её и закурил. Отец и сын были очень похожи друг на друга, только у Чейне была борода. Нос Гарвея был такой же орлиный, как у отца, те же тёмные глаза и узкое, овальное лицо.
— С этих пор, — сказал Чейне, — до совершеннолетия я буду тратить на тебя от шести до восьми тысяч в год. Со времени совершеннолетия ты получишь от меня тысяч сорок или пятьдесят, кроме того, ещё то, что даст мать. К твоим услугам будет также лакей, яхта, на которой, если угодно, можешь играть в карты с собственной командой.
— Как Лори Тэк? — вставил Гарвей.
— Да, или как братья де Витре, или сын старого Мак-Кведа. В Калифорнии много наберётся таких. А вот для примера яхта, о какой мы говорим!
Окрашенная в чёрный цвет новая паровая яхточка, с каютой из красного дерева, с никелевым нактоузом, с полосатым тентом, пришла на всех парах в гавань. На корме её развевался флаг одного из нью-йоркских яхт-клубов. Два молодых человека, в каких-то фантастических костюмах, которые, очевидно, должны были сойти за морские, играли в карты. Около них сидели две дамы с цветными зонтиками и громко смеялись.
— Не хотел бы я на такой яхте очутиться на море во время шторма! — сказал Гарвей, критически разглядывая яхту-игрушку, в то время как она причаливала.
— Я могу подарить тебе такую яхту, даже вдвое дороже этой, Гарвей, хочешь? — спросил отец.
Гарвей не отвечал, он продолжал смотреть на молодых людей.
— Если бы я не умел бросить как следует конца, — сказал он, — лучше я остался бы себе на берегу, а не совался бы в моряки.
— Остался бы на берегу?
— Да, и держался бы за маменькину юбку!
Глаза Гарвея презрительно сверкнули.
— В этом отношении я с тобой согласен.
— Положи мне десять долларов в месяц жалованья! — сказал Гарвей.
— Ни цента больше, пока не заслужишь!
— Я готов лучше кухню мести, только бы зарабатывать что-нибудь сейчас же, чем…
— Я это понимаю. Ну, кухню мести может кто-нибудь другой. В молодости я сам сделал ошибку, принявшись слишком рано за дело!
— И эта ошибка принесла тридцать миллионов долларов, не правда ли?
— Кое-что я нажил, кое-что и потерял. Я расскажу тебе все!
Чейне начал рассказывать сыну историю своей жизни. Он пощипывал бороду, с улыбкой смотрел в спокойную водную даль и говорил монотонным голосом, без жестов. А между тем эту историю охотно напечатал бы за деньги не один правительственный орган. Обзор жизни этого сорокалетнего человека был в то же время очерком жизни Нового Запада.
Не имея родителей, Чейне ещё мальчиком начал полную приключений жизнь в Техасе. Новые города вырастали тогда за какой-нибудь месяц, иные исчезали бесследно за несколько месяцев в междоусобных распрях. Взглянув на некоторые из современных благоустроенных городов, трудно даже предположить, что когда-то они были свидетелями диких и кровопролитных сцен. В то время было проложено три железных дороги. Чейне рассказывал о людях разных национальностей, которые вырубали леса, строили железные дороги, работали на приисках и других предприятиях.
Он говорил о колоссальных богатствах, достававшихся случайно, в один день. Сам Чейне, живший в это время лихорадочной деятельности, пережил все превратности судьбы: то он был богат, то нищ, то ехал верхом по неведомой стране, но чаще брёл пешком, всегда, однако, неизменно вперёд, в погоне за счастьем. Он пробовал содержать гостиницу, был журналистом, механиком, барабанщиком, агентом страхового общества, политическим деятелем, торговцем ромом, собственником приисков, спекулянтом, пастухом, просто бродягой. Иногда под ударами судьбы он чувствовал себя утомлённым до полусмерти, но потом снова успокаивался и, воспрянув духом, выплывал на жизненном море. Жизнь Гарвея Чейне была тесно связана с историей культурного развития его родины.
В самые тяжёлые минуты вера никогда не покидала его, ни на минуту не терял он также мужества и присутствия духа.
Чейне рассказывал неторопливо и спокойно; память не изменяла ему, он помнил все прожитое в мельчайших подробностях. Ему приходилось платить добром за зло своим врагам, прощать им, уговаривать, упрашивать городские власти, товарищества и синдикаты для их же блага. Отовсюду он уходил, оставляя за собою выстроенные и проложенные им железные дороги, которыми могло пользоваться человечество.
Гарвей слушал, затаив дыхание, немного наклонив голову набок. Он пристально смотрел на отца. Красноватый огонёк сигары бросал в сумерках отсвет на густые брови и впалые щеки говорившего. Гарвею невольно пришло в голову, что перед ним — локомотив, стремительно несущийся, говорящий, растрогавший его своими словами до глубины души.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33