Наконец, Чейне бросил окурок сигары, и оба остались в темноте. Море тихо лизало прибрежные камни.
— Я ещё никогда никому не рассказывал этого! — сказал отец.
— Это великолепно! — воскликнул Гарвей восторженно.
— Вот чего я достиг. Теперь скажу, чего мне не удалось получить. Ты, пожалуй, теперь ещё не поймёшь, как много я потерял в этом отношении, но дай Бог, чтобы тебе не пришлось дожить до моих лет, не поняв этого. Я знаю людей, я неглуп, но я не могу конкурировать с людьми, получившими образование. Кое-чего я набрался случайно, путём опыта, но, я думаю, каждый видит, как поверхностны мои знания!
— Я никогда не замечал! — возмутился Гарвей.
— Но будешь замечать со временем, когда сам пройдёшь курс колледжа. Мне ли самому не сознавать этого! Сколько раз мне приходилось читать в выражении глаз говоривших со мной, что они считают меня разбогатевшим простолюдином. Я могу сокрушить их всех, если захочу, — но не могу сравняться с ними. Ты счастливее меня. Ты можешь получить образование, которого мне не хватает. За несколько тысяч долларов в год тебя научат всему, и ты извлечёшь из этого миллионную пользу. Ты будешь знать законы, чтобы сберегать своё достояние, будешь солидарен с сильнейшими коммерсантами рынка, будешь даже сильнее их. Образование даст силу и власть и в политике, и в денежных предприятиях, Гарвей!
— Пробыть четыре года в колледже не очень мне улыбается, отец. Пожалуй, я пожалею, что не удовлетворился яхтой и лакеем!
— Ничего, сын мой, — настаивал Чейне. — Ты будешь вознаграждён с лихвой за потраченные время и труд. А пока ты учишься, можешь быть спокоен, что дела наши не пошатнутся. Подумай и дай мне завтра ответ. А теперь пойдём скорее — мы опоздаем к ужину!
Ни Гарвей, ни Чейне не находили, конечно, нужным посвящать в предмет своего делового разговора м-с Чейне. Но м-с Чейне что-то подмечала, чего-то опасалась, начинала ревновать Гарвея к отцу. Её баловень-сынок, вертевший ею, как хотел, вернулся к ней серьёзным юношей. Он говорил мало, и то больше с отцом. Говорили они все о делах, в которых она ничего не смыслила. Если у неё и были подозрения, они усилились ещё больше, когда Чейне, поехав в Бостон, привёз ей новое кольцо с бриллиантом.
— Вы оба что-то скрываете от меня! — сказала она, ласково улыбаясь.
— Мы только все толкуем с Гарвеем, мамочка!
Действительно, ничего особенного не случилось. Гарвей по доброй воле заключил контракт. Железные дороги, недвижимая собственность и рудники его нимало не интересовали; но он питал особенную нежность к недавно приобретённым отцом кораблям. Он обещал пробыть четыре или пять лет в колледже, но при условии, что отец уступит ему это своё предприятие. Гарвей решил уже во время каникул ближе ознакомиться с милым его сердцу делом. Уже и теперь он вникал во все тонкости его и пожелал просмотреть все относящиеся к нему документы и книги, хранившиеся в Сан-Франциско.
— До выхода из колледжа ты ещё можешь двадцать раз переменить свои планы, — сказал Чейне, — но если ты останешься при своих теперешних взглядах и намерениях, когда тебе исполнится двадцать три года, я полностью передам тебе это дело. Хочешь, Гарвей?
— Никогда не следует дробить дело, когда оно в полном расцвете. Конкуренция не страшна крупным предприятиям, но опасна для мелких. Родственники тем более должны работать вместе, не допуская дележа, — таково мнение Диско. Люди в его команде никогда не меняются, оттого и дело у них идёт удачно. Кстати, шхуна «Мы здесь» уходит в понедельник в Джордж!
— Кажется, пора уезжать и нам. Давненько уже я позабросил свои дела. Надо снова приняться за них. Впрочем, я на себя не пеняю: такие праздники случаются раз в двадцать лет!
— Перед отъездом надо повидаться с Диско, — заметил Гарвей, — и побывать на празднике, который будет устроен в понедельник. Останемся, пожалуйста, до понедельника.
— Что это за праздник? Сегодня в гостинице толковали что-то. — Чейне не противился желанию Гарвея, он тоже был не прочь отложить отъезд.
— Это музыкально-танцевальный утренник в пользу вдов и сирот. Обыкновенно читают список утонувших или не подающих о себе вестей рыбаков, говорят речи, стихотворения. Диско не очень любит эту благотворительность, потому что секретари благотворительных обществ чуть не дерутся между собой из-за вырученных денег. У Диско на все свои взгляды.
— Мы можем остаться на этот праздник, — согласился Чейне, — и уехать вечером.
— Тогда я пойду к Диско и попрошу его отпустить команду на праздник, пока они не снялись с якоря. Я буду вместе с ними!
— Конечно, конечно, ведь ты здесь свой человек!
— Настоящий рыбак с Отмелей! — закричал ему Гарвей, уже направляясь к сходням и оставляя отца наедине с его новыми, радужными мыслями о будущем.
Диско, действительно, не жаловал общественных благотворительных собраний. Но Гарвей представил ему, как некрасиво будет, если команда шхуны «Мы здесь» не будет присутствовать. Диско тогда поставил свои условия, он слышал, что какая-то актриса из Филадельфии собирается прочитать песню о шкипере Айрсоне. Лично он не любит актрис, но это к делу не относится. Правда, однако, должна оставаться правдой, и он не потерпит лжи о бедном, ни в чем не повинном шкипере. Гарвей лично поехал к знаменитости и долго беседовал с нею прежде, чем ей удалось понять всю бестактность избранного ею номера. Актриса долго смеялась, но согласилась не тревожить память Бена Айрсона.
Чейне не ожидал ничего нового от этого праздника. Он много видел таких вечеров и у себя на Западе. Было душно и жарко. Отовсюду стекались женщины в лёгких летних платьях, бостонцы в соломенных шляпах. У входа стоял целый ряд велосипедов. Распорядители суетливо бегали взад и вперёд. Начали появляться на собрании и рыбаки. Были тут смуглые португальцы (их жены приходили или в кружевной косынке, или совсем с непокрытой головой), голубоглазые новошотландцы, уроженцы приморских провинций, французы, итальянцы, шведы, датчане. В толпе было также много женщин в трауре: они раскланивались друг с другом с каким-то сознанием мрачной гордости — это был их день, их праздник. Встречались среди публики и пасторы разных вероисповеданий, богатые владельцы пароходов и шхун, мелкие судовладельцы, рыбаки с Отмелей, агенты страховых обществ, капитаны, простые рабочие, вообще представители всего смешанного населения приморского города. Нарядные туалеты приезжих дам оживляли картину.
Чейне встретил одного из служащих городского управления, с которым познакомился несколько дней тому назад.
— Как вам нравится наш город, м-р Чейне? — спросил тот. — Пожалуйста, сударыня, здесь можно сидеть, где угодно. — Я думаю, вы ко всему этому привыкли и на Западе?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33