Неужели я виноват? Как же так?
Наконец я заметил Генку двоюродного брата Паши. Он спрыгнул с последней автобусной ступеньки одним из последних и сразу же я схватил его за рукав:
– За что Пашу убили?
Генка пожал плечами и, отойдя в сторону, ответил:
– Да, наверное, ни за что, если денег не считать. Шел он с работы. Подскочили, ударили трубой. Он видно сопротивляться стал, ну его арматуриной добили. Всю голову измочалили. Все карманы вывернули. Твари. Давить таких надо. Как земля таких носит?
– А кто такие?
– Да не знает никто. Свидетелей нет. У парка напали. Там вечером тьма. Вот там его и…. Пойдем, помянем. Видишь, как получилось. Пойдем, он же друг твой. Вы же с ним долго вместе были. Пойдем.
Мы вымыли руки зашли и плотно сели к столу, на оставшиеся у самой двери места. Было хмуро и тесно. Нас часто задевали, пронося мимо какие-то тарелки, но я не обращал на это никакого внимания. Набат в голове стучал:
– А может все-таки из-за диктофона! Неужели из-за него?
В центре стола встал худощавый мужчина, с совершенно седой головой и на удивление острым носом. Он негромко откашлялся и жестом призвал всех к вниманию.
– Начальник охраны сейчас скажет, – прокатился по избе легкий шепот, и за столом сразу же повисла мрачно-гнетущая тишина, лишь изредка нарушаемая чьими-то всхлипами. – Пашин начальник говорить будет.
Начальник сказал несколько положенных в таком случае слов, предложил минуту молчания и все выпили за Пашку. Вернее уже и не за него, а за то, чтобы земля ему пухом стала. Зазвенели тарелки, застучали вилки и поминки начались. Я пил рюмку за рюмкой, но совершенно не чувствовал вкуса водки. Она лилась в меня, как вода, а закуска наоборот казалась тяжелой и противной.
– Как же эти сволочи с Пашей-то сладили? – спросил меня, сидевший слева упитанный мужчина. – Он ведь здоровый был, спортсмен. Рука у него такая крепкая, что любого уложит. Каждое утро двухпудовик поднимал, а вот ведь справились, и нет Пашки. Беда.
– Да из-за угла его, – вмешался в наш разговор лысый старик, сидевший напротив. – Из-за угла, да чем-то по голове. Здесь никакая сила не устоит. Хороший человек был Паша. Уважительный, всегда бывало, подойдет, поговорит, и должности хорошей сам добился. Ведь никто не помогал ему, всё сам. Ведь некому было помочь, мать одна. Отец-то Пашкин еще молодым помер. Её жалко конечно, она в Пашке души, можно сказать, не чаяла. Нам вот этого не понять. Пойдемте, покурим.
Мы вышли на улицу, покурили, повздыхали о засушливой погоде и двинулись в дом. Сели опять к столу, посидели, потом какие-то женщины потихонечку попросили нас к выходу и мы ушли.
– Пойдем, я тебя к автобусу провожу, – предложил Генка, и мы молча пошагали вдоль пыльной улицы.
Скоро на дороге нам попалась небольшое кафе, которое в народе называли по разному: кто забегаловкой, а кто рыгаловкой. Сидеть здесь было неприятно, а вот забежать, выпить накоротке грамм сто, и двигать дальше, вполне можно. Это я так по себе сужу, однако люди разные бывает, некоторым в удовольствие было и в неопрятности посидеть или вернее постоять, потому, как посадочных мест в кафе было всего четыре, и они всегда были заняты постоянными клиентами.
– Давай ещё Пашу помянем, – предложил Генка, свернув с тротуара к кафе.
Мы получили за свои деньги по одноразовому пластмассовому стаканчику с водкой, бутерброд с какой-то колбасой даже уже, наверное, не второй свежести и облокотились на свободный столик. Не успели мы опрокинуть одноразовую тару, как к нам подгребли два гражданина из местных завсегдатаев и, похлопав Генку по плечу, принесли ему своеобразные соболезнования.
– Ну, чего схоронили Балабола, – спросили они, с жадным недовольством обозревая опустошенную нами тару.
– Снесли, – кивнул Генка ничуть не обрадованный столь любезным обращением.
– Нормальный мужик был Балабол, – не заметил отсутствия нашей радости один из соболезнователей. – Только зря он в ментуру служить пошел, вот здесь я его не уважаю, а махался он здорово. Помню на дискотеке, мы с пацанами с «железки» поспорили, и он тогда крепко стоял. Правда и ему крепко досталось, но он стоял. Было дело, помню. Молодые мы тогда были.
– И на комбинате с ним завсегда договориться можно было, – поддержал говорившего его товарищ. – Конечно, за задницу многих брал, не без этого, работа у него такая была, но договориться всегда можно было. Не борзел слишком сильно. Помню…
Хмельной гражданин достал сигарету и ловко метнул её в рот. Да только прикурить не успел, громовой бас субтильной на вид буфетчицы неожиданно выставил нас за пределы заведения.
Выкурив по сигарете, мы вернулись опять к столику, взяли еще по сто грамм, потом еще, и бутерброда при этом не трогали. И тут я почуял страшный удар хвоста зеленого змия по всему организму. Перед глазами всё затрепетало, столик из-под моих локтей куда-то поехал и я каким-то образом очутился на улице. Там ударился лицом о шершавый забор из нестроганных досок, вспомнил не к месту, что мне завтра везти тружеников птицефабрики в Москву за шмотками и снова попытался вернуться в кафе. Попав со второго раза в проем двери, я с великим трудом преодолел низенький порожек. В кафе шла драка, ну вернее не шла, а только зарождалась. Генка схватил одного их наших недавних собутыльников и пытался прижать его к стене, но тот не поддавался и рвал рукав Генкиной рубахи. Я поспешил на помощь, сбив на пути стол и еще кого-то. Потом опять провал в сознании и нас выкинули на побитый асфальт тротуара. Генка хотел опять рвануться в дерзкое питейное заведение, но попали мы на совершенно незнакомую улицу. Мы шли по этой улице. Сознание то включалось, то уносилось куда-то в звенящую пустоту. Из проезжавших рядом автомобилей слышалась строгая брань, наверное, в наш адрес, а мы шли. Шли напористо, но, не зная куда. Потом нас какие-то люди попытались схватить. Они налетели на нас совершенно неожиданно. Их было много, но мы держались. Они крутили мне руки, чем-то резали их, но я не сдавался. Я откидывал их раз за разом, но их было больше, а я почему-то был уже один и не на улице, и руки были у меня чем-то скованы за спиной, но я всё равно держался. Я бил их головой, ногами, падал на них и что-то громко орал. Только их больше было, они били и били меня по позвоночнику, ребрам до тех пор, пока я не упал. Я упал, и стало мне хорошо и спокойно.
– Бейте, бейте, – подумал я, уткнувшись в грязный пол. – Бейте, мне уже сегодня хуже не будет. Бейте, бейте, мне совсем не больно, я уже притерпелся. Бейте, если вам так хочется. Бейте, забейте меня как Пашку, только вот не вернешь его больше. А вы бейте меня. Бейте, гады.
11
Как же тяжело бывает просыпаться после диких пьянок, но надо, мне ведь сегодня еще в Москву ехать. Народ-то уже, наверное, собрался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Наконец я заметил Генку двоюродного брата Паши. Он спрыгнул с последней автобусной ступеньки одним из последних и сразу же я схватил его за рукав:
– За что Пашу убили?
Генка пожал плечами и, отойдя в сторону, ответил:
– Да, наверное, ни за что, если денег не считать. Шел он с работы. Подскочили, ударили трубой. Он видно сопротивляться стал, ну его арматуриной добили. Всю голову измочалили. Все карманы вывернули. Твари. Давить таких надо. Как земля таких носит?
– А кто такие?
– Да не знает никто. Свидетелей нет. У парка напали. Там вечером тьма. Вот там его и…. Пойдем, помянем. Видишь, как получилось. Пойдем, он же друг твой. Вы же с ним долго вместе были. Пойдем.
Мы вымыли руки зашли и плотно сели к столу, на оставшиеся у самой двери места. Было хмуро и тесно. Нас часто задевали, пронося мимо какие-то тарелки, но я не обращал на это никакого внимания. Набат в голове стучал:
– А может все-таки из-за диктофона! Неужели из-за него?
В центре стола встал худощавый мужчина, с совершенно седой головой и на удивление острым носом. Он негромко откашлялся и жестом призвал всех к вниманию.
– Начальник охраны сейчас скажет, – прокатился по избе легкий шепот, и за столом сразу же повисла мрачно-гнетущая тишина, лишь изредка нарушаемая чьими-то всхлипами. – Пашин начальник говорить будет.
Начальник сказал несколько положенных в таком случае слов, предложил минуту молчания и все выпили за Пашку. Вернее уже и не за него, а за то, чтобы земля ему пухом стала. Зазвенели тарелки, застучали вилки и поминки начались. Я пил рюмку за рюмкой, но совершенно не чувствовал вкуса водки. Она лилась в меня, как вода, а закуска наоборот казалась тяжелой и противной.
– Как же эти сволочи с Пашей-то сладили? – спросил меня, сидевший слева упитанный мужчина. – Он ведь здоровый был, спортсмен. Рука у него такая крепкая, что любого уложит. Каждое утро двухпудовик поднимал, а вот ведь справились, и нет Пашки. Беда.
– Да из-за угла его, – вмешался в наш разговор лысый старик, сидевший напротив. – Из-за угла, да чем-то по голове. Здесь никакая сила не устоит. Хороший человек был Паша. Уважительный, всегда бывало, подойдет, поговорит, и должности хорошей сам добился. Ведь никто не помогал ему, всё сам. Ведь некому было помочь, мать одна. Отец-то Пашкин еще молодым помер. Её жалко конечно, она в Пашке души, можно сказать, не чаяла. Нам вот этого не понять. Пойдемте, покурим.
Мы вышли на улицу, покурили, повздыхали о засушливой погоде и двинулись в дом. Сели опять к столу, посидели, потом какие-то женщины потихонечку попросили нас к выходу и мы ушли.
– Пойдем, я тебя к автобусу провожу, – предложил Генка, и мы молча пошагали вдоль пыльной улицы.
Скоро на дороге нам попалась небольшое кафе, которое в народе называли по разному: кто забегаловкой, а кто рыгаловкой. Сидеть здесь было неприятно, а вот забежать, выпить накоротке грамм сто, и двигать дальше, вполне можно. Это я так по себе сужу, однако люди разные бывает, некоторым в удовольствие было и в неопрятности посидеть или вернее постоять, потому, как посадочных мест в кафе было всего четыре, и они всегда были заняты постоянными клиентами.
– Давай ещё Пашу помянем, – предложил Генка, свернув с тротуара к кафе.
Мы получили за свои деньги по одноразовому пластмассовому стаканчику с водкой, бутерброд с какой-то колбасой даже уже, наверное, не второй свежести и облокотились на свободный столик. Не успели мы опрокинуть одноразовую тару, как к нам подгребли два гражданина из местных завсегдатаев и, похлопав Генку по плечу, принесли ему своеобразные соболезнования.
– Ну, чего схоронили Балабола, – спросили они, с жадным недовольством обозревая опустошенную нами тару.
– Снесли, – кивнул Генка ничуть не обрадованный столь любезным обращением.
– Нормальный мужик был Балабол, – не заметил отсутствия нашей радости один из соболезнователей. – Только зря он в ментуру служить пошел, вот здесь я его не уважаю, а махался он здорово. Помню на дискотеке, мы с пацанами с «железки» поспорили, и он тогда крепко стоял. Правда и ему крепко досталось, но он стоял. Было дело, помню. Молодые мы тогда были.
– И на комбинате с ним завсегда договориться можно было, – поддержал говорившего его товарищ. – Конечно, за задницу многих брал, не без этого, работа у него такая была, но договориться всегда можно было. Не борзел слишком сильно. Помню…
Хмельной гражданин достал сигарету и ловко метнул её в рот. Да только прикурить не успел, громовой бас субтильной на вид буфетчицы неожиданно выставил нас за пределы заведения.
Выкурив по сигарете, мы вернулись опять к столику, взяли еще по сто грамм, потом еще, и бутерброда при этом не трогали. И тут я почуял страшный удар хвоста зеленого змия по всему организму. Перед глазами всё затрепетало, столик из-под моих локтей куда-то поехал и я каким-то образом очутился на улице. Там ударился лицом о шершавый забор из нестроганных досок, вспомнил не к месту, что мне завтра везти тружеников птицефабрики в Москву за шмотками и снова попытался вернуться в кафе. Попав со второго раза в проем двери, я с великим трудом преодолел низенький порожек. В кафе шла драка, ну вернее не шла, а только зарождалась. Генка схватил одного их наших недавних собутыльников и пытался прижать его к стене, но тот не поддавался и рвал рукав Генкиной рубахи. Я поспешил на помощь, сбив на пути стол и еще кого-то. Потом опять провал в сознании и нас выкинули на побитый асфальт тротуара. Генка хотел опять рвануться в дерзкое питейное заведение, но попали мы на совершенно незнакомую улицу. Мы шли по этой улице. Сознание то включалось, то уносилось куда-то в звенящую пустоту. Из проезжавших рядом автомобилей слышалась строгая брань, наверное, в наш адрес, а мы шли. Шли напористо, но, не зная куда. Потом нас какие-то люди попытались схватить. Они налетели на нас совершенно неожиданно. Их было много, но мы держались. Они крутили мне руки, чем-то резали их, но я не сдавался. Я откидывал их раз за разом, но их было больше, а я почему-то был уже один и не на улице, и руки были у меня чем-то скованы за спиной, но я всё равно держался. Я бил их головой, ногами, падал на них и что-то громко орал. Только их больше было, они били и били меня по позвоночнику, ребрам до тех пор, пока я не упал. Я упал, и стало мне хорошо и спокойно.
– Бейте, бейте, – подумал я, уткнувшись в грязный пол. – Бейте, мне уже сегодня хуже не будет. Бейте, бейте, мне совсем не больно, я уже притерпелся. Бейте, если вам так хочется. Бейте, забейте меня как Пашку, только вот не вернешь его больше. А вы бейте меня. Бейте, гады.
11
Как же тяжело бывает просыпаться после диких пьянок, но надо, мне ведь сегодня еще в Москву ехать. Народ-то уже, наверное, собрался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71