как я ни пыталась с ней связаться – уж очень хотелось узнать, почему она возложила на себя функции оповещать Коннора о моих передвижениях, – все тщетно. Я, конечно, понимаю, она у нас королева скандалов и сплетен, и все же мне очень любопытно, откуда наша красавица так отлично проинформирована о грядущих событиях и почему не удосужилась прежде поговорить со мной? На душе становилось хуже да хуже. Тем для разговоров скопилась масса, а вот все нужные люди куда-то делись как по команде.
Разумеется, кроме моей мамулечки: та не пропустит удобного случая, чтобы внести свою специфическую лепту.
– Энджел, тебя мама к телефону, – заверещала Мег, подруженька взяла на себя задачу отслеживать мои звонки, будто бы я настоящая знаменитость.
– Господи, этого еще не хватало, – проворчала я и со скрипом поплелась к телефону: пришлось вылезать из-под одеяла.
– Анжелика, maman, – начала мать без долгих предисловий. – Так, скажи мне, что ты такого натворила, что Мари-Пьер теперь места себе не находит? Уже тридцать исполнилось, и toujours от тебя одни неприятности. Merde, такой девчонке нельзя доверить ни одного серьезного дела.
У мамули всегда найдется для меня доброе словцо. Объяснив Дельфине, что у дражайшего сына Мари-Пьер и самого рыльце в пушку, и поблагодарив ее за то, что помогла изгадить мою личную жизнь, я без обиняков дала ей понять, что хотя вокруг poissons кишмя кишат, я лишилась особенного poisson, который должен был принадлежать мне на веки. (Может, тогда вышло не столь поэтично, но смысл заключался в этом.)
И вот уже утро понедельника, я лежу в постели больная и разбитая, всю знобит и настроения никакого, однако ничего не поделаешь, на работу идти надо. Может, в пятницу «Энерджи-FM» и поднялась благодаря мне на головокружительную высоту, а вот за выходные я не только умудрилась подмочить свою репутацию, но и вывалять в грязи честное имя радиостанции. Позвонить и сказать, что заболела, нельзя – не тот случай, мама мне записочки не напишет. Так что придется предъявить широкой общественности свою бледную, распухшую от слез физиономию и безропотно принять уготованную мне участь. Да что там! Все равно хуже, чем сейчас, уже не будет. Только сначала мне бы очень хотелось кое с кем побеседовать.
Глава 25
Я УХОЖУ
– Будьте добры, Кери Дивайн, – обращаюсь к очень высокой и худой секретарше в шикарной приемной.
У женщины такое выражение лица, будто под языком она держит кислющий ломтик лимона: губы брезгливо втянуты, скулы заострены.
– Вам назначено? – чревовещает она, едва двигая ртом, а глазки так и бегают, оценивая мой наряд: толстый шерстяной шарф, туго намотанный на шею, черную дутую куртку, мешковатые джинсы и сбитые ботинки из буйволовой кожи.
– Нет, – переступаю с ноги на ногу. – Вы просто скажите, что пришла Энджел Найтс, она сама захочет встретиться.
Улыбка осведомленности трогает кончики губ незнакомки. Она пристально смотрит на меня. Натягиваю шарф на лицо.
– Энджел Найтс? Хорошо, сейчас я ее вызову.
Кери появляется несколько мгновений спустя из невидимой двери, встроенной в ослепительно белую стену по левую руку от меня. Одета подруга, как всегда, безупречно: обтягивающая черная водолазка с горлышком и еще более тесные черные брючки-стрейч. Она сильно смахивает на тоненькую палочку лакричных конфет, только добавьте сверху копну светлых волос по пояс и сверкающую улыбку. По правде говоря, Кери так и светится от счастья – никогда ее такой не видела.
«Еще бы она не радовалась», – горестно думаю я, растягивая сухие бледные губы в скупой улыбке. Она чмокает меня мимо щечки.
– Энджел, дорогая, как ты себя чувствуешь? – эмоционально выдыхает она, препровождая меня к двери.
– Ох, ты не представляешь…
– Да. Прости, ты, наверное, не могла дозвониться: у меня были планы на выходные. Но, милочка, как все это ужасно. Представляю, каково тебе сейчас: на тебя смотреть страшно.
«Спасибо, Кери, здорово утешила». Проходим в ее кабинет.
– Надо поговорить, – бросаю я, небрежно шлепаясь на одно из хромированных кожаных кресел, будто созданных, чтобы вызывать чувство неловкости у женщин с нормальными пропорциями.
– Да уж понятно. – Подруга захлопывает дверь. – Поплакаться пришла.
– Поверь, слез с меня достаточно: Мег порядком пришлось с носовыми платками побегать.
Начинаю разматывать свой зимний камуфляж. Кери присаживается на краешек девственно чистого письменного стола.
– Места себе не находишь, бедняжка, – вздыхает она. – Потеряла своего ненаглядного, а ведь так давно вместе – со школы не разлей вода. С трудом верится, что все кончено, после стольких-то лет.
Болью отозвались ее слова: впервые кто-то откровенно сказал, что мы с Коннором расстались навсегда. Зажмуриваюсь, чтобы не дать воли горючим слезам, и опускаю голову.
– Откуда ты знаешь, что все кончено? – спрашиваю я дрогнувшим голосом.
Кери непринужденно смеется, встряхнув лоснящейся гривой.
– Так все же яснее ясного, ты что, газет не читаешь? Да после такой кошмарной статьи от тебя любой бы сбежал, дорогая моя. А кроме всего прочего, у меня информация из первых рук. Видишь ли, ему надо было где-то переночевать и…
Мигом поднимаю на нее взгляд.
– Ты приютила Коннора! – взвизгиваю я. – Он поселился у тебя, и ты мне даже не сказала. – Делаю глубокий вдох, пытаясь совладать с голосом. – Как он? Он еще там? Кери, мне обязательно надо с ним увидеться, я Должна объяснить ему, что не все в этой статейке правда. У нас с Дидье ничего не было.
– Вот как, ты даже и в мыслях не держала?
– Да ведь ты сама мне все уши прожужжала, что пока я тут сохну от одиночества, Коннор седлает все, что движется, – огрызаюсь я.
– Никогда я такого не говорила, Энджел, – невозмутимо отвечает подруга. – Люди слышат то, что хотят услышать.
Неистово трясу головой.
– К тому же ты все-таки его поцеловала.
Опускаю глаза.
– Потеряла голову, и только на миг. Мне не хватало тепла. Слушай, я люблю Коннора, и мне надо с ним переговорить. Где он сейчас?
Кери равнодушно пожимает плечами, будто я спросила о таком пустяке, как то, что она смотрела вчера по телевизору. У меня сил нет выносить ее показное безразличие, я достаточно натерпелась.
– Понятия не имею. Сегодня утром он ушел.
Я так и впилась клыком в нижнюю губу: лишь бы не чувствовать невыразимой муки, терзающей грудь.
– Кстати, он очень страдал, если тебе, конечно, от этого легче. Даже слез сдержать не смог. Как видно, еще долго будет тебя оплакивать. – Кери поглаживает руки, точно наносит увлажняющий крем. – Какая жалость.
– Жалость? – вторю я, не в силах поверить своим ушам. – И ты так запросто об этом рассуждаешь? Да это не жалость, Кери, а катастрофа, кошмар, конец света. Мне кровь из носу надо поговорить с Коннором, а я не могу его даже найти, потому что кое-кто слишком много наушничал, и теперь он вообще говорить со мной не желает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Разумеется, кроме моей мамулечки: та не пропустит удобного случая, чтобы внести свою специфическую лепту.
– Энджел, тебя мама к телефону, – заверещала Мег, подруженька взяла на себя задачу отслеживать мои звонки, будто бы я настоящая знаменитость.
– Господи, этого еще не хватало, – проворчала я и со скрипом поплелась к телефону: пришлось вылезать из-под одеяла.
– Анжелика, maman, – начала мать без долгих предисловий. – Так, скажи мне, что ты такого натворила, что Мари-Пьер теперь места себе не находит? Уже тридцать исполнилось, и toujours от тебя одни неприятности. Merde, такой девчонке нельзя доверить ни одного серьезного дела.
У мамули всегда найдется для меня доброе словцо. Объяснив Дельфине, что у дражайшего сына Мари-Пьер и самого рыльце в пушку, и поблагодарив ее за то, что помогла изгадить мою личную жизнь, я без обиняков дала ей понять, что хотя вокруг poissons кишмя кишат, я лишилась особенного poisson, который должен был принадлежать мне на веки. (Может, тогда вышло не столь поэтично, но смысл заключался в этом.)
И вот уже утро понедельника, я лежу в постели больная и разбитая, всю знобит и настроения никакого, однако ничего не поделаешь, на работу идти надо. Может, в пятницу «Энерджи-FM» и поднялась благодаря мне на головокружительную высоту, а вот за выходные я не только умудрилась подмочить свою репутацию, но и вывалять в грязи честное имя радиостанции. Позвонить и сказать, что заболела, нельзя – не тот случай, мама мне записочки не напишет. Так что придется предъявить широкой общественности свою бледную, распухшую от слез физиономию и безропотно принять уготованную мне участь. Да что там! Все равно хуже, чем сейчас, уже не будет. Только сначала мне бы очень хотелось кое с кем побеседовать.
Глава 25
Я УХОЖУ
– Будьте добры, Кери Дивайн, – обращаюсь к очень высокой и худой секретарше в шикарной приемной.
У женщины такое выражение лица, будто под языком она держит кислющий ломтик лимона: губы брезгливо втянуты, скулы заострены.
– Вам назначено? – чревовещает она, едва двигая ртом, а глазки так и бегают, оценивая мой наряд: толстый шерстяной шарф, туго намотанный на шею, черную дутую куртку, мешковатые джинсы и сбитые ботинки из буйволовой кожи.
– Нет, – переступаю с ноги на ногу. – Вы просто скажите, что пришла Энджел Найтс, она сама захочет встретиться.
Улыбка осведомленности трогает кончики губ незнакомки. Она пристально смотрит на меня. Натягиваю шарф на лицо.
– Энджел Найтс? Хорошо, сейчас я ее вызову.
Кери появляется несколько мгновений спустя из невидимой двери, встроенной в ослепительно белую стену по левую руку от меня. Одета подруга, как всегда, безупречно: обтягивающая черная водолазка с горлышком и еще более тесные черные брючки-стрейч. Она сильно смахивает на тоненькую палочку лакричных конфет, только добавьте сверху копну светлых волос по пояс и сверкающую улыбку. По правде говоря, Кери так и светится от счастья – никогда ее такой не видела.
«Еще бы она не радовалась», – горестно думаю я, растягивая сухие бледные губы в скупой улыбке. Она чмокает меня мимо щечки.
– Энджел, дорогая, как ты себя чувствуешь? – эмоционально выдыхает она, препровождая меня к двери.
– Ох, ты не представляешь…
– Да. Прости, ты, наверное, не могла дозвониться: у меня были планы на выходные. Но, милочка, как все это ужасно. Представляю, каково тебе сейчас: на тебя смотреть страшно.
«Спасибо, Кери, здорово утешила». Проходим в ее кабинет.
– Надо поговорить, – бросаю я, небрежно шлепаясь на одно из хромированных кожаных кресел, будто созданных, чтобы вызывать чувство неловкости у женщин с нормальными пропорциями.
– Да уж понятно. – Подруга захлопывает дверь. – Поплакаться пришла.
– Поверь, слез с меня достаточно: Мег порядком пришлось с носовыми платками побегать.
Начинаю разматывать свой зимний камуфляж. Кери присаживается на краешек девственно чистого письменного стола.
– Места себе не находишь, бедняжка, – вздыхает она. – Потеряла своего ненаглядного, а ведь так давно вместе – со школы не разлей вода. С трудом верится, что все кончено, после стольких-то лет.
Болью отозвались ее слова: впервые кто-то откровенно сказал, что мы с Коннором расстались навсегда. Зажмуриваюсь, чтобы не дать воли горючим слезам, и опускаю голову.
– Откуда ты знаешь, что все кончено? – спрашиваю я дрогнувшим голосом.
Кери непринужденно смеется, встряхнув лоснящейся гривой.
– Так все же яснее ясного, ты что, газет не читаешь? Да после такой кошмарной статьи от тебя любой бы сбежал, дорогая моя. А кроме всего прочего, у меня информация из первых рук. Видишь ли, ему надо было где-то переночевать и…
Мигом поднимаю на нее взгляд.
– Ты приютила Коннора! – взвизгиваю я. – Он поселился у тебя, и ты мне даже не сказала. – Делаю глубокий вдох, пытаясь совладать с голосом. – Как он? Он еще там? Кери, мне обязательно надо с ним увидеться, я Должна объяснить ему, что не все в этой статейке правда. У нас с Дидье ничего не было.
– Вот как, ты даже и в мыслях не держала?
– Да ведь ты сама мне все уши прожужжала, что пока я тут сохну от одиночества, Коннор седлает все, что движется, – огрызаюсь я.
– Никогда я такого не говорила, Энджел, – невозмутимо отвечает подруга. – Люди слышат то, что хотят услышать.
Неистово трясу головой.
– К тому же ты все-таки его поцеловала.
Опускаю глаза.
– Потеряла голову, и только на миг. Мне не хватало тепла. Слушай, я люблю Коннора, и мне надо с ним переговорить. Где он сейчас?
Кери равнодушно пожимает плечами, будто я спросила о таком пустяке, как то, что она смотрела вчера по телевизору. У меня сил нет выносить ее показное безразличие, я достаточно натерпелась.
– Понятия не имею. Сегодня утром он ушел.
Я так и впилась клыком в нижнюю губу: лишь бы не чувствовать невыразимой муки, терзающей грудь.
– Кстати, он очень страдал, если тебе, конечно, от этого легче. Даже слез сдержать не смог. Как видно, еще долго будет тебя оплакивать. – Кери поглаживает руки, точно наносит увлажняющий крем. – Какая жалость.
– Жалость? – вторю я, не в силах поверить своим ушам. – И ты так запросто об этом рассуждаешь? Да это не жалость, Кери, а катастрофа, кошмар, конец света. Мне кровь из носу надо поговорить с Коннором, а я не могу его даже найти, потому что кое-кто слишком много наушничал, и теперь он вообще говорить со мной не желает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98