Новый мир. Читать о каком-то месте и увидеть его – не одно и то же, не так ли?
Как описать богатство, блеск, растерянность, отстраненность и разочарования этих четырех лет? Он сам еще не до конца привел свои мысли и воспоминания в порядок.
– Я познакомился с южноафриканцами, индийцами, арабами, японцами…
– И англичанами? – рассмеялся мужчина.
– Да, да, конечно. Моим первым другом стал сын шахтера из Йоркшира, – теперь засмеялся Патрик. – В первую мою зиму стояли холода, каких не было тридцать лет, выпало много снега. Нечеловеческое испытание. Я никуда не выходил целых две недели. Он приносил мне сэндвичи и кофе.
Элфи Джонс, невысокий румяный парень, характер имел задиристый, а обсуждение вопросов, связанных с образованием для неимущих слоев, приводило его в крайнее возбуждение.
– У нас с ним много общего. Мы оба возвращаемся домой, чтобы учить самых бедных. Во всяком случае, на Сен-Фелисе это не будет так сложно.
– Я полагал, что большинство… ваших людей… изучают за границей медицину или право.
– Да, верно. Мой лучший друг здесь, Николас Мибейн, как раз учится на юриста в Лондоне. Он собирается заняться политикой. Думаю, вы еще услышите о нем.
Мужчина ничего не ответил. Возможно, мои слова прозвучали как вызов, подумал Патрик, хотя он вовсе этого не хотел. Однако все, особенно такие вот гражданские служащие знали, что надвигаются грозные события и необратимые перемены.
Облака сомкнулись, закрыв звезды. Небо сделалось темно-серым, колышущаяся вода отливала агатом. На рассвете будет шквал. По сравнению с мощью бесстрастной природы человеческая деятельность может показаться смешной, подумал Патрик и тут же сказал себе: но смешно также и то, что некоторые вещи ты можешь получить, только борясь за них.
– Сам я не хочу участвовать в политике, – услышал он свой голос.
– Вы можете далеко продвинуться. На Ямайке много хороших постов для… – мужчина замолчал, без сомнения, испугавшись, что его слова могут задеть собеседника или даже быть восприняты как оскорбление.
– Потому что я почти белый, вы хотите сказать?
– Ну да, я не хочу вас обидеть, просто это отражает реальное положение вещей. Справедливо это или нет.
В Англии его принимали за сирийца, грека или индийца. Только здесь, только дома никто не ошибется в том, кто он и где его место.
– Для будущего правительства, не для вашего, это не будет иметь никакого значения, – спокойно сказал он.
Эти слова заставили мужчину замолчать. Он достал сигарету и закурил, прикрывая огонек от ветра ладонями. Патрик ощутил раздвоенность чувств: с одной стороны, он был доволен, что сумел противостоять чопорному, ограниченному отношению к волнующим его проблемам, с другой – сожалел, что огорчил человека, не собиравшегося его обижать.
Эта раздвоенность не была для него новостью. Он хотел бы избавиться от нее. Из-за нее он многое портил, по крайней мере частично. Однажды, например, англичанин, с которым они вместе учились, пригласил его и Николаса на роскошную свадьбу. Невеста жила в поместье – три тысячи акров лесов и лугов, огромные залы, великолепные террасы, – построенном в восемнадцатом веке на доходы с плантаций сахарного тростника в Вест-Индии. Стоя рядом с Николасом, он думал о своей матери, работавшей на Морьеров и ослепленной их богатством.
– Я чувствую себя здесь таким черным, – сказал он Николасу.
Николасу это показалось забавным:
– Черным? Ты? А что мне тогда прикажешь делать? Нет, тебя беспокоит не цвет кожи, а вопросы экономики. Как ты думаешь, что почувствует Элфи Джонс или девяносто девять белых из ста, находясь здесь? Ты слишком чувствителен, Патрик. Нужно это преодолевать.
Мужчина рядом с ним бросил в воду окурок.
– Пойду, пожалуй, в каюту, я не увижу вас утром – вы ведь сходите на Мартинике, вы сказали?
– Да, пересяду там на шхуну.
– Что ж, удачи вам. Вы уже почти дома.
– Да, спасибо. Почти дома.
– Дай мне посмотреть на тебя! Дай мне посмотреть на тебя! – плача, причитала Агнес.
За четыре года она очень постарела. Седина посеребрила волосы, тело усохло. Патрик смотрел на нее и не мог оторваться. Они все смотрели друг на друга целый день: через стол во время обеда и потом на крыльце – она покачивалась в кресле-качалке, а мимо в воскресной одежде шли жители поселка, направляясь в церковь.
Они говорили и не могли наговориться.
– Тебе будет приятно узнать, что я потратил время недаром, – говорил он. – Я много работал. Мои идеи приняли конкретную форму. Теперь я еще больше убежден в том, что образование – ключ к решению многих проблем. Мы должны вырастить поколение, ориентированное на новую систему ценностей. Избавиться от зубрежки и повального преклонения перед всем европейским или английским. Нам нужны талантливые учителя. Когда я вспоминаю о своей бедной, невежественной мисс Огилви…
– Ты хочешь сказать, что, как и она, собираешься ежедневно нянчиться с кучей детей? – с презрением спросила Агнес.
– По-моему, для тебя не новость, мама, что я собираюсь быть учителем?
– Нет, но я думала, например, о Ямайке, там открыли университетский колледж. Уж конечно не здесь, на Сен-Фелисе!
– Ты не рада, что я вернулся? – улыбнулся он.
– Ты знаешь, что рада! Я думаю о тебе; ты слишком образован, чтобы оставаться в этой дыре. Я готовила тебя для другого. Не думала, что ты вернешься сюда!
– А разве ты не вернулась сюда?
– Я другое дело. Я невежественная женщина.
– Мне будет хорошо. Не переживай за меня, мама.
Наутро он поехал в Коувтаун. В автобусе ему досталось место между беременной женщиной с двумя малышами на коленях и крестьянкой, везущей кур в плетеной клетке. Потрепанный автобус опасно кренился на ухабах жуткой дороги. Он ехал мимо плантаций сахарного тростника, мимо беленых известью домишек, где отхожие места стояли на краю крошечных огородов, а голые ребятишки ползали рядом с привязанными козами. Патрик смотрел на все это наполовину с изумлением, словно видел в первый раз, наполовину как бы машинально, просто отмечая про себя увиденное, потому что ему давно был знаком этот уклад жизни.
Автобус остановился на базарной площади. Он вышел и направился вниз по Причальной улице мимо банков, контор по сбыту сахара, магазина Да Куньи, у витрин которого туристы приценивались к фотоаппаратам и часам. Гробовщик по-прежнему рекламировал свои изделия, изготовляемые по мерке. Поднимаясь в гору к Дому правительства, он миновал библиотеку, улыбнувшись воспоминанию о том далеком мальчике, который сидел здесь и писал свою «отличную» работу о карибских индейцах. Далее следовала средняя школа для мальчиков. Кабинет отца Бейкера располагался в левом крыле. Он свернул на дорожку и почти налетел на него.
На круглом лице священника отразились удивление и радость:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
Как описать богатство, блеск, растерянность, отстраненность и разочарования этих четырех лет? Он сам еще не до конца привел свои мысли и воспоминания в порядок.
– Я познакомился с южноафриканцами, индийцами, арабами, японцами…
– И англичанами? – рассмеялся мужчина.
– Да, да, конечно. Моим первым другом стал сын шахтера из Йоркшира, – теперь засмеялся Патрик. – В первую мою зиму стояли холода, каких не было тридцать лет, выпало много снега. Нечеловеческое испытание. Я никуда не выходил целых две недели. Он приносил мне сэндвичи и кофе.
Элфи Джонс, невысокий румяный парень, характер имел задиристый, а обсуждение вопросов, связанных с образованием для неимущих слоев, приводило его в крайнее возбуждение.
– У нас с ним много общего. Мы оба возвращаемся домой, чтобы учить самых бедных. Во всяком случае, на Сен-Фелисе это не будет так сложно.
– Я полагал, что большинство… ваших людей… изучают за границей медицину или право.
– Да, верно. Мой лучший друг здесь, Николас Мибейн, как раз учится на юриста в Лондоне. Он собирается заняться политикой. Думаю, вы еще услышите о нем.
Мужчина ничего не ответил. Возможно, мои слова прозвучали как вызов, подумал Патрик, хотя он вовсе этого не хотел. Однако все, особенно такие вот гражданские служащие знали, что надвигаются грозные события и необратимые перемены.
Облака сомкнулись, закрыв звезды. Небо сделалось темно-серым, колышущаяся вода отливала агатом. На рассвете будет шквал. По сравнению с мощью бесстрастной природы человеческая деятельность может показаться смешной, подумал Патрик и тут же сказал себе: но смешно также и то, что некоторые вещи ты можешь получить, только борясь за них.
– Сам я не хочу участвовать в политике, – услышал он свой голос.
– Вы можете далеко продвинуться. На Ямайке много хороших постов для… – мужчина замолчал, без сомнения, испугавшись, что его слова могут задеть собеседника или даже быть восприняты как оскорбление.
– Потому что я почти белый, вы хотите сказать?
– Ну да, я не хочу вас обидеть, просто это отражает реальное положение вещей. Справедливо это или нет.
В Англии его принимали за сирийца, грека или индийца. Только здесь, только дома никто не ошибется в том, кто он и где его место.
– Для будущего правительства, не для вашего, это не будет иметь никакого значения, – спокойно сказал он.
Эти слова заставили мужчину замолчать. Он достал сигарету и закурил, прикрывая огонек от ветра ладонями. Патрик ощутил раздвоенность чувств: с одной стороны, он был доволен, что сумел противостоять чопорному, ограниченному отношению к волнующим его проблемам, с другой – сожалел, что огорчил человека, не собиравшегося его обижать.
Эта раздвоенность не была для него новостью. Он хотел бы избавиться от нее. Из-за нее он многое портил, по крайней мере частично. Однажды, например, англичанин, с которым они вместе учились, пригласил его и Николаса на роскошную свадьбу. Невеста жила в поместье – три тысячи акров лесов и лугов, огромные залы, великолепные террасы, – построенном в восемнадцатом веке на доходы с плантаций сахарного тростника в Вест-Индии. Стоя рядом с Николасом, он думал о своей матери, работавшей на Морьеров и ослепленной их богатством.
– Я чувствую себя здесь таким черным, – сказал он Николасу.
Николасу это показалось забавным:
– Черным? Ты? А что мне тогда прикажешь делать? Нет, тебя беспокоит не цвет кожи, а вопросы экономики. Как ты думаешь, что почувствует Элфи Джонс или девяносто девять белых из ста, находясь здесь? Ты слишком чувствителен, Патрик. Нужно это преодолевать.
Мужчина рядом с ним бросил в воду окурок.
– Пойду, пожалуй, в каюту, я не увижу вас утром – вы ведь сходите на Мартинике, вы сказали?
– Да, пересяду там на шхуну.
– Что ж, удачи вам. Вы уже почти дома.
– Да, спасибо. Почти дома.
– Дай мне посмотреть на тебя! Дай мне посмотреть на тебя! – плача, причитала Агнес.
За четыре года она очень постарела. Седина посеребрила волосы, тело усохло. Патрик смотрел на нее и не мог оторваться. Они все смотрели друг на друга целый день: через стол во время обеда и потом на крыльце – она покачивалась в кресле-качалке, а мимо в воскресной одежде шли жители поселка, направляясь в церковь.
Они говорили и не могли наговориться.
– Тебе будет приятно узнать, что я потратил время недаром, – говорил он. – Я много работал. Мои идеи приняли конкретную форму. Теперь я еще больше убежден в том, что образование – ключ к решению многих проблем. Мы должны вырастить поколение, ориентированное на новую систему ценностей. Избавиться от зубрежки и повального преклонения перед всем европейским или английским. Нам нужны талантливые учителя. Когда я вспоминаю о своей бедной, невежественной мисс Огилви…
– Ты хочешь сказать, что, как и она, собираешься ежедневно нянчиться с кучей детей? – с презрением спросила Агнес.
– По-моему, для тебя не новость, мама, что я собираюсь быть учителем?
– Нет, но я думала, например, о Ямайке, там открыли университетский колледж. Уж конечно не здесь, на Сен-Фелисе!
– Ты не рада, что я вернулся? – улыбнулся он.
– Ты знаешь, что рада! Я думаю о тебе; ты слишком образован, чтобы оставаться в этой дыре. Я готовила тебя для другого. Не думала, что ты вернешься сюда!
– А разве ты не вернулась сюда?
– Я другое дело. Я невежественная женщина.
– Мне будет хорошо. Не переживай за меня, мама.
Наутро он поехал в Коувтаун. В автобусе ему досталось место между беременной женщиной с двумя малышами на коленях и крестьянкой, везущей кур в плетеной клетке. Потрепанный автобус опасно кренился на ухабах жуткой дороги. Он ехал мимо плантаций сахарного тростника, мимо беленых известью домишек, где отхожие места стояли на краю крошечных огородов, а голые ребятишки ползали рядом с привязанными козами. Патрик смотрел на все это наполовину с изумлением, словно видел в первый раз, наполовину как бы машинально, просто отмечая про себя увиденное, потому что ему давно был знаком этот уклад жизни.
Автобус остановился на базарной площади. Он вышел и направился вниз по Причальной улице мимо банков, контор по сбыту сахара, магазина Да Куньи, у витрин которого туристы приценивались к фотоаппаратам и часам. Гробовщик по-прежнему рекламировал свои изделия, изготовляемые по мерке. Поднимаясь в гору к Дому правительства, он миновал библиотеку, улыбнувшись воспоминанию о том далеком мальчике, который сидел здесь и писал свою «отличную» работу о карибских индейцах. Далее следовала средняя школа для мальчиков. Кабинет отца Бейкера располагался в левом крыле. Он свернул на дорожку и почти налетел на него.
На круглом лице священника отразились удивление и радость:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117