И выбравшись из гамака, он пошел за Дезире в дом.
Глава 19
С высоких стен Дома правительства по-прежнему смотрели портреты. Принцы, королевы, генералы, судьи в горностаевых мантиях безмятежно взирали на толкотню и давку внизу, словно для них мир ничуть не изменился. Шум музыки и голосов утомил Фрэнсиса. Целый день вокруг него произносились восторженные речи, звонили церковные колокола, военные корабли, стоявшие на рейде, салютовали залпами из своих орудий. Их гул все еще отдавался в его голове эхом.
Сегодня родилась нация, независимая нация со своим флагом – россыпь звезд на зелено-оранжевом поле. «Юнион джек» был спущен, и на его месте развевался по ветру новый флаг. На торжественной церемонии выступил герцог и дюжина местных сановников. Ясный голос Николаса Мибейна звучал настолько властно, что ни у кого не осталось сомнений, кто станет премьер-министром в результате предстоящих через три месяца выборов.
Фрэнсис не слишком прислушивался ко всем этим словесам, поскольку в подобных случаях ничего нового обычно не говорят. Звучат, как правило, благородные призывы. Проблемы придут позже, в свое время. А кроме того, все знают об их существовании: недоедание, безработица, необходимость электрификации, вопросы импорта и экспорта. Солнце слепило глаза, и ему было непонятно, зачем он пришел, хотя, конечно, понимал, что здесь будут «все», а отсутствие покажется чем-то странным. Его взгляд, как и мысли, блуждал по площади – это старое место видело столько флагов, потом обратился к памятнику Нельсону, а затем дальше – к гостинице Кейда, где так хорошо было бы сейчас выпить чего-нибудь холодного, сидя в саду.
Он подумал о Кэт.
В этом дремлющем саду все и началось, хотя ни он, ни она тогда не поняли этого. Воспоминание было необыкновенно живым – кольцо с изумрудом, ее слова. Что-то насчет того, что «привязанность к этому месту приведет вас сюда снова». Его поразило, насколько точной может быть память. В конце концов в жизни молодого здорового мужчины происходит столько всяких событий: ланч в маленьких итальянских городках, выпивка в барах и дорогих отелях, «любовь» в машинах и на кораблях, в спальнях и пляжах – разве всё упомнишь? Едва ли! Почему же тогда некоторые воспоминания прокрадываются в память и беспокоят его, только раздражая, потому что он не хочет их.
Он больше не видел ее, и так было лучше. Больше он не виделся и с Патриком. Все это время он почти не бывал в городе, только если нужно было заехать в банк. Тогда он оставлял машину позади здания, быстро производил платежи и через несколько минут уже ехал назад. Иногда по вечерам он заезжал в клуб, отчасти, чтобы доставить удовольствие Марджори, отчасти потому, что полная нелюдимость могла показаться чем-то нездоровым. И потом, вероятность встретить в клубе Кэт или Патрика была ничтожно мала!
За четыре года, прошедших после тех событий, – пожара и рождения Мейган, он отдалился от всех, спрятался за возведенной им невидимой стеной. Он научился управлять имением так, что удостоился искренней похвалы Лионеля. Его крупный рогатый скот выигрывал на смотрах приз за призом, а лучший племенной скот покупали даже во Флориде. Через несколько лет он выплатит ссуду. После этого он сможет откладывать деньги для Мейган, чтобы быть в состоянии дать ей все, что ей понадобится. Мысли об этом постоянно были с ним.
Он все время думал о Мейган. Иногда он даже бросал все дела и терпеливо и настойчиво занимался с ней, играл в простые игры и головоломки («для детей от четырех до семи лет», как указывалось на коробке), словно пытался усилием воли заставить ее стать нормальной. И все время он знал, что это невозможно, и бессмысленно, и понимал, что будет бороться за нее, как все еще борется за Маргарет его мать.
Такой была теперь его жизнь. Вечера проходили тихо. Все знали, что Лютеры вечерами обычно дома, поэтому обитатели соседних поместий часто заезжали посидеть на террасе, полюбоваться все еще розовым после заката небом.
К обеду Марджори часто приглашала гостей. Ей нравилось показывать дом, сервировать стол тяжелым серебром и французским хрусталем. И никто не смог бы упрекнуть ее в желании развлечься таким образом.
Что касается его самого, то ему больше всего нравилось, когда приезжали Уитеккеры, единственно потому, что они брали с собой гостившего у них племянника из Чикаго. Молодой человек, если его просили, готов был всю ночь играть на фортепиано. Иногда, когда остальные устраивались в другом конце зала за бриджем, он играл для одного Фрэнсиса – дивертисмент Моцарта, каприччо или фантазию Гайдна, музыку настолько тонкую и чистую, что на какое-то время смятение, постоянно царившее в голове и в сердце, исчезало. На острове никто так не играл… кроме Кэт. Опять Кэт!
– Великолепный инструмент, – сказал как-то юноша и коснулся клавишей.
– Да. Это «Плейель». Мой отец купил его в Париже много лет тому назад.
– Ты, конечно, знаешь, кто он? – однажды вечером спросила Марджори, когда Уитеккеры уехали.
– Кто он? Учитель музыки, разве нет?
– Нет же. Я хотела сказать, что он какой-то странный. Он гомосексуалист. Тебе не кажется?
– Я об этом как-то не думал.
– Это невозможно, Фрэнсис! Ты никогда ни на что не обращаешь внимание! Посмотри на движения его рук. И еще – ему не меньше тридцати пяти, а он не женат. Подозрительно, ты не находишь?
– Нет, – ответил Фрэнсис. Марджори пристально посмотрела на него.
– Иногда я совсем тебя не понимаю. Ты будто нарочно противоречишь мне, что бы я ни говорила.
Она вздохнула, а он вернулся к своему письменному столу в библиотеке, к работе над историей Сен-Фелиса.
Последние несколько лет он удивлялся сам себе – так глубоко и старательно изучал он вопрос. Поддерживая контакт с нужными людьми в Нью-Йорке, с собирателями редких книг, с распространителями новинок, он окружил себя кипами материалов, и теперь работа подвигалась быстро. Погружаясь в написанное другими, всматриваясь в прошлое глазами давно умерших людей, он познакомился с солдатами и купцами, архитекторами и поэтами, антропологами, губернаторами и рабами, с флорой и фауной, с мириадами жизней, протекавших на этом маленьком клочке земли за пять столетий. Иногда ему казалось, что он не сможет добраться до конца, в глубине души ему именно этого и хотелось. Потому что его труд был его убежищем и другом. И только он приносил ему столь редкое чувство радости. Тем не менее он думал о том моменте, когда рукопись будет закончена, и обдумывал потихоньку новую тему. Она звучала примерно так: «Деятельность человека и окружающая среда». Может быть, к тому времени появится возможность поездить по миру и сделать для книги фотографии. В ожидании этого дня он купил у Да Куньи прекрасный фотоаппарат, только наполовину веря, что этот день когда-нибудь наступит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
Глава 19
С высоких стен Дома правительства по-прежнему смотрели портреты. Принцы, королевы, генералы, судьи в горностаевых мантиях безмятежно взирали на толкотню и давку внизу, словно для них мир ничуть не изменился. Шум музыки и голосов утомил Фрэнсиса. Целый день вокруг него произносились восторженные речи, звонили церковные колокола, военные корабли, стоявшие на рейде, салютовали залпами из своих орудий. Их гул все еще отдавался в его голове эхом.
Сегодня родилась нация, независимая нация со своим флагом – россыпь звезд на зелено-оранжевом поле. «Юнион джек» был спущен, и на его месте развевался по ветру новый флаг. На торжественной церемонии выступил герцог и дюжина местных сановников. Ясный голос Николаса Мибейна звучал настолько властно, что ни у кого не осталось сомнений, кто станет премьер-министром в результате предстоящих через три месяца выборов.
Фрэнсис не слишком прислушивался ко всем этим словесам, поскольку в подобных случаях ничего нового обычно не говорят. Звучат, как правило, благородные призывы. Проблемы придут позже, в свое время. А кроме того, все знают об их существовании: недоедание, безработица, необходимость электрификации, вопросы импорта и экспорта. Солнце слепило глаза, и ему было непонятно, зачем он пришел, хотя, конечно, понимал, что здесь будут «все», а отсутствие покажется чем-то странным. Его взгляд, как и мысли, блуждал по площади – это старое место видело столько флагов, потом обратился к памятнику Нельсону, а затем дальше – к гостинице Кейда, где так хорошо было бы сейчас выпить чего-нибудь холодного, сидя в саду.
Он подумал о Кэт.
В этом дремлющем саду все и началось, хотя ни он, ни она тогда не поняли этого. Воспоминание было необыкновенно живым – кольцо с изумрудом, ее слова. Что-то насчет того, что «привязанность к этому месту приведет вас сюда снова». Его поразило, насколько точной может быть память. В конце концов в жизни молодого здорового мужчины происходит столько всяких событий: ланч в маленьких итальянских городках, выпивка в барах и дорогих отелях, «любовь» в машинах и на кораблях, в спальнях и пляжах – разве всё упомнишь? Едва ли! Почему же тогда некоторые воспоминания прокрадываются в память и беспокоят его, только раздражая, потому что он не хочет их.
Он больше не видел ее, и так было лучше. Больше он не виделся и с Патриком. Все это время он почти не бывал в городе, только если нужно было заехать в банк. Тогда он оставлял машину позади здания, быстро производил платежи и через несколько минут уже ехал назад. Иногда по вечерам он заезжал в клуб, отчасти, чтобы доставить удовольствие Марджори, отчасти потому, что полная нелюдимость могла показаться чем-то нездоровым. И потом, вероятность встретить в клубе Кэт или Патрика была ничтожно мала!
За четыре года, прошедших после тех событий, – пожара и рождения Мейган, он отдалился от всех, спрятался за возведенной им невидимой стеной. Он научился управлять имением так, что удостоился искренней похвалы Лионеля. Его крупный рогатый скот выигрывал на смотрах приз за призом, а лучший племенной скот покупали даже во Флориде. Через несколько лет он выплатит ссуду. После этого он сможет откладывать деньги для Мейган, чтобы быть в состоянии дать ей все, что ей понадобится. Мысли об этом постоянно были с ним.
Он все время думал о Мейган. Иногда он даже бросал все дела и терпеливо и настойчиво занимался с ней, играл в простые игры и головоломки («для детей от четырех до семи лет», как указывалось на коробке), словно пытался усилием воли заставить ее стать нормальной. И все время он знал, что это невозможно, и бессмысленно, и понимал, что будет бороться за нее, как все еще борется за Маргарет его мать.
Такой была теперь его жизнь. Вечера проходили тихо. Все знали, что Лютеры вечерами обычно дома, поэтому обитатели соседних поместий часто заезжали посидеть на террасе, полюбоваться все еще розовым после заката небом.
К обеду Марджори часто приглашала гостей. Ей нравилось показывать дом, сервировать стол тяжелым серебром и французским хрусталем. И никто не смог бы упрекнуть ее в желании развлечься таким образом.
Что касается его самого, то ему больше всего нравилось, когда приезжали Уитеккеры, единственно потому, что они брали с собой гостившего у них племянника из Чикаго. Молодой человек, если его просили, готов был всю ночь играть на фортепиано. Иногда, когда остальные устраивались в другом конце зала за бриджем, он играл для одного Фрэнсиса – дивертисмент Моцарта, каприччо или фантазию Гайдна, музыку настолько тонкую и чистую, что на какое-то время смятение, постоянно царившее в голове и в сердце, исчезало. На острове никто так не играл… кроме Кэт. Опять Кэт!
– Великолепный инструмент, – сказал как-то юноша и коснулся клавишей.
– Да. Это «Плейель». Мой отец купил его в Париже много лет тому назад.
– Ты, конечно, знаешь, кто он? – однажды вечером спросила Марджори, когда Уитеккеры уехали.
– Кто он? Учитель музыки, разве нет?
– Нет же. Я хотела сказать, что он какой-то странный. Он гомосексуалист. Тебе не кажется?
– Я об этом как-то не думал.
– Это невозможно, Фрэнсис! Ты никогда ни на что не обращаешь внимание! Посмотри на движения его рук. И еще – ему не меньше тридцати пяти, а он не женат. Подозрительно, ты не находишь?
– Нет, – ответил Фрэнсис. Марджори пристально посмотрела на него.
– Иногда я совсем тебя не понимаю. Ты будто нарочно противоречишь мне, что бы я ни говорила.
Она вздохнула, а он вернулся к своему письменному столу в библиотеке, к работе над историей Сен-Фелиса.
Последние несколько лет он удивлялся сам себе – так глубоко и старательно изучал он вопрос. Поддерживая контакт с нужными людьми в Нью-Йорке, с собирателями редких книг, с распространителями новинок, он окружил себя кипами материалов, и теперь работа подвигалась быстро. Погружаясь в написанное другими, всматриваясь в прошлое глазами давно умерших людей, он познакомился с солдатами и купцами, архитекторами и поэтами, антропологами, губернаторами и рабами, с флорой и фауной, с мириадами жизней, протекавших на этом маленьком клочке земли за пять столетий. Иногда ему казалось, что он не сможет добраться до конца, в глубине души ему именно этого и хотелось. Потому что его труд был его убежищем и другом. И только он приносил ему столь редкое чувство радости. Тем не менее он думал о том моменте, когда рукопись будет закончена, и обдумывал потихоньку новую тему. Она звучала примерно так: «Деятельность человека и окружающая среда». Может быть, к тому времени появится возможность поездить по миру и сделать для книги фотографии. В ожидании этого дня он купил у Да Куньи прекрасный фотоаппарат, только наполовину веря, что этот день когда-нибудь наступит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117