Самонадеянность Базилевича была бы смешною, когда бы не искренность, придавшая ей почти героическую ноту, но все же что-то в нем отдавало театром, жаждой успеха, и это портило впечатление,— юноши слушали его удивленно, но без особой симпатии. Базилевич высокомерно глянул па них и умолк.
— Ну, а ты, пан Болеслав? — спросил после его пылкой речи Щсрба, обращаясь к Митинскому.—С чем ты едешь в Вильно?
— Поступаю на юридическое! Буду изучать право!
— Ха, ха! Как бы тебе, изучая право, не свернуть налево,— вмешался в их разговор Базилевич,— и такой кус хлеба часто бывает лучше других.
— Уж позволь, и наука эта тоже лучше других! — с некоторой обидой воскликнул Болеслав.
— Науки о праве я не понимаю,— отозвался, не переставая уплетать, самоуверенный пришелец.— Все права бог записал в груди человеческой, а история права — всего лишь признание человеческих грехов и заблуждений. К чему это изучать?
— А ты, Михалушка, куда идешь? — спросил Болеслав, словно не слыша этого рассуждения, потому что не хотел ссориться, а Базилевич сильно его раздражал.
— Я-то, ей-богу, скажу вам, сам не знаю, что со мной будет,— смеясь, отвечал Жрилло.— Родителей у меня нет, чтобы мною руководить, опекун дает мне полную свободу выбора, особой склонности к чему-либо я не испытываю. Нот поосмотрюсь, поразведаю, а пока сам не знаю, что мне придется по сердцу.
— И сердца послушаешь ты,— продекламировал Базилевич,— за что я хвалю и решенье твое одобряю.
— Ago gratias!l — с низким поклоном ответил Михал.
— II у, теперь очередь Корчака исповедаться,— весело продолжал Болеслав.— Что же ты-то думаешь, достойнейший наш драгун!
— Вот незадача! — засмеялся рослый и усатый Кор-чак, беззлобно принимая прозвище.— Видать, вы меня до
1 Благодарю! (лат.)
университета будете драгуном дразнить! Чем же я виноват, что вас перерос и похож на капитана драгунов? Так знайте, что я собираюсь стать ксендзом, и все вы, сколько вас тут есть, вскорости будете мне целовать руку!
— Ха, ха! — дружно расхохотались приятели.— Наш Корчак — приходский ксендз, каноник, а может, и епископ! Ей-богу, что-то не верится,— это он-то, который еще в пятом классе закрутил отчаянный роман в сопровождении гитары...
— Вот именно, я раньше других начал, потому раньше других и кончил,— печально ответил Корчак.— Ничего не поделаешь, меня ждут ксендзовская ряса и тонзура на темени.
— Выходит, нас здесь,— стал считать Павел Щер-ба,— два доктора, ксендз, литератор, законник и — ну, Жрилло, решай же поскорей, чтобы я знал, как тебя величать.
— Давайте погадаем на узелках! — воскликнул Болеслав, доставая платок.— Пусть сама судьба решит, кем ему быть.
— Вот и славно! Может, тогда мне будет легче выбирать,— со смехом сказал Жрилло.— Ладно, буду повиноваться велению всемогущего рока.
— На, тяни, и пусть вопрос о твоей судьбе решится так же легко, как развяжется этот гордиев узел! — торжественно произнес Болеслав.— Четыре уголка, каждый с особым узлом, обозначают богословие, медицину, право и словесность, о философии говорить не стоит, я помню, что тебе всегда надо было подсказывать, даже сколько будет девятью девять.
Жрилло подошел к нему, постоял, подумал и резко выдернул узелок.
— Ну, и что ж это означает? — спросил он, с любопытством его рассматривая.
— Пострижение! И быть тебе ксендзом! — засмеялся Болеслав.
— Ну нет,— молвил Жрилло,— уж этого-то, пожалуй, не будет.
— Эх вы, дети, дети! — отозвался со своей скамьи Базилевич.— Счастливые, что можете так шутить с судьбой...
— И над судьбой, и над судьбой! — повернувшись на каблуках, подхватил Жрилло.— Ксендз или не ксендз, а я предлагаю продолжить путь, а то темнеет, до Вильно по песку еще порядочно ехать, и я сильно сомневаюсь, чтобы к нашему приезду в городе устроили иллюминацию, так что торбу на плечо — и на постоялый двор!
И молодая компания с шумом, с песнями высыпала на крыльцо и, стуча каблуками, сбежала по ступеням. Поскольку никто не выразил особого желания взять Базиле-вича, Станислав усадил его в свою бричку, и они поехали дальше.
Почти в самом конце Троцкой улицы, за костелом братьев францисканцев, стоял неказистый дом, подобие гостиницы, которую содержал некий делец по имени Горилка; он сдавал жилье на /щи, на недели, на месяц, на год, держал тут же плохонькую харчевню и даже кофейню для особо бережливых проезжих. Не рассчитывая заполучить более зажиточных постояльцев, пан Горилка особенно охотно сдавал свои комнатушки на различные сроки бедным студентам. Его дом отличался прежде всего грязью и дешевизной — хозяин, который любил выпить и вечно ссорился с женой, поддерживал с величайшим искусством свое заведение, ежечасно грозившее крахом, и, не теряя присутствия духа, укрепляемого водкой, хватался то за одно, то за другое дело, больше полагаясь на чудо и на щедроты немецких князьков, чем на обычный, естественный ход вещей. Горилка был уже немолод, говорили, что когда-то он служил при княжеском дворе, даже был кухмистером и, скопив денег, вложил их в гостиничное заведение. Но, занявшись новым хозяйством, он женился на хорошенькой девице, много моложе его, старика, а характером, возможно, ему не уступавшей, и почему-то дело у них не пошло на лад. Один бог знает, что творилось в атом доме, супруги жили как кошка с собакой, каждый но-роиил что-то ухнатить из небольшого капитала, ее милость уже несколько |жз покидала его милость, его милость нередко брался за палку, из года в год дела шли все хуже, однако дом свои Горилка не закладывал, хоть и держалось все на волоске.
Он много задолжал на бойне, пекарю, в разных лавках и ил а дельцу дома, занимал у приятелей, денег на все не хнатало, они таяли у него в руках, но все же — ни шатко, ни валко, а дело шло. Приучившись со временем поменьше рассчитывать на мифических немецких князьков, которые тут не появлялись, и на богатых проезжих, о которых он мог только мечтать, так как они на Троцкую улицу, да еще в такой невзрачный дом, не заезжали, разве что случайно,-— пан Горилка решил наживаться на студентах: понаделав в доме крохотных комнатушек, брался харчевать приезжих, обстирывать и ссужать деньгами и уже прикидывал, что к концу года они с лихвой вернут ему расходы за несколько лет.
Человек он был непоседливый, крикливый, целый божий день бегал с ключами по дому, распекал прислугу, наводил порядок, но почему-то никто его не слушал, все шло через пень-колоду, к тому же Горилка, даже когда у него было самое неотложное дело, лишь встретит собеседника, мог часами стоять и разглагольствовать, не в силах остановиться.
С утра он выпивал чарку водки и, слегка захмелев, испытывал неодолимую потребность выговориться — принимался первому встречному выкладывать историю своей жизни, свои планы, сделки, неудачи, выворачивая наизнанку страждущую душу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38