В первую минуту Стась не мог вспомнить, кто это,— так неожиданно было появление здесь этого человека, но когда, завидев приближающегося Шарского, фигура стала удаляться, он узнал в ней Фаль-шевича. Станислав удивился, но был уверен, что не ошибся.
Фактор и хозяин еще стояли на пороге, когда встревоженный Станислав подбежал к ним с вопросом:
— Кто это тут был?
Оба переглянулись, и еврей, пожав плечами, отвернулся.
— Ну кто это мог быть? И что вам за дело? Наш знакомый, вы его не знаете.
Горилка только буркнул что-то себе под нос, и они сразу разошлись. Появление в Вильно Фалыневича, напомнившее Станиславу дом, о котором он без тоски и страха не мог подумать, сильно его обеспокоило — от волнения он до утра не мог уснуть. Но так как в два следующих дня он нигде Фалыпевича не встречал и о нем не слышал, то начал уже думать, что это был призрак, порожденный его воспаленным мозгом.
Но на третий день, на тротуаре возле костела доминиканцев, он лицом к лицу, носом к носу, столкнулся с Фаль-шевичем — сомнений быть не могло, вряд ли на земле нашлись бы две такие физиономии. Стась вздрогнул всем телом и попятился, а Фальшевич хотел, видно, удрать, но было слишком поздно, и он застыл на месте как вкопанный.
— Что вы здесь делаете? — еле слышно спросил Станислав.
— А-а-а! Это вы! А я... я приехал по своим делам... У меня тут есть родственники... в аптеке.
— Что в Красноброде, ради бога, скажите мне, что в Красноброде?
— А что там может быть? Или вы думаете, там очень заметно, что вас нет?
— Что мой отец?
— Запретил даже вспоминать вас, и говорят, даже завещание написал и вас лишил наследства.
— А матушка? — заламывая руки, спросил Стась.
— Пани судейша полностью разделяет мнение его милости судьи,— ответил, икая, Фальшевич.— Впрочем, от меня вы ничего не узнаете... Его милость судья предвидел, что вы можете пристать с расспросами, и вообще запретил мне с вами разговоры разговаривать.
Произнеся эти несколько фраз со все возрастающей досадой, Фальшевич хотел уже удалиться, бормоча что-то невразуми!елыюе, как вдруг Стась, которому эта гнусная фигура, напоминавшая о доме, вдруг стала чем-то дорога, удержал его, схватив за руку. Юноше пришла счастливая мысль, что Фалыпевича легко будет подкупить рюмкой,— в кармане у Стася еще было несколько последних злотых.
—- Пан Фальшевич,— умоляюще сказал он,—- давайте поговорим, тут недалеко кондитерская есть, может, подкрепитесь?
Педагог, собравшийся бежать, остановился, в заплывших его глазках что-то блеснуло, он облизнулся.
—- Да что вы! Не надо этого!..— запинаясь, промямлил он.— Правда, тут, в городе, замучаешься до смерти, с утра маковой росинки во рту не было...
Несмотря на это заверение, от него крепко разило винным перегаром. Стась, видя, что обороняется он не слишком ретиво, принялся настаивать.
— Пойдемте же, пан Фалыневич,— сказал он, беря его за руку,— рюмочка сладкой водки не повредит.
— Никогда не повредит! — вскричал педагог, слабея перед соблазном.— Водка, aqua vitae! l Пусть дурни пьют вино, то напиток вредный и для желудка и для кармана... Нет, мне водку! Водка — это дело! Не чтобы напиваться допьяна, а исключительно для пищеварения... Ну, и где же твоя кондитерская?
Стась радостно потащил его.
Они вошли в боковую комнатку первой попавшейся кондитерской, и Фалыневич алчным взглядом окинул бутыли, стоявшие в соседней комнате, подобно построенной к бою армии, ровными, плотными шеренгами.
Принесли водку. Стась сел с ним рядом и начал выспрашивать.
— Ох, что творилось в Красноброде, когда пришло ваше письмо, и передать нельзя! — сказал Фалыневич, смакуя кромбамбулю.— Пан судья кидался на всех, как... как вепрь, пани судейша плакала, ломала руки, мы все стояли, тряслись от страха, пикнуть не смели. Наконец пан судья закричал: «Нет у меня сына! Не хочу его видеть, не хочу о нем больше слышать! Как себе постелил, так пусть и поспит!.. Не пожелал меня слушать, пусть своими силами пробивается! С богом! Посмотрим, далеко ли уйдет». С той поры о пане Станиславе дома и не вспоминали.
Вторая и третья рюмки сделали Фальшевича еще более разговорчивым и откровенным; он признался, а вернее, намекнул, что был послан в Вильно сообщить домохозяину et quibus interest universis2, что судья за сына не отвечает и платить не будет.
Из его бессвязных, как бы невольно вырвавшихся признаний Станислав уяснил лишь то, что на прощенье net ни малейшей надежды, хотя бы он и совершенно покорился.
«Ежели он будет с голоду подыхать и, как блудный сын, вернется домой,— так, по словам Фальшевича, сказал судья,— все равно не прощу, не приму! Ежели покажется мне на глаза и станет просить прощения, я бы ему только
1 вода жизни! (лат.)
2 и тем в мире, для кого это важно (лат.).
одно разрешил — пусть оставит университет и приедет в деревню учиться послушанию... Науки ему ни к чему, от них его слабая голова вскружилась, лучше пусть хозяйничает в Красыоброде».
Стало быть, никакой надежды, никакого просвета — возвратиться к той рабской жизни после изведанной им свободы Станислав уже не мог, надо было оставаться в Вильно, самому думать о себе и отречься от родительского дома.
Вздыхая, вышел наш студент из кондитерской, ведя подвыпившего бакалавра, который, подобрев от водки, начал уже жалеть Стася.
— Ей-богу,— сказал он,— мне вас жалко... Ну, зачем же было так поступать! Зачем! Ох, какая глупость! Теперь, когда дело сделано, ничего не попишешь! Ух, и хороша ви~ ленская водочка, слов нет! Я его милости судье не признаюсь, что мы виделись. Беда, беда! Что ж, все кончено, но водка, уж и водка!.. Спокойной ночи, пан Станислав!
Утром Павел Щерба пришел с известием, что одному из университетских профессоров нужен воспитатель для сына и он намерен выбрать его среди студентов отделения словесных наук. О таком завидном, во всех смыслах выгодном месте Станислав мог только мечтать — надо было приложить все старания, пустить в ход все пружины, чтобы его получить. Иметь жилье, харч, небольшую плату и протекцию профессора — это для бедного студента великое дело, и немудрено, что при первом слухе о вакансии все потертые локти отделения словесных наук пришли в движение, отпихивая друг друга, чтобы получить это местечко, попасть в это эльдорадо.
Напел Щорба, даже не спрашивая приятеля, уже предпринял без ого ведома кое-какие шаги и добился обещания, что в этот же день можно будет представить Стася профессору. Такая весть была огромной радостью для бедняги. Но в то же время его обуревал страх, он боялся, что не хватит сил справиться с такой важной задачей, когда он сам еще недоучка, и он едва дал себя уговорить на встречу с профессором. Время и место были назначены, Щерба взялся представить робкого товарища. Полдня прошло в тревоге, колебаниях, приливах надежды — на лекциях Станислав с трудом ловил отдельные фразы, так сильно колотилось сердце и голова пылала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Фактор и хозяин еще стояли на пороге, когда встревоженный Станислав подбежал к ним с вопросом:
— Кто это тут был?
Оба переглянулись, и еврей, пожав плечами, отвернулся.
— Ну кто это мог быть? И что вам за дело? Наш знакомый, вы его не знаете.
Горилка только буркнул что-то себе под нос, и они сразу разошлись. Появление в Вильно Фалыневича, напомнившее Станиславу дом, о котором он без тоски и страха не мог подумать, сильно его обеспокоило — от волнения он до утра не мог уснуть. Но так как в два следующих дня он нигде Фалыпевича не встречал и о нем не слышал, то начал уже думать, что это был призрак, порожденный его воспаленным мозгом.
Но на третий день, на тротуаре возле костела доминиканцев, он лицом к лицу, носом к носу, столкнулся с Фаль-шевичем — сомнений быть не могло, вряд ли на земле нашлись бы две такие физиономии. Стась вздрогнул всем телом и попятился, а Фальшевич хотел, видно, удрать, но было слишком поздно, и он застыл на месте как вкопанный.
— Что вы здесь делаете? — еле слышно спросил Станислав.
— А-а-а! Это вы! А я... я приехал по своим делам... У меня тут есть родственники... в аптеке.
— Что в Красноброде, ради бога, скажите мне, что в Красноброде?
— А что там может быть? Или вы думаете, там очень заметно, что вас нет?
— Что мой отец?
— Запретил даже вспоминать вас, и говорят, даже завещание написал и вас лишил наследства.
— А матушка? — заламывая руки, спросил Стась.
— Пани судейша полностью разделяет мнение его милости судьи,— ответил, икая, Фальшевич.— Впрочем, от меня вы ничего не узнаете... Его милость судья предвидел, что вы можете пристать с расспросами, и вообще запретил мне с вами разговоры разговаривать.
Произнеся эти несколько фраз со все возрастающей досадой, Фальшевич хотел уже удалиться, бормоча что-то невразуми!елыюе, как вдруг Стась, которому эта гнусная фигура, напоминавшая о доме, вдруг стала чем-то дорога, удержал его, схватив за руку. Юноше пришла счастливая мысль, что Фалыпевича легко будет подкупить рюмкой,— в кармане у Стася еще было несколько последних злотых.
—- Пан Фальшевич,— умоляюще сказал он,—- давайте поговорим, тут недалеко кондитерская есть, может, подкрепитесь?
Педагог, собравшийся бежать, остановился, в заплывших его глазках что-то блеснуло, он облизнулся.
—- Да что вы! Не надо этого!..— запинаясь, промямлил он.— Правда, тут, в городе, замучаешься до смерти, с утра маковой росинки во рту не было...
Несмотря на это заверение, от него крепко разило винным перегаром. Стась, видя, что обороняется он не слишком ретиво, принялся настаивать.
— Пойдемте же, пан Фалыневич,— сказал он, беря его за руку,— рюмочка сладкой водки не повредит.
— Никогда не повредит! — вскричал педагог, слабея перед соблазном.— Водка, aqua vitae! l Пусть дурни пьют вино, то напиток вредный и для желудка и для кармана... Нет, мне водку! Водка — это дело! Не чтобы напиваться допьяна, а исключительно для пищеварения... Ну, и где же твоя кондитерская?
Стась радостно потащил его.
Они вошли в боковую комнатку первой попавшейся кондитерской, и Фалыневич алчным взглядом окинул бутыли, стоявшие в соседней комнате, подобно построенной к бою армии, ровными, плотными шеренгами.
Принесли водку. Стась сел с ним рядом и начал выспрашивать.
— Ох, что творилось в Красноброде, когда пришло ваше письмо, и передать нельзя! — сказал Фалыневич, смакуя кромбамбулю.— Пан судья кидался на всех, как... как вепрь, пани судейша плакала, ломала руки, мы все стояли, тряслись от страха, пикнуть не смели. Наконец пан судья закричал: «Нет у меня сына! Не хочу его видеть, не хочу о нем больше слышать! Как себе постелил, так пусть и поспит!.. Не пожелал меня слушать, пусть своими силами пробивается! С богом! Посмотрим, далеко ли уйдет». С той поры о пане Станиславе дома и не вспоминали.
Вторая и третья рюмки сделали Фальшевича еще более разговорчивым и откровенным; он признался, а вернее, намекнул, что был послан в Вильно сообщить домохозяину et quibus interest universis2, что судья за сына не отвечает и платить не будет.
Из его бессвязных, как бы невольно вырвавшихся признаний Станислав уяснил лишь то, что на прощенье net ни малейшей надежды, хотя бы он и совершенно покорился.
«Ежели он будет с голоду подыхать и, как блудный сын, вернется домой,— так, по словам Фальшевича, сказал судья,— все равно не прощу, не приму! Ежели покажется мне на глаза и станет просить прощения, я бы ему только
1 вода жизни! (лат.)
2 и тем в мире, для кого это важно (лат.).
одно разрешил — пусть оставит университет и приедет в деревню учиться послушанию... Науки ему ни к чему, от них его слабая голова вскружилась, лучше пусть хозяйничает в Красыоброде».
Стало быть, никакой надежды, никакого просвета — возвратиться к той рабской жизни после изведанной им свободы Станислав уже не мог, надо было оставаться в Вильно, самому думать о себе и отречься от родительского дома.
Вздыхая, вышел наш студент из кондитерской, ведя подвыпившего бакалавра, который, подобрев от водки, начал уже жалеть Стася.
— Ей-богу,— сказал он,— мне вас жалко... Ну, зачем же было так поступать! Зачем! Ох, какая глупость! Теперь, когда дело сделано, ничего не попишешь! Ух, и хороша ви~ ленская водочка, слов нет! Я его милости судье не признаюсь, что мы виделись. Беда, беда! Что ж, все кончено, но водка, уж и водка!.. Спокойной ночи, пан Станислав!
Утром Павел Щерба пришел с известием, что одному из университетских профессоров нужен воспитатель для сына и он намерен выбрать его среди студентов отделения словесных наук. О таком завидном, во всех смыслах выгодном месте Станислав мог только мечтать — надо было приложить все старания, пустить в ход все пружины, чтобы его получить. Иметь жилье, харч, небольшую плату и протекцию профессора — это для бедного студента великое дело, и немудрено, что при первом слухе о вакансии все потертые локти отделения словесных наук пришли в движение, отпихивая друг друга, чтобы получить это местечко, попасть в это эльдорадо.
Напел Щорба, даже не спрашивая приятеля, уже предпринял без ого ведома кое-какие шаги и добился обещания, что в этот же день можно будет представить Стася профессору. Такая весть была огромной радостью для бедняги. Но в то же время его обуревал страх, он боялся, что не хватит сил справиться с такой важной задачей, когда он сам еще недоучка, и он едва дал себя уговорить на встречу с профессором. Время и место были назначены, Щерба взялся представить робкого товарища. Полдня прошло в тревоге, колебаниях, приливах надежды — на лекциях Станислав с трудом ловил отдельные фразы, так сильно колотилось сердце и голова пылала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38