Временно приостановленный порыв снова набрал силу, и студент медицины, находя себе всяческие оправдания, пропускал лекции Бслькевича, прекрасные изложения Фон-борга, физику Джевинского, чтобы украдкой послушать, что там говорит о латинской литературе весельчак Капел-ли, что читает серьезный Боровский или причудливо комментирует угрюмый Мюииих. Сокровища человеческой мысли, скрытые от него завесой непонятных языков, манили нднойио чарами тайны и величием своей славы — он убегал на лекции филологов, на чтения по истории, литературе и только там чувствовал себя в своей стихии. Так, и мучительной душевной борьбе, разрываясь между долгом и влечением, он весь истерзался, хотя отец не слишком его тревожил своими наставлениями,— судья писал сыну редко и кратко, даже мысли не допуская, что тот может ослушаться, и Стась все больше склонялся к тому, что его манило еще в гимназии — к словесности. Вскоре тетрадь но анатомии с едва начатыми записями по остеологии сменилась конспектами по литературе, а книги по физике и химии — грамматиками, словарями и учебниками истории. Щерба, глядя на это, помалкивал, не решаясь его бранить, но и не желая потакать. Между тем Базилевич, частенько навещавший Стася, не переставал его убеждать идти вопреки всему тем путем, какой ему назначила судьба, наделив талантом и любовью к поэзии, к литературе,— ставя себя в пример, Базилевич насмехался над трусостью товарища, называя ее ребячеством.
— Будь я на твоем месте,— говорил он,— я бы прямо написал родителям, ну а если бы они воспротивились, стали угрожать, так неужто без их помощи нельзя обойтись! Страшен черт, да милостив бог!
— Ах, дело тут не в помощи! Но чтобы непослушание закрыло для меня родной дом, лишило родительской любви! Чтобы никогда больше не увидеть дорогих сердцу мест, дорогих лиц! О, это ужасно, это страшнее всего!
— Баба ты! — изрек на это Базилевич.— У родителей твоих наверняка больше ума и любви к тебе, чем ты им приписываешь. Ты просто на них клевещешь, обвиняя в равнодушии, тупости и жестокосердии!
Возражать Стась не посмел.
Он еще боролся с собою, слабо противясь стремлению, становившемуся с каждым днем все сильнее; наконец, собравшись с силами и твердо решив следовать призыву судьбы, он написал матери письмо, в покорном, умоляющем тоне излагая свое состояние и неколебимое решение пойти по единственно для него возможному, как он считал, пути. Он знал, что мать никому не пишет и ни от кого писем не получает и что письмо непременно попадет в руки отца, но, может быть, именно поэтому снес письмо на почту.
В тревоге ожидал он ответа... однако ответа не было очень-очень долго. Но вот наконец, явился почтальон и вручил ему письмо в сером конверте, на котором Станислав с трепетом увидел надпись, сделанную отцовской рукой. Там, в конверте, на четвертушке бумаги, его приговор — жизнь или смерть, прощение или проклятие! Прежде чем вскрыть конверт, Стась упал на колени и горячо помолился. У него не хватало мужества взглянуть на письмо, он держал конверт трясущимися руками. К счастью, в эту минуту вошел Щерба — узнав, в чем дело, и пожалев несчастного, он сам взломал печать. По его лицу Шарский прочитал свой приговор — Павел побледнел, руки у него задрожали, и листок медленно упал на пол. ^ Молча, со слезами на глазах, Щерба обнял Стася.
— Свершилось,— сказал он,— и, хотя мне не верится, чтобы сердца родителей могли навсегда отвернуться от сына, теперь ты уже не вправе обращаться к ним и только должен надеяться на их милосердие. Ты поступил, как хотел, меня не послушал, послушал Базилевича, так наберись же сил идти дальше без чьих-либо советов, идти своим путем. Отец отказался называть тебя своим сыном, отрекся от тебя и знать о тебе больше не хочет, он предоставляет тебе устраиваться самому, раз ты захотел жить по своей воле.
Стась стоял молча, оцепенев от горя, сжав руки, стиснув зубы,— видно было, что он безмерно страдает, но силится сдержать себя. Щерба ни на минуту не оставлял его одного.
— Скверно получилось,— говорил он,—но если ты не хочешь или по можешь просить прощения, так подумай, что делать дальше. Пока у нас кое-что есть, мы с тобою поделимся, но долго это не протянется. Советую тебе отказаться от отдельной комнаты, переходи к нам и прими нашу помощь.
Они молча обнялись.
— Не терзайся чрезмерно,— прибавил Щерба.— Ты мпе как-то говорил о богатых родственниках, сходи к ним, может, они помогут,
— Ни за что! — воскликнул Станислав, вспомнив Аде-лю.— Ни за что! Я буду работать и жить своим трудом.
— А если через них попытаться уломать отца? — неуверенно предложил Щерба.
Стась задумался.
— Попробую,— сказал он,— хотя не знаю, найдется ли человек, который решился бы обратиться к нему с просьбой, убеждением, замечанием... и хоть чего-нибудь добился против его воли. Именно этим моим богатым родичам моя медицина была не но душе, они бы должны за-< тупиться и меня перед отцом. Надежды нет ни малейшей, но мне не хотелось бы потом упрекать себя, что я чем пренебрег, что можно было сделать.
Щерба еще был у Стася, когда пан Горилка, то ли догадались о перемене в жизни своего постояльца, то ли подслушан их разговор, с озабоченным видом ввалился в комнату, бренча ключами. Искоса поглядев на Станислава, он взял понюшку и нагнулся, как бы что-то высматривая в комнате.
— А что ж это у вас,— немного помолчав, сказал он,— и стул поломан, и стекло в окне разбито...
— Но ведь вы мне так сдали! — удивился Станислав.
— В самом деле? Что-то не припомню.— возразил Горилка,— я всегда все сдаю в образцовом порядке... Но это не важно, не будем спорить... Я вот что хотел спросить, мне это надо знать на будущее — вы эту комнату и дальше будете снимать?
— Как так? — удивился Станислав.— Она же оплачена вперед за квартал... а он только начался!
— За квартал! Ну, конечно! Это верно! — сказал, глотая слюну, Горилка.—- Да, за квартал... Но после этого квартала...
— После квартала мы и поговорим,— ответил Шарский.
— Потому как если она вам не годится — а она, сдается мне, холодновата, да и печь потрескалась,— проворчал пан Горилка,— так зачем же вам ее дальше занимать? У меня как раз есть охотник снять ее на год.
— Но за нее же заплачено! — возмутился Станислав.
— Что значит «заплачено»? Ну да, заплачено, но если по истечении срока контракта с моей стороны будут претензии, а вы окажетесь в затруднении и не сможете их удовлетворить, так не лучше ли нам заранее поладить?
Студенты переглянулись.
— Я человек мирный и справедливый,— продолжал Горилка,— никто меня не упрекнет в том, что я к кому-то придрался... и кабы не эта шельма, моя жена, с вашего позволения, из-за которой все пошло прахом,— о, я бы жил по-другому!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38