Однажды утром, когда Шарский, возвратясь с лекций, слонялся один по их пустой общей квартире, лихорадочно размышляя о завтрашнем дне, неожиданно показался в дверях Герш, который давно уже не появлялся, потому что приходить было незачем.
— Добрый день, пан Станислав!
Погруженный в свои думы, Стась даже не ответил. Еврей угодливо повторил приветствие.
— Добрый день, пан Станислав!
— Чего тебе? — спросил Шарский.
— Да так, ничего. Пришел узнать, может, вам что-то надобно...
— Ничего не надобно... Потому что ничего уже нет! — со вздохом ответил студент.
Еврей минуту помолчал, но его явно что-то распирало.
— Кабы вы, паныч, знали, как я вас люблю,— тихо произнес он,— ей-богу, без лести, мало найдется таких порядочных молодых людей... Я хотел бы вам чем-то помочь, по совести, ауф не мунес.
— Чем же ты мне поможешь? — с горькой усмешкой возразил Стась.— Продать-то мне больше нечего. Вы у меня все перетаскали...
— Да разве я про то говорю? Храни боже! — возмутился Герш, разводя руками.— Ауф не мунес, я все себе голову ломаю, что бы для вас сделать! И я надеюсь, если что подвернется... так и мне, бедному еврею, малость перепадет.
Стась уставился на него — так странно прозвучали длино но слышанные слова надежды.
-- Что жо можот подвернуться? — с живостью спросил он.
Герш подошел к нему, таинственно оглянулся и в.дохнул, будто готовясь поднять большую тяжесть.
— Л что вы мне дадите? — спросил он.
— Что я тебе должен дать? И за что?
— За что? Л если я найду для вас легкий заработок?
— Признаюсь, я тебя не понимаю.
— Ну, ну! Уж я торговаться не буду, ауф не мунес, я
по совести (древиеевр.).
знаю, пан студент человек порядочный — дадите что пожелаете! Я на вас полагаюсь.
Стась все еще стоял, не понимая, что еврей ему обещает и чего от него хочет, но вот Герш наконец заговорил чуть ли не шепотом:
— Такое место! Такие кондиции, ай вай! Ауф не му-нес, лучшего места на свете нет. Купец первой гильдии. А уж богатый, а морейну , ужасти! Хотел бы я иметь хотя один процент от процента того, что он в месяц получает! У него есть дочка. Вы по-французски знаете?
К счастью, Станислав на редкость хорошо владел этим языком, будучи обязан своими знаниями приблудному французу, старому пьянчуге, который в Красноброде и умер.
— Знаю,— отвечал бедняга, уже догадываясь, что хочет предложить ему еврей.
— Так вы будете учить французскому его дочку! Вот как! А что? Разве плохо? А файне2 девочка! Купец первой гильдии, магазин на Немецкой улице, другой магазин в Слониме, третий в Гродно, а на ярмарке в Зельве он первый человек. Кто его не знает! Давид Абрамович Бя-лостоцкий — да вы знаете, вы должны были хотя бы слышать о нем.
— Не слыхал,— холодно ответил Шарский.
— Но магазин его видели?
— Не видал.
Еврей пожал плечами.
— Он вам хорошо заплатит, пан Станислав! Стась подумал, взвесил.
— Благодарю тебя,— сказал он фактору,— искренне благодарю, идем к Давиду Бялостоцкому, я буду учить его дочку.
Герш, который не ожидал, что студент так быстро согласится, и потому так расхваливал и Давида, и его магазины, и его положение, и богатство, и дочку, видя, что Стась с готовностью принимает его предложение, немного смешался.
— Ну, ну! Сперва я об этом его извещу. Но вы таки да знаете по-французски, ауф не мунес?
— Ну, уж кабы не знал, я бы не соглашался!
— О, я вас знаю, паныч, я вам верю! Ну, ну! Мы еще потолкуем! Я вечером приду. Но вы, паныч, не забудете
1 умница (древнеевр.),
2 чудная (идиш).
бедного фактора? Да скажи я только слово, сотня студентов будет драться за это место, но я, ауф не мунес, никому не скажу! Я это специально для вас нашел! А уж сколько пар сапог стоптал!
Тут, услышав на лестнице шаги возвращающихся с лекций товарищей Шарского, еврей спохватился и, откланявшись, убежал.
Дом Давида Абрамовича Бялостоцкого, купца первой гильдии, стоял на Немецкой улице, которая никогда не принадлежала к числу самых чистых и красивых в Вильно. Зажатый между другими кирпичными домами и неудачно поставленный, так что солнце никогда в него не заглядывало, он, хотя и просторный и со стенами прочной, старинной кладки, был неудобным и мрачным. В подвале этого трехэтажного дома жили служащие Давида, который вел крупные торговые дела и нуждался в множестве помощников, а несколько чердачных комнатушек почти всегда стояли пустые. В первом этаже размещались три хозяйских магазина, а остальную часть дома занимала его семьи, состояишая уже из трех поколений. В комнатах со стороны двора жил отец Давида, Абрам Бялостоцкий, старый еврей с длинной седой бородой, родившийся в местечке, по которому взял себе фамилию, и помнивший еще времена вольного Кракова и польского Версаля{. Его отец, дед Давида, держал когда-то в Белостоке заезжий дом и на стоявшей там народной кавалерии нажил себе капиталец, с которым Абрам и начал коммерцию уже в более широких масштабах.
Старик вместе со своею женой Рухлей, простой, неопрятной еврейкой, жили тут в довольстве, но среди беспорядка, к которому оба они по скупости и неряшеству привыкли, в темных, сырых, глядящих во двор комнатках, тешась своими внуками и сокрушаясь о том, что молодое поколение все дальше отходит от закона Моисеева и традиционных обычаев народа израильского. Старик Абрам одейайся но средневековой моде, носил долгополый, на крючках, кафтан с бархатными отворотами, а отправля-
1 По решению Венского конгресса в 1815 г. была образована Краковская республика (г. Краков с округой), просуществовавшая до 184С г., когда ее присоединили к Австрийской империи. «Польским Версалем» называли двор короля Станислава Августа (1764—1795), находившийся под влиянием французской придворной культуры.
ясь на улицу,— что случалось редко, если не считать выходов в синагогу,— надевал поверх кафтана плащ с длинными рукавами, завязывавшийся у шеи тесемками, брал трость с серебряным набалдашником и на голову водружал высокую соболью шапку, каких теперь нигде уже не увидишь. Почтенной наружности, сутулый, с погасшим взором, серьезным, даже скорбным выражением лица, он был нрава унылого, печального, молчаливого. Рухля, еще реже выходившая из дому, одевалась, подобно мужу, по-старинке, как когдатошние польские еврейки, носила парчовую безрукавку, расшитую жемчугом головную повязку и платья старинного покроя. Даже туфли носила на высокой пробковой подошве — хоть и неудобно было в них ходить, старуха непрестанно ковыляла из комнаты в комнату, ex officiol браня прислугу. Абрам в торговые дела сына уже вовсе не вмешивался, полностью предавшись благочестию и набожным размышлениям, а Давид заходил к нему лишь изредка за советом или с церемониальным визитом как к главе рода. Ничем больше не занимаясь, старик все свое время проводил за Талмудом, почти не снимая «тефилим» и «зизим» 2, вникая в комментарии ученых раввинов и дивясь тайнам, скрытым в каждой букве священного писания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Добрый день, пан Станислав!
Погруженный в свои думы, Стась даже не ответил. Еврей угодливо повторил приветствие.
— Добрый день, пан Станислав!
— Чего тебе? — спросил Шарский.
— Да так, ничего. Пришел узнать, может, вам что-то надобно...
— Ничего не надобно... Потому что ничего уже нет! — со вздохом ответил студент.
Еврей минуту помолчал, но его явно что-то распирало.
— Кабы вы, паныч, знали, как я вас люблю,— тихо произнес он,— ей-богу, без лести, мало найдется таких порядочных молодых людей... Я хотел бы вам чем-то помочь, по совести, ауф не мунес.
— Чем же ты мне поможешь? — с горькой усмешкой возразил Стась.— Продать-то мне больше нечего. Вы у меня все перетаскали...
— Да разве я про то говорю? Храни боже! — возмутился Герш, разводя руками.— Ауф не мунес, я все себе голову ломаю, что бы для вас сделать! И я надеюсь, если что подвернется... так и мне, бедному еврею, малость перепадет.
Стась уставился на него — так странно прозвучали длино но слышанные слова надежды.
-- Что жо можот подвернуться? — с живостью спросил он.
Герш подошел к нему, таинственно оглянулся и в.дохнул, будто готовясь поднять большую тяжесть.
— Л что вы мне дадите? — спросил он.
— Что я тебе должен дать? И за что?
— За что? Л если я найду для вас легкий заработок?
— Признаюсь, я тебя не понимаю.
— Ну, ну! Уж я торговаться не буду, ауф не мунес, я
по совести (древиеевр.).
знаю, пан студент человек порядочный — дадите что пожелаете! Я на вас полагаюсь.
Стась все еще стоял, не понимая, что еврей ему обещает и чего от него хочет, но вот Герш наконец заговорил чуть ли не шепотом:
— Такое место! Такие кондиции, ай вай! Ауф не му-нес, лучшего места на свете нет. Купец первой гильдии. А уж богатый, а морейну , ужасти! Хотел бы я иметь хотя один процент от процента того, что он в месяц получает! У него есть дочка. Вы по-французски знаете?
К счастью, Станислав на редкость хорошо владел этим языком, будучи обязан своими знаниями приблудному французу, старому пьянчуге, который в Красноброде и умер.
— Знаю,— отвечал бедняга, уже догадываясь, что хочет предложить ему еврей.
— Так вы будете учить французскому его дочку! Вот как! А что? Разве плохо? А файне2 девочка! Купец первой гильдии, магазин на Немецкой улице, другой магазин в Слониме, третий в Гродно, а на ярмарке в Зельве он первый человек. Кто его не знает! Давид Абрамович Бя-лостоцкий — да вы знаете, вы должны были хотя бы слышать о нем.
— Не слыхал,— холодно ответил Шарский.
— Но магазин его видели?
— Не видал.
Еврей пожал плечами.
— Он вам хорошо заплатит, пан Станислав! Стась подумал, взвесил.
— Благодарю тебя,— сказал он фактору,— искренне благодарю, идем к Давиду Бялостоцкому, я буду учить его дочку.
Герш, который не ожидал, что студент так быстро согласится, и потому так расхваливал и Давида, и его магазины, и его положение, и богатство, и дочку, видя, что Стась с готовностью принимает его предложение, немного смешался.
— Ну, ну! Сперва я об этом его извещу. Но вы таки да знаете по-французски, ауф не мунес?
— Ну, уж кабы не знал, я бы не соглашался!
— О, я вас знаю, паныч, я вам верю! Ну, ну! Мы еще потолкуем! Я вечером приду. Но вы, паныч, не забудете
1 умница (древнеевр.),
2 чудная (идиш).
бедного фактора? Да скажи я только слово, сотня студентов будет драться за это место, но я, ауф не мунес, никому не скажу! Я это специально для вас нашел! А уж сколько пар сапог стоптал!
Тут, услышав на лестнице шаги возвращающихся с лекций товарищей Шарского, еврей спохватился и, откланявшись, убежал.
Дом Давида Абрамовича Бялостоцкого, купца первой гильдии, стоял на Немецкой улице, которая никогда не принадлежала к числу самых чистых и красивых в Вильно. Зажатый между другими кирпичными домами и неудачно поставленный, так что солнце никогда в него не заглядывало, он, хотя и просторный и со стенами прочной, старинной кладки, был неудобным и мрачным. В подвале этого трехэтажного дома жили служащие Давида, который вел крупные торговые дела и нуждался в множестве помощников, а несколько чердачных комнатушек почти всегда стояли пустые. В первом этаже размещались три хозяйских магазина, а остальную часть дома занимала его семьи, состояишая уже из трех поколений. В комнатах со стороны двора жил отец Давида, Абрам Бялостоцкий, старый еврей с длинной седой бородой, родившийся в местечке, по которому взял себе фамилию, и помнивший еще времена вольного Кракова и польского Версаля{. Его отец, дед Давида, держал когда-то в Белостоке заезжий дом и на стоявшей там народной кавалерии нажил себе капиталец, с которым Абрам и начал коммерцию уже в более широких масштабах.
Старик вместе со своею женой Рухлей, простой, неопрятной еврейкой, жили тут в довольстве, но среди беспорядка, к которому оба они по скупости и неряшеству привыкли, в темных, сырых, глядящих во двор комнатках, тешась своими внуками и сокрушаясь о том, что молодое поколение все дальше отходит от закона Моисеева и традиционных обычаев народа израильского. Старик Абрам одейайся но средневековой моде, носил долгополый, на крючках, кафтан с бархатными отворотами, а отправля-
1 По решению Венского конгресса в 1815 г. была образована Краковская республика (г. Краков с округой), просуществовавшая до 184С г., когда ее присоединили к Австрийской империи. «Польским Версалем» называли двор короля Станислава Августа (1764—1795), находившийся под влиянием французской придворной культуры.
ясь на улицу,— что случалось редко, если не считать выходов в синагогу,— надевал поверх кафтана плащ с длинными рукавами, завязывавшийся у шеи тесемками, брал трость с серебряным набалдашником и на голову водружал высокую соболью шапку, каких теперь нигде уже не увидишь. Почтенной наружности, сутулый, с погасшим взором, серьезным, даже скорбным выражением лица, он был нрава унылого, печального, молчаливого. Рухля, еще реже выходившая из дому, одевалась, подобно мужу, по-старинке, как когдатошние польские еврейки, носила парчовую безрукавку, расшитую жемчугом головную повязку и платья старинного покроя. Даже туфли носила на высокой пробковой подошве — хоть и неудобно было в них ходить, старуха непрестанно ковыляла из комнаты в комнату, ex officiol браня прислугу. Абрам в торговые дела сына уже вовсе не вмешивался, полностью предавшись благочестию и набожным размышлениям, а Давид заходил к нему лишь изредка за советом или с церемониальным визитом как к главе рода. Ничем больше не занимаясь, старик все свое время проводил за Талмудом, почти не снимая «тефилим» и «зизим» 2, вникая в комментарии ученых раввинов и дивясь тайнам, скрытым в каждой букве священного писания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38