Как не быть благодарным Антону Павловичу Чехову, убедившему его в необходимости иметь свою газету!..
Сытин иногда наблюдал, как расходится его «Русское слово», прислушивался к мнению читателей, что им по вкусу, что не нравится в газете. Проходя как-то мимо газетчиков, стоявших на бойких местах, на углах улиц, он остановился и стал слушать их выкрики:
– «Русское слово», фельетон Дорошевича! Фельетон Дорошевича!.. – Газетчики едва успевали получать медяки.
Вмиг «Русское слово» было расхватано, у газетчиков в сумках оставались неходовые газеты, торговля не шла так бойко.
Один из газетчиков, белобрысый, с кудряшками и тонким носом, от нечего делать сел на тумбочку, на углу Колокольной улицы, и, чтобы привлечь внимание прохожих, затянул песенку:
Эх, полна сума тяжелая,
Легковесен лишь итог.
Есть газета развеселая
Разлюли-люли «Листок»,
«Биржевушка», «Время новое»,
С ними некуда идти,
Лучше сытинского «Слова»
Вам наверно не найти!..
Ходишь, бродишь день по городу
И рубля не наживешь.
Ходишь, бродишь, треплешь бороду,
От «Копейки» – пользы грош.
Наты-Пинкертоны сыщики,
И ты, «Ник Картер», выноси!
Всюду сыщики, как прыщики,
Расплодились на Руси…
Вокруг веселого газетчика собиралась толпа. Подошел и Сытин, картуз на глаза сдвинул, бородку подстриженную рукой сжал, как бы кто не узнал из питерских.
– Молодец парень! Хорошо поёшь, – подал полтинник. – Дай на весь журнальчиков…
– Пожалуйста, господин, пожалуйста!..
– А «Русского слова» не осталось?
– Где там! Сегодня с Дорошевичем…
– Любят, значит?
– Любят. А Немировича-Вральченко, того не так любят. Дорошевич умеет развеселить!..
– А чей ты сам, откуда родом такой голосистый?
– На нашем деле и вы бы заголосили. Мы глоткой берем. Не поорешь и не пожрешь! А родом мы Каргопольского уезда Богдановской волости. Нас тут, богдановских газетчиков, – артель больше ста! И все у одного подрядчика. Нам грош, ему – пятак… Это уж как водится…
Сытин свернул трубочкой журналы, пошел в сторону Литейного проспекта, а оттуда в Эртелев переулок к Суворину. Газетчик догнал его, слегка толкнул в бок и тихонько сказал:
– А вам, простите, не угодно ли купить запретную?..
– Что именно?
– «Рабочую газету»… Цена десять копеек: пять копеек за номер плюс пятак за риск… – Свернутую, отпечатанную на тонкой бумаге газету парень, не дожидаясь ответа, сунул Сытину в карман пиджака.
– Ух ты какой! Ладно уж, на вот тебе двугривенный без сдачи, да не рискуй так дешево. Ох, парень, парень! Как звать-то тебя?..
– 3овут зовуткой, величают уткой!..
– То-то, – засмеялся Сытин. – Поберегайся…
В тот раз, будучи в Петербурге, Иван Дмитриевич не мог встретиться с Сувориным. Правда, в этом особой деловой надобности не было – два крупных издателя в своих делах редко соприкасались. Разве только взаимно, не в ущерб один другому, обменивались рекламой. Сытин хотел навестить Суворина без всякого предупреждения. Он уже поднялся по широкой железной лестнице на второй этаж и спросил швейцара, принимает ли Алексей Сергеевич сегодня посетителей.
– Ни боже мой! – почти шепотом ответил за швейцара стоявший тут один из конторщиков. – Сегодня наш хозяин очень не в духе, сидит под замком, сам не показывается и никого, хоть самого Пуришкевича, не велел пускать на порог…
– Не смею нарушать его беспокойствие. Пусть проволнуется… Скажите, что Сытин заходил…
– Подождите, ах, Иван Дмитриевич, минуточку, может быть, он вас…
– Ни в коем случае! До свидания. Я без особой надобности. Я в Питере бываю чаще, нежели он в Москве. Передайте ему поклон от меня…
– Будет исполнено!..
Суворин потом разволновался:
– Как неудобно, как некрасиво получилось! Сытин, можно сказать, был у самых моих дверей, и от ворот поворот. Нехорошо, нехорошо. Но исправимо. Старик не из обидчивых; с ним можно ладить. Он умеет в мире жить со всеми: высоких не боится и мелкотой не пренебрегает…
В скором времени после этого случая приехал Суворин в Москву. Остановился в любимой гостинице «Славянский базар» в роскошном номере, в том самом, в котором, бывало, всегда, приезжая в Москву, проживал Победоносцев – столп монархии, о котором ходила в народе меткая и язвительная эпиграмма:
Победоносцев он в синоде,
Обедоносцев при дворе,
Бедоносцев он в народе,
И Доносцев он везде.
По приглашению Суворина Сытин приехал к нему в «Славянский базар».
После дружеских приветственных слов Суворин спросил:
– Здесь, Иван Дмитриевич, пообедаем, или в «Гранд отель» поедем?
– Я думаю, и ни туда и ни сюда.
– А что такое? Почему?
– Поедем-ка, Алексей Сергеевич, сначала на могилу Антона Павловича. Мы вот с вами сошлись, а его-то нет. Я вызову автомобиль, и мы съездим, а место, где выпить да закусить, найдем. Скажем, по Крымскому мосту да на Воробьевы горы. Там есть ресторашка.
– Что ж, я согласен, вызывай автомобиль!
Иван Дмитриевич позвонил в гараж «Русского слова», и, пока там искали шофера, издатели разговорились.
– Вы что, Алексей Сергеевич, ужели так сильно почитаете память о Победоносцеве, что всегда только в этом номере и останавливаетесь?
– Не язвите, Иван Дмитриевич, – это сила привычки: ведь и вы, я знаю, когда приходите в церковь на Путниках, всегда встаете против иконы Дионисия Глушицкого, почему так? Разве не привычка?..
– Нет, Алексей Сергеевич, не привычка: на Путниках я кому хочу, тому и молюсь, я там староста, хозяин. А молясь, взираю, верно, на двух святых: на моего оберегателя Дмитрия Прилуцкого и Дионисия Глушицкого.
– Почему именно этих двух вы облюбовали?
– А потому, Алексей Сергеевич, что они среди святых оба не особенно знатные, малочтимые, а достойные оба: Дионисий стал святым за то, что иконы отлично писал, стало быть, большой художник! В наше время даже сам Репин во святые не попадет, Врубель тем более, разве Виктор Михайлович Васнецов сумеет? Ну, а что касается Дмитрия Прилуцкого, то этот наши северные края от вражеских нашественников оберегал. И к тому же оба они мои соседи, из-за Вологды…
– По принципу землячества? – ухмыльнувшись, спросил Суворин.
– Выходит, так. Ведь в те давние времена наши лесные предки галичские, солигаличские, чухломские, тотемские, устюжские и вологодские – все были заединщиной, а в драках против татар и польских-литовских бродяг тем более!..
– Да, да, знаю, читал устюжскую летопись. Не пойму, Иван Дмитриевич, почему покойный Победоносцев на вас имел косой взгляд? Кажется, вы так много делали и делаете в угоду синоду.
– Я несколько раз с ним сталкивался, – сказал Сытин поморщившись, – и знаете, когда я с кем-либо в разговоре упоминаю его имя, мне кажется, что у меня на теле появляются болячки вроде прыщей-свищей… Особенно я невзлюбил, возненавидел его после одного разговора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Сытин иногда наблюдал, как расходится его «Русское слово», прислушивался к мнению читателей, что им по вкусу, что не нравится в газете. Проходя как-то мимо газетчиков, стоявших на бойких местах, на углах улиц, он остановился и стал слушать их выкрики:
– «Русское слово», фельетон Дорошевича! Фельетон Дорошевича!.. – Газетчики едва успевали получать медяки.
Вмиг «Русское слово» было расхватано, у газетчиков в сумках оставались неходовые газеты, торговля не шла так бойко.
Один из газетчиков, белобрысый, с кудряшками и тонким носом, от нечего делать сел на тумбочку, на углу Колокольной улицы, и, чтобы привлечь внимание прохожих, затянул песенку:
Эх, полна сума тяжелая,
Легковесен лишь итог.
Есть газета развеселая
Разлюли-люли «Листок»,
«Биржевушка», «Время новое»,
С ними некуда идти,
Лучше сытинского «Слова»
Вам наверно не найти!..
Ходишь, бродишь день по городу
И рубля не наживешь.
Ходишь, бродишь, треплешь бороду,
От «Копейки» – пользы грош.
Наты-Пинкертоны сыщики,
И ты, «Ник Картер», выноси!
Всюду сыщики, как прыщики,
Расплодились на Руси…
Вокруг веселого газетчика собиралась толпа. Подошел и Сытин, картуз на глаза сдвинул, бородку подстриженную рукой сжал, как бы кто не узнал из питерских.
– Молодец парень! Хорошо поёшь, – подал полтинник. – Дай на весь журнальчиков…
– Пожалуйста, господин, пожалуйста!..
– А «Русского слова» не осталось?
– Где там! Сегодня с Дорошевичем…
– Любят, значит?
– Любят. А Немировича-Вральченко, того не так любят. Дорошевич умеет развеселить!..
– А чей ты сам, откуда родом такой голосистый?
– На нашем деле и вы бы заголосили. Мы глоткой берем. Не поорешь и не пожрешь! А родом мы Каргопольского уезда Богдановской волости. Нас тут, богдановских газетчиков, – артель больше ста! И все у одного подрядчика. Нам грош, ему – пятак… Это уж как водится…
Сытин свернул трубочкой журналы, пошел в сторону Литейного проспекта, а оттуда в Эртелев переулок к Суворину. Газетчик догнал его, слегка толкнул в бок и тихонько сказал:
– А вам, простите, не угодно ли купить запретную?..
– Что именно?
– «Рабочую газету»… Цена десять копеек: пять копеек за номер плюс пятак за риск… – Свернутую, отпечатанную на тонкой бумаге газету парень, не дожидаясь ответа, сунул Сытину в карман пиджака.
– Ух ты какой! Ладно уж, на вот тебе двугривенный без сдачи, да не рискуй так дешево. Ох, парень, парень! Как звать-то тебя?..
– 3овут зовуткой, величают уткой!..
– То-то, – засмеялся Сытин. – Поберегайся…
В тот раз, будучи в Петербурге, Иван Дмитриевич не мог встретиться с Сувориным. Правда, в этом особой деловой надобности не было – два крупных издателя в своих делах редко соприкасались. Разве только взаимно, не в ущерб один другому, обменивались рекламой. Сытин хотел навестить Суворина без всякого предупреждения. Он уже поднялся по широкой железной лестнице на второй этаж и спросил швейцара, принимает ли Алексей Сергеевич сегодня посетителей.
– Ни боже мой! – почти шепотом ответил за швейцара стоявший тут один из конторщиков. – Сегодня наш хозяин очень не в духе, сидит под замком, сам не показывается и никого, хоть самого Пуришкевича, не велел пускать на порог…
– Не смею нарушать его беспокойствие. Пусть проволнуется… Скажите, что Сытин заходил…
– Подождите, ах, Иван Дмитриевич, минуточку, может быть, он вас…
– Ни в коем случае! До свидания. Я без особой надобности. Я в Питере бываю чаще, нежели он в Москве. Передайте ему поклон от меня…
– Будет исполнено!..
Суворин потом разволновался:
– Как неудобно, как некрасиво получилось! Сытин, можно сказать, был у самых моих дверей, и от ворот поворот. Нехорошо, нехорошо. Но исправимо. Старик не из обидчивых; с ним можно ладить. Он умеет в мире жить со всеми: высоких не боится и мелкотой не пренебрегает…
В скором времени после этого случая приехал Суворин в Москву. Остановился в любимой гостинице «Славянский базар» в роскошном номере, в том самом, в котором, бывало, всегда, приезжая в Москву, проживал Победоносцев – столп монархии, о котором ходила в народе меткая и язвительная эпиграмма:
Победоносцев он в синоде,
Обедоносцев при дворе,
Бедоносцев он в народе,
И Доносцев он везде.
По приглашению Суворина Сытин приехал к нему в «Славянский базар».
После дружеских приветственных слов Суворин спросил:
– Здесь, Иван Дмитриевич, пообедаем, или в «Гранд отель» поедем?
– Я думаю, и ни туда и ни сюда.
– А что такое? Почему?
– Поедем-ка, Алексей Сергеевич, сначала на могилу Антона Павловича. Мы вот с вами сошлись, а его-то нет. Я вызову автомобиль, и мы съездим, а место, где выпить да закусить, найдем. Скажем, по Крымскому мосту да на Воробьевы горы. Там есть ресторашка.
– Что ж, я согласен, вызывай автомобиль!
Иван Дмитриевич позвонил в гараж «Русского слова», и, пока там искали шофера, издатели разговорились.
– Вы что, Алексей Сергеевич, ужели так сильно почитаете память о Победоносцеве, что всегда только в этом номере и останавливаетесь?
– Не язвите, Иван Дмитриевич, – это сила привычки: ведь и вы, я знаю, когда приходите в церковь на Путниках, всегда встаете против иконы Дионисия Глушицкого, почему так? Разве не привычка?..
– Нет, Алексей Сергеевич, не привычка: на Путниках я кому хочу, тому и молюсь, я там староста, хозяин. А молясь, взираю, верно, на двух святых: на моего оберегателя Дмитрия Прилуцкого и Дионисия Глушицкого.
– Почему именно этих двух вы облюбовали?
– А потому, Алексей Сергеевич, что они среди святых оба не особенно знатные, малочтимые, а достойные оба: Дионисий стал святым за то, что иконы отлично писал, стало быть, большой художник! В наше время даже сам Репин во святые не попадет, Врубель тем более, разве Виктор Михайлович Васнецов сумеет? Ну, а что касается Дмитрия Прилуцкого, то этот наши северные края от вражеских нашественников оберегал. И к тому же оба они мои соседи, из-за Вологды…
– По принципу землячества? – ухмыльнувшись, спросил Суворин.
– Выходит, так. Ведь в те давние времена наши лесные предки галичские, солигаличские, чухломские, тотемские, устюжские и вологодские – все были заединщиной, а в драках против татар и польских-литовских бродяг тем более!..
– Да, да, знаю, читал устюжскую летопись. Не пойму, Иван Дмитриевич, почему покойный Победоносцев на вас имел косой взгляд? Кажется, вы так много делали и делаете в угоду синоду.
– Я несколько раз с ним сталкивался, – сказал Сытин поморщившись, – и знаете, когда я с кем-либо в разговоре упоминаю его имя, мне кажется, что у меня на теле появляются болячки вроде прыщей-свищей… Особенно я невзлюбил, возненавидел его после одного разговора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96