.. Пусть знают люди добрые. Тиснением отпечатаем, да и раскрасим, так и знай! Отодрать тебя розгами на площади торговой стоило бы, да жаль, что теперь этого закона нет…
Ушел от Шарапова Гаврюха Полуянов подобру-поздорову. В приказчики ни к кому не нанялся, а открыл свою лавчонку и торговал «щепетильным» товаром: красильным порошком, иглами, нитками, крестиками нательными, брал у кого-то и книжечки для перепродажи. Одним словом, стал он сам своего дела хозяином. Но в торговом мире не прославился Гаврюха. Шарапов сдержал свое слово и с дозволения цензуры выпустил в своей серии гравированную картинку: о том, как приказчик обворовывал хозяина книжной лавки. И хотя по имени и фамилии вора не назвал, однако художник постарался некоторое сходство с Гаврюхой сделать.
Для неграмотных картинка выразительна и понятна, а для грамотеев под изображением длинный раешник о том, как «приказчик хозяину угождает, рубли за сапог пихает, сатана ему помогает, побольше украсть заставляет. Приказчик денег наворовал, сам торговал, товару накупил и свою лавку открыл».
Ниже крупным шрифтом в три столбца зарифмованная, складно сказанная сказка про вора-приказчика завершается таким назиданием:
Вор долго проживет,
Да добра не наживет,
Пойдет топиться.
Аль на чердак давиться.
На эту картинку смотрите,
Себя берегите,
Деньги не воруйте,
Нет их – не горюйте.
Сами добывайте,
Честно промышляйте.
Копейка трудовая прочней
Чужих тысяч верней.
С ней честь не страдает
И совесть не попрекает…
Несколько тысяч экземпляров тиснул Шарапов этого лубка, отправил в подмосковную артель в раскраску и пустил в продажу, торжествуя свое отмщение Гаврюхе Полуянову. И хотя лубок, как и всегда, был не очень глубок, картина с присовокуплением назидательного раешника бойко расходилась.
С этого времени, как только Шарапов избавился от неугодного приказчика, Ванюшка Сытин занял за прилавком его место, и рослый, восемнадцатилетний, смышленый в книжной торговле парень стал величаться Иваном Дмитриевичем, и только сам хозяин называл его неизменно Ванюшкой.
– Трудись, Ванюшка, можно тебе и без жалования. Ты настырный, старательный. Тебе я доверяю дело. А на расходы бери себе сколько надобно. Я ведь бездетный. Придет время мне помирать, я тебе духовное завещание подпишу. Такому не жалко, у тебя, вижу, парень, дело из рук вон не вывалится. Орудуй…
Служил Шарапову Иван Дмитриевич и не чувствовал себя наемником, а был у него как родной да самый близкий.
Строгость в распорядках Шарапова была необыкновенная: не разгуляешься, не выпьешь и в театр не сходишь; в церковь – пожалуйста, да и то с выбором, лучше всего туда, где староверы службу без попов справляют. Такого уж испокон направления мысли у хозяина. Сытин ему не перечил и всегда просил прощения, если случалось без спросу куда-либо отлучался. Теперь у него появились деньжонки, он мог бы с приказчиками-книжниками и в трактир заглянуть, и рюмашечку пропустить, но и сам не очень-то тяготел к этому, да и побаивался, как бы отношения с хозяином не испортить. В эту пору Сытин приоделся, стал настоящим москвичом, научился с покупателями обходиться и добрым словом и тоном вежливым. Не забывал он и о своей семье, проживавшей в Галиче, деньги посылал. Да и как не посылать? Отец и мать стареют, братишка Сергей учится, сестер отец поторапливается замуж сбыть, как бы в девках не засиделись. На всё деньги надо. Понимал это Иван Дмитриевич и не скупился.
Благодарные и довольные родители отвечали ему ласковыми письмами и устилали путь его родительскими благословениями. Как они жили в те дни в Галиче – об этом узнаём мы из отцовского письма, в котором, сбиваясь на «вы» и на «ты», Дмитрий Сытин писал своему сыну в Москву:
«Любезнейший сын Иван Дмитриевич.
Письмо Ваше с деньгами 25 руб. мы получили и благодарим Вас за хлопоты и аккуратность. На деньги мы купили сестре твоей Серафиме сукна на пальто, мне на брюки и казинету на сюртук и брюки и поправку сюртука, также ситцу братишке Сергею, на сорочки и на два одеяла ему и нам – с принадлежностями.
Сережа с 1 ноября учится в училище. Мать и сестра Александра ездили к нему, он принялся за дело хорошо, прилежно – и не показывал слез и скуки. Но жалеет свободы. Мы потешаем его всем возможным: сибирочка сшита очень хорошо, сапоги с калошами, несколько пар рубах и штаников, приличная постель, все новое и снабжаем чаем-сахаром с пирожками. 24 декабря нужно заплатить за учение и содержание 6 рублей. Я надеюсь, если возможно, не откажите помочь мне сколько для себя не отяготительно.
Пиши нам пожалуйста почаще. Счастлива ли лотерея? Не переменил ли к тебе своего расположения господин Шарапов, не замечает ли он на тебе постороннего влияния? Погода мнется, а мне бы хотелось сухой да теплой. Часто расстройство желудка, малый аппетит, сухой кашель, который по милости божьей уменьшается. Нога исправилась и ступает теперь свободно. Мать простудилась и заболела. Теперь оба полубольные, зато живем в добром согласии.
Писать не знаю что, дела у нас идут обыкновенным порядком – и особого ничего нет.
Я прошу Вас прислать Сергею шапочку, если можно.
Сергей прислал с матерью мне письмо и кланяется Вам, сестры Серафима и Александра тоже нижайше кланяются и желают тебе здоровья. Милый Ваня, не забывай нас. Благословение божие и наше да будет над тобою.
Нежно любящие тебя родители
Д. Сытин и Ольга Александровна».
Под старость отец Ивана Дмитриевича совсем остепенился. Выдал наконец замуж старшую дочь Серафиму, рассчитывал, что и вторая долго не задержится во девичестве. А меньшого, Сережку, намеревался, как только выучит в земском училище, отправить в Москву к Ивану на попечение. Авось старший братец уподобит себе, выведет в люди не очень-то послушного братишку.
Иван Дмитриевич по мере надобности посылал отцу деньги, но думать о домашних галичских делах совсем было некогда. В Москве у Ильинских ворот ему, облеченному доверием хозяина, хватало своих забот и хлопот. Годы подходили к женитьбе, а он и не помышлял об этом. И только когда побывал гостем на свадьбе у переплетчика Горячева, пригляделся к жениху и невесте, вроде бы почувствовал некоторую зависть: «Поди ты, был парень парнем, женился и – самостоятелен, а жена – краля! До чего нарядна, до чего красива. Может, с этого и начинается счастье?.. Впрочем, у кого как… Всякие примеры бывают…»
Угощался Сытин на свадьбе, голову вскружило, а украдкой нет-нет да и взглянет на невесту: «Ничего не скажешь, губа не дура у переплетчика. Добра девка и, говорят, с приданым…»
В свадебном пиру песни, танцы, пляска. Жених тихонько спросил:
– Ну как, Ваня, по-твоему, жена у меня ничего, а?
– Более чем ничего!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Ушел от Шарапова Гаврюха Полуянов подобру-поздорову. В приказчики ни к кому не нанялся, а открыл свою лавчонку и торговал «щепетильным» товаром: красильным порошком, иглами, нитками, крестиками нательными, брал у кого-то и книжечки для перепродажи. Одним словом, стал он сам своего дела хозяином. Но в торговом мире не прославился Гаврюха. Шарапов сдержал свое слово и с дозволения цензуры выпустил в своей серии гравированную картинку: о том, как приказчик обворовывал хозяина книжной лавки. И хотя по имени и фамилии вора не назвал, однако художник постарался некоторое сходство с Гаврюхой сделать.
Для неграмотных картинка выразительна и понятна, а для грамотеев под изображением длинный раешник о том, как «приказчик хозяину угождает, рубли за сапог пихает, сатана ему помогает, побольше украсть заставляет. Приказчик денег наворовал, сам торговал, товару накупил и свою лавку открыл».
Ниже крупным шрифтом в три столбца зарифмованная, складно сказанная сказка про вора-приказчика завершается таким назиданием:
Вор долго проживет,
Да добра не наживет,
Пойдет топиться.
Аль на чердак давиться.
На эту картинку смотрите,
Себя берегите,
Деньги не воруйте,
Нет их – не горюйте.
Сами добывайте,
Честно промышляйте.
Копейка трудовая прочней
Чужих тысяч верней.
С ней честь не страдает
И совесть не попрекает…
Несколько тысяч экземпляров тиснул Шарапов этого лубка, отправил в подмосковную артель в раскраску и пустил в продажу, торжествуя свое отмщение Гаврюхе Полуянову. И хотя лубок, как и всегда, был не очень глубок, картина с присовокуплением назидательного раешника бойко расходилась.
С этого времени, как только Шарапов избавился от неугодного приказчика, Ванюшка Сытин занял за прилавком его место, и рослый, восемнадцатилетний, смышленый в книжной торговле парень стал величаться Иваном Дмитриевичем, и только сам хозяин называл его неизменно Ванюшкой.
– Трудись, Ванюшка, можно тебе и без жалования. Ты настырный, старательный. Тебе я доверяю дело. А на расходы бери себе сколько надобно. Я ведь бездетный. Придет время мне помирать, я тебе духовное завещание подпишу. Такому не жалко, у тебя, вижу, парень, дело из рук вон не вывалится. Орудуй…
Служил Шарапову Иван Дмитриевич и не чувствовал себя наемником, а был у него как родной да самый близкий.
Строгость в распорядках Шарапова была необыкновенная: не разгуляешься, не выпьешь и в театр не сходишь; в церковь – пожалуйста, да и то с выбором, лучше всего туда, где староверы службу без попов справляют. Такого уж испокон направления мысли у хозяина. Сытин ему не перечил и всегда просил прощения, если случалось без спросу куда-либо отлучался. Теперь у него появились деньжонки, он мог бы с приказчиками-книжниками и в трактир заглянуть, и рюмашечку пропустить, но и сам не очень-то тяготел к этому, да и побаивался, как бы отношения с хозяином не испортить. В эту пору Сытин приоделся, стал настоящим москвичом, научился с покупателями обходиться и добрым словом и тоном вежливым. Не забывал он и о своей семье, проживавшей в Галиче, деньги посылал. Да и как не посылать? Отец и мать стареют, братишка Сергей учится, сестер отец поторапливается замуж сбыть, как бы в девках не засиделись. На всё деньги надо. Понимал это Иван Дмитриевич и не скупился.
Благодарные и довольные родители отвечали ему ласковыми письмами и устилали путь его родительскими благословениями. Как они жили в те дни в Галиче – об этом узнаём мы из отцовского письма, в котором, сбиваясь на «вы» и на «ты», Дмитрий Сытин писал своему сыну в Москву:
«Любезнейший сын Иван Дмитриевич.
Письмо Ваше с деньгами 25 руб. мы получили и благодарим Вас за хлопоты и аккуратность. На деньги мы купили сестре твоей Серафиме сукна на пальто, мне на брюки и казинету на сюртук и брюки и поправку сюртука, также ситцу братишке Сергею, на сорочки и на два одеяла ему и нам – с принадлежностями.
Сережа с 1 ноября учится в училище. Мать и сестра Александра ездили к нему, он принялся за дело хорошо, прилежно – и не показывал слез и скуки. Но жалеет свободы. Мы потешаем его всем возможным: сибирочка сшита очень хорошо, сапоги с калошами, несколько пар рубах и штаников, приличная постель, все новое и снабжаем чаем-сахаром с пирожками. 24 декабря нужно заплатить за учение и содержание 6 рублей. Я надеюсь, если возможно, не откажите помочь мне сколько для себя не отяготительно.
Пиши нам пожалуйста почаще. Счастлива ли лотерея? Не переменил ли к тебе своего расположения господин Шарапов, не замечает ли он на тебе постороннего влияния? Погода мнется, а мне бы хотелось сухой да теплой. Часто расстройство желудка, малый аппетит, сухой кашель, который по милости божьей уменьшается. Нога исправилась и ступает теперь свободно. Мать простудилась и заболела. Теперь оба полубольные, зато живем в добром согласии.
Писать не знаю что, дела у нас идут обыкновенным порядком – и особого ничего нет.
Я прошу Вас прислать Сергею шапочку, если можно.
Сергей прислал с матерью мне письмо и кланяется Вам, сестры Серафима и Александра тоже нижайше кланяются и желают тебе здоровья. Милый Ваня, не забывай нас. Благословение божие и наше да будет над тобою.
Нежно любящие тебя родители
Д. Сытин и Ольга Александровна».
Под старость отец Ивана Дмитриевича совсем остепенился. Выдал наконец замуж старшую дочь Серафиму, рассчитывал, что и вторая долго не задержится во девичестве. А меньшого, Сережку, намеревался, как только выучит в земском училище, отправить в Москву к Ивану на попечение. Авось старший братец уподобит себе, выведет в люди не очень-то послушного братишку.
Иван Дмитриевич по мере надобности посылал отцу деньги, но думать о домашних галичских делах совсем было некогда. В Москве у Ильинских ворот ему, облеченному доверием хозяина, хватало своих забот и хлопот. Годы подходили к женитьбе, а он и не помышлял об этом. И только когда побывал гостем на свадьбе у переплетчика Горячева, пригляделся к жениху и невесте, вроде бы почувствовал некоторую зависть: «Поди ты, был парень парнем, женился и – самостоятелен, а жена – краля! До чего нарядна, до чего красива. Может, с этого и начинается счастье?.. Впрочем, у кого как… Всякие примеры бывают…»
Угощался Сытин на свадьбе, голову вскружило, а украдкой нет-нет да и взглянет на невесту: «Ничего не скажешь, губа не дура у переплетчика. Добра девка и, говорят, с приданым…»
В свадебном пиру песни, танцы, пляска. Жених тихонько спросил:
– Ну как, Ваня, по-твоему, жена у меня ничего, а?
– Более чем ничего!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96