– Оставим этот разговор между нами, – предупредил Белобородов. – Я хочу вас, Иван Дмитриевич, послать на несколько дней в Германию. Закупите там, от своего имени, для наших исправдомских типографий десять тысяч пудов бумаги.
– Пустяки, – отозвался Сытин. – Бывало, нашему товариществу десять тысяч пудов бумаги – это на полтора дня… Услуга за услугу, товарищ Белобородов, а вы мне пособите вызволить из Германии моего сына, Петра Ивановича.
– Постараемся.
– Вот и договорились…
Но вторичная поездка в Германию пока откладывалась. Сытин продолжал работать в типографии исправдома и успевал как консультант помогать в работе Госиздата…
В годы новой экономической политики частники воспрянули духом. В эмиграции «сменовеховцы», да и не только они, надеялись, что частники задушат в России кооперацию и всю государственную экономику, и тогда настанет реставрация капитализма. Если в гражданской войне победил трудовой народ, то в мирной жизни победа придет с другого конца: победит мещанин, этот всесильный «грядущий хам» – собственник.
Советское государство, с помощью ленинского предвидения, использовало нэп в целях укрепления своих позиций… Хамовитый собственник с инстинктами стяжателя, хищника и ловкого жулика вползал во все открытые государственные щели, но безуспешно.
Надеясь на реставрацию капитализма в России, капиталистические страны не спешили признавать Советскую республику. Дольше всех выжидала Америка…
В конце 1923 года небольшая группа русских деятелей искусства вместе с Иваном Дмитриевичем Сытиным выехала в Америку для устройства художественной выставки. Это дело было затеяно в интересах сближения Советской республики с Америкой. В группу входили: Игорь Грабарь, Сергей Коненков, искусствовед Иван Трояновский и художники Собко и Виноградов. Организатором поездки был назначен Сытин, «русский Форд», как его именовали в американской печати. Участники выставки со своими произведениями выехали заранее.
Реклама – без чего немыслимо в буржуазном мире ни одно мероприятие – не была своевременно и умело организована. Досадно, но Иван Дмитриевич не мог никак исправить создавшегося положения. Американцы соблазняли его не возвращаться в Россию, предлагали ему заняться в Америке книжно-издательскими делами или выпускать газету. Он категорически отказался:
– Я стар, но я еще могу пригодиться у себя в России…
Возвращались из Америки втроем – Сытин, Грабарь и Трояновский. На обратном пути в Берлине Иван Дмитриевич сумел добиться возвращения на родину своего сына Петра, который из-за войны и революции был вынужден находиться в Германии десять лет.
Америка с ее предпринимательской хваткой и видимостью демократии произвела на Сытина сильное впечатление. К тому же за короткий срок пребывания в США в глаза навязчиво бросалось то, что само кричало о себе – грандиозность масштабов, коммерческая деловитость. Естественно, эта черта Америки Сытину приглянулась.
В одном из писем своему старому другу, сибирскому общественнику Петру Ивановичу Макушину, вскоре после приезда из Америки, Иван Дмитриевич писал:

«Дорогой Петр Иванович!
Милое письмо Ваше и от Вашего зятя и внучки получил. Сердечно рад, что есть у Вас утешение в близких родных, заботливо оберегающих Ваше спокойствие. Дела наши замерли. Нет нашей устарелой машине места в новом боевом аппарате. Довольно большой срок, пора нам и устареть, нужен отдых. Видел я европейские и даже заокеанские страны. Не смею судить и не могу восхищаться… К чему стремится человек и в чем его счастье?.. В Америке национальности всего света. Умственный и физический труд ценится равно и почтенно. Никто не посягает ни на чье религиозное верование. Каждый может верить во что хочет или ничему не верить…
Сижу, скучаю, мучаюсь с типографиями в исправительных двух учреждениях. Как бог поможет выбраться из них? Время идет, годы уходят. Надо кормить внуков и правнуков. Много малышей, все учатся. Мужчины служат. Было много горя: 16 сентября похоронил жену Евдокию Ивановну, а в январе – сноху, жену сына Василия. Оставила четырех внучат. В январе мне стукнуло 74 года. Пора на покой. Сердечно кланяюсь, простите за глупости. 13 февраля 1924 г.
И. Сытин ».
О «покое» Сытин писал только своему другу, но и в семьдесят четыре года на покой он не спешил. Опираясь на палку, приходил Иван Дмитриевич на Таганку в Ивановский исправдом осматривать полиграфические машины. Старые, изношенные, по пять крестов на станках; этим машинам на свалку, в утиль пора, а новых недостает. Где их возьмешь? Идет Сытин к своим бывшим техникам на Пятницкую:
– Ребята, надо помочь. Выручайте…
На его зов приходили старые сытинцы, осматривали машины, ремонтировали их.
Главное управление мест заключения, именуемое для краткости ГУМЗА, обращалось к Сытину:
– Иван Дмитриевич, раздобудьте бумаги, по старой вашей памяти, где угодно, подписывайте векселя, оплатим твердой советской валютой.
Начинается деловая переписка, из Германии поступает в кредит запрашиваемое количество бумаги. Векселя оплачены, Сытину благодарность.
– Иван Дмитриевич, – снова и снова обращаются к нему из наркомата, – надо бы съездить в Германию и подобрать для Мосполиграфа печатные машины и наборные. Как, Иван Дмитриевич, здоровье вам позволяет?..
– Позволяет…
– Так будьте добры.
– Постараюсь, но угожу ли вам, не ручаюсь.
– А мы за вас ручаемся, знаем, что не подведете.
И снова Сытин на колесах, едет по большому делу, по государственному заданию. И на душе спокойствие: «Стар, а все-таки не зря живу, значит нужен, доверяют, посылают…»
Даже близкие Сытину московские бывшие торгаши завидовали.
И был однажды случай неприятный. Какой-то делец пытался сковырнуть Ивана Дмитриевича, подвести под статью. Исчезла куда-то не по назначению бумага – тысяча пудов. Расследование, суд. С документами в руках уличил и вора. Им оказался некто Крашенинников.
Сытин держался спокойно. Правда была на его стороне. И когда его судья спросил: «Признаете ли себя виновным в хищении и разбазаривании тысячи пудов бумаги?» – Иван Дмитриевич ответил: «Гражданин судья, мог ли я, Сытин, позволить себе такое? Я своей честью не торгую. Накануне Октябрьской революции в моих складах был огромный запас бумаги – пятьсот пятьдесят тысяч пудов. Всю, до последнего листа, я сдал новому хозяину – народной большевистской власти…»
Кляузу распутали, постановили: «Взыскать с Крашенинникова стоимость бумаги…»
В те дни в Москве на улице Кропоткина в доме № 21 открылся небольшой музей Антона Павловича Чехова. В экспозициях были выставлены чеховские реликвии, фотографии, книги, рукописные материалы. На первых порах музей был беден и недостаточно популярен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96