Я сбил Полину с ног, прижал к полу… Нормальное кино. Я ждал второго выстрела, но его не было. Сверху сыпалась какая-то труха, пыталась встать Полина.
— Лежи, дура, — прошептал я.
— Пустите, — сказала она.
— Лежи, говорят… Шмальнет над полом, и все — салют Мальчишу!
Я ждал второго выстрела, но его не было. Я сказала Полине в ухо: выползаем, — и пополз вон, собирая на светлые джинсы пыль. Следом выбралась Полина…
— Забей гол Японии, — сказал я.
— Что? — сказала она. — Какой Японии?
— Японской… Ты зачем пришла? Я тебе велел в машине сидеть.
— Не ругай меня, Андрюша. Мне очень страшно… Он нас убьет?
— Будешь соваться — убьет, — пообещал я. — Милиция тут есть?
— Кто?
— Милиция, Полина… Ми-ли-ция.
— Наверное, — неуверенно сказала она.
— Иди ищи.
— А ты?
— А я тут погуляю, — ответил я.
Полина пошла по дорожке. Два или три раза оглянулась… Красивая женщина, подумал я.
Она ушла. Я поднялся с крыльца и пошел вдоль дома. Я обогнул дом… Одно окно гостиной было плотно зашторено, но во втором между шторами был просвет. Я осторожно заглянул. Островский стоял ко мне спиной, пил водку из горлышка. Пламя камина освещало темную комнату.
Островский поставил бутылку на стол, взял со стола тетрадку. Вырвал из нее листок, скомкал и вытер им лицо. Потом швырнул листок в камин. Комочек бумаги вспыхнул… Рукописи, значит, не горят?
Признаюсь мне хотелось задушить Федьку — этого маленького подленького Геростратика, страшную «жертву режима»… А если не задушить, то хотя бы разбить морду.
А Федька вырвал вторую страницу, потом третью. Ах, как они вспыхивали! Я постучал по стеклу — Островский сразу обернулся, схватил со стола ружье… Я присел, крикнул:
— Федор! Федор, давай поговорим.
Сверху меня осыпало стеклом и щепками от рамы. Просвистела дробь… Вот ведь сволочь какая!
— Эй, Об-обнорский! — закричал Федька. — Т-ты живой?
— Живой я, Федя. Хватит тебе стрелять-то. Выйди, поговорим.
— Д-да вот хуй т-тебе в обе руки.
Я выглянул — Федор стоял возле стола и заряжал ружье.
— Федор, — сказал я. — Брось ты на фиг… давай накатаем явку с повинной.
Островский захлопнул стволы и вскинул ружье. Я присел.
— С-сейчас я с-сожгу этого Т-т-троцкого, а потом п-пришью тебя, Об-обнорский. Ты м-мудак.
— Мудак я, мудак, — согласился я совершенно искренне. — Давай поговорим спокойно.
— П-пошел на хуй! — ответил Федор и снова засадил в окно. На этот раз дробь перерубила раму…
Вот так мы и общались, пока не приехала милиция. Три дюжих мужика в бронежилетах и с автоматами приехали на УАЗе и стали кричать, чтобы Федька выбросил ружье в окно, а сам выходил на крыльцо… А Федька в ответ кричал, что пусть менты у него отсосут.
— Ты сам у меня отсосешь, гнида, — сказал старшина и швырнул в окно дымовую шашку. Секунд через двадцать дверь распахнулась и на крыльцо вышел Федор.
В руке он держал ружье с наполовину отпиленными стволами.
— Бросай ружье! — закричал сержант, направляя автомат на Федьку. Федька приставил стволы к левой стороне груди.
— Смотри, Поля, — сказал он и нажал большим пальцем на спуск.
— Федор! — закричала Полина.
Тело Федора швырнуло в дверной проем.
Сержант снял каску и вытер рукавом лицо.
***
— Репортеры, — сказал Повзло.
— Я знаю, — ответил я. — Без мобильной связи работа отдела может быть парализована.
— Тебе до фонаря?
— Нет.
— А мне кажется, Шеф, что тебе до фонаря, — сказал Коля. — Сидишь, уткнулся в бумажки какие-то…
— Это не бумажки. Это, Николай, письма Льва Троцкого.
— Ни хрена себе! Письма?
— Письма.
— Троцкого?
— Троцкого.
— Подлинники?
— Они.
— Так ведь это же бабки!
— Еще какие.
— Ай-ай-ай, — сказал Коля и письма сграбастал. — Раз, два, три… Ага, семь штук.? Сколько же они могут стоить?
— Не знаю, — ответил я. — Дорого…
— Так, так, так, — сказал Коля. — Это же другой коленкор… Это же просто я не знаю что такое. Это вам драй унд цванцих, фир унд зибцих, а не клад Косинской!
Я, блин, найду коллекционера из небедных евреев и…
— Стоп, Коля! — сказал я. У меня все еще стоял в ушах крик Полины… Я видел, как прыгает по ступенькам крыльца ружье, и блестит на прикладе полированная табличка с гравировкой… Я слышал, как матерится милиционер и как потрескивают поленья в камине, а поверх поленьев серой стопкой лежит то, что было дневником Троцкого.
— Стоп, Коля, — сказал я. — Никаких коллекционеров не будет.
— А что? — насторожился Коля.
— Видишь ли, Коля… я не знаю, сколько стоят эти письма. Наверное, немало. Но кроме рублевой цены, есть и еще некая другая цена…
— Что-то я, Андрей, тебя не понимаю, — перебил меня Коля.
— Я тоже себя не понимаю, — сказал я. — Но… за эти письма заплачено кровью как минимум двух человек. Грешно их продавать. Понимаешь?
— Андрюха! Нам деньги позарез нужны. Давай продадим хотя бы одно…
В кабинет заглянула Оксана и сказала:
— Андрей, к тебе Кондакова Елена Петровна.
И в кабинет вошла Елена Петровна. Я с Колей их познакомил и сказал:
— А сейчас, Елена Петровна, Николай хочет передать в дар вашему музею письма Троцкого… в количестве семи штук.
— Э-э, — сказал Повзло. — Конечно…
Мы тут как раз… как бы… обсуждали… в дар… вашему… музею.
Елена Петровна просто остолбенела, а Коля посмотрел на меня с ненавистью.
Потом Елена Петровна сказала, что это такое событие… такое событие… Мы просто не понимаем, какое это событие, и нужно телевидение и чтобы я торжественно передал эти письма и чтобы…
— Нет, — сказал я. — Хватит с меня клада Матильды Косинской. Пусть Николай Степанович торжественно передаст.
— Сам ты «передаст»! — злобно шепнул Повзло. Но все-таки повязал галстук и поехал с Кондаковой в музей. Туда же вызвали «энтэвэшников», и перед глазом камеры Коля торжественно вручил Елене Петровне письма Троцкого. И с кислым-кислым видом заявил, что вот… в дар… безвозмездно… совсем-совсем бесплатно… ну бескорыстно…
ДЕЛО ОБ ОБИЖЕННОЙ ДИРЕКТРИСЕ
Рассказывает Нонна Железняк
"Железняк Нонна Евгеньевна, выпускница журфака Ленинградского университета. Женщина энергичная, способная как на отчаянные, так и на глупые поступки.
Причем глупость своих выходок никогда не признает. Общительна, амбициозна. Активно берется за расследование порученных и не порученных дел. Первые — расследует кропотливо, но не слишком охотно, последние обычно с блеском доводит до конца. Мать троих детей и супруга сотрудника «Золотой Пули»
Михаила Модестова. Стремится оказать помощь всем, кто (как ей кажется) в ней нуждается".
Из служебной характеристики
…Кап…
— Модестов, опять ты неплотно кран в ванной закрутил?
— Я вообще в ванной не был, — супруг действительно появился со стороны кухни.
…Кап…
— Ну я же слышу — что-то капает!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
— Лежи, дура, — прошептал я.
— Пустите, — сказала она.
— Лежи, говорят… Шмальнет над полом, и все — салют Мальчишу!
Я ждал второго выстрела, но его не было. Я сказала Полине в ухо: выползаем, — и пополз вон, собирая на светлые джинсы пыль. Следом выбралась Полина…
— Забей гол Японии, — сказал я.
— Что? — сказала она. — Какой Японии?
— Японской… Ты зачем пришла? Я тебе велел в машине сидеть.
— Не ругай меня, Андрюша. Мне очень страшно… Он нас убьет?
— Будешь соваться — убьет, — пообещал я. — Милиция тут есть?
— Кто?
— Милиция, Полина… Ми-ли-ция.
— Наверное, — неуверенно сказала она.
— Иди ищи.
— А ты?
— А я тут погуляю, — ответил я.
Полина пошла по дорожке. Два или три раза оглянулась… Красивая женщина, подумал я.
Она ушла. Я поднялся с крыльца и пошел вдоль дома. Я обогнул дом… Одно окно гостиной было плотно зашторено, но во втором между шторами был просвет. Я осторожно заглянул. Островский стоял ко мне спиной, пил водку из горлышка. Пламя камина освещало темную комнату.
Островский поставил бутылку на стол, взял со стола тетрадку. Вырвал из нее листок, скомкал и вытер им лицо. Потом швырнул листок в камин. Комочек бумаги вспыхнул… Рукописи, значит, не горят?
Признаюсь мне хотелось задушить Федьку — этого маленького подленького Геростратика, страшную «жертву режима»… А если не задушить, то хотя бы разбить морду.
А Федька вырвал вторую страницу, потом третью. Ах, как они вспыхивали! Я постучал по стеклу — Островский сразу обернулся, схватил со стола ружье… Я присел, крикнул:
— Федор! Федор, давай поговорим.
Сверху меня осыпало стеклом и щепками от рамы. Просвистела дробь… Вот ведь сволочь какая!
— Эй, Об-обнорский! — закричал Федька. — Т-ты живой?
— Живой я, Федя. Хватит тебе стрелять-то. Выйди, поговорим.
— Д-да вот хуй т-тебе в обе руки.
Я выглянул — Федор стоял возле стола и заряжал ружье.
— Федор, — сказал я. — Брось ты на фиг… давай накатаем явку с повинной.
Островский захлопнул стволы и вскинул ружье. Я присел.
— С-сейчас я с-сожгу этого Т-т-троцкого, а потом п-пришью тебя, Об-обнорский. Ты м-мудак.
— Мудак я, мудак, — согласился я совершенно искренне. — Давай поговорим спокойно.
— П-пошел на хуй! — ответил Федор и снова засадил в окно. На этот раз дробь перерубила раму…
Вот так мы и общались, пока не приехала милиция. Три дюжих мужика в бронежилетах и с автоматами приехали на УАЗе и стали кричать, чтобы Федька выбросил ружье в окно, а сам выходил на крыльцо… А Федька в ответ кричал, что пусть менты у него отсосут.
— Ты сам у меня отсосешь, гнида, — сказал старшина и швырнул в окно дымовую шашку. Секунд через двадцать дверь распахнулась и на крыльцо вышел Федор.
В руке он держал ружье с наполовину отпиленными стволами.
— Бросай ружье! — закричал сержант, направляя автомат на Федьку. Федька приставил стволы к левой стороне груди.
— Смотри, Поля, — сказал он и нажал большим пальцем на спуск.
— Федор! — закричала Полина.
Тело Федора швырнуло в дверной проем.
Сержант снял каску и вытер рукавом лицо.
***
— Репортеры, — сказал Повзло.
— Я знаю, — ответил я. — Без мобильной связи работа отдела может быть парализована.
— Тебе до фонаря?
— Нет.
— А мне кажется, Шеф, что тебе до фонаря, — сказал Коля. — Сидишь, уткнулся в бумажки какие-то…
— Это не бумажки. Это, Николай, письма Льва Троцкого.
— Ни хрена себе! Письма?
— Письма.
— Троцкого?
— Троцкого.
— Подлинники?
— Они.
— Так ведь это же бабки!
— Еще какие.
— Ай-ай-ай, — сказал Коля и письма сграбастал. — Раз, два, три… Ага, семь штук.? Сколько же они могут стоить?
— Не знаю, — ответил я. — Дорого…
— Так, так, так, — сказал Коля. — Это же другой коленкор… Это же просто я не знаю что такое. Это вам драй унд цванцих, фир унд зибцих, а не клад Косинской!
Я, блин, найду коллекционера из небедных евреев и…
— Стоп, Коля! — сказал я. У меня все еще стоял в ушах крик Полины… Я видел, как прыгает по ступенькам крыльца ружье, и блестит на прикладе полированная табличка с гравировкой… Я слышал, как матерится милиционер и как потрескивают поленья в камине, а поверх поленьев серой стопкой лежит то, что было дневником Троцкого.
— Стоп, Коля, — сказал я. — Никаких коллекционеров не будет.
— А что? — насторожился Коля.
— Видишь ли, Коля… я не знаю, сколько стоят эти письма. Наверное, немало. Но кроме рублевой цены, есть и еще некая другая цена…
— Что-то я, Андрей, тебя не понимаю, — перебил меня Коля.
— Я тоже себя не понимаю, — сказал я. — Но… за эти письма заплачено кровью как минимум двух человек. Грешно их продавать. Понимаешь?
— Андрюха! Нам деньги позарез нужны. Давай продадим хотя бы одно…
В кабинет заглянула Оксана и сказала:
— Андрей, к тебе Кондакова Елена Петровна.
И в кабинет вошла Елена Петровна. Я с Колей их познакомил и сказал:
— А сейчас, Елена Петровна, Николай хочет передать в дар вашему музею письма Троцкого… в количестве семи штук.
— Э-э, — сказал Повзло. — Конечно…
Мы тут как раз… как бы… обсуждали… в дар… вашему… музею.
Елена Петровна просто остолбенела, а Коля посмотрел на меня с ненавистью.
Потом Елена Петровна сказала, что это такое событие… такое событие… Мы просто не понимаем, какое это событие, и нужно телевидение и чтобы я торжественно передал эти письма и чтобы…
— Нет, — сказал я. — Хватит с меня клада Матильды Косинской. Пусть Николай Степанович торжественно передаст.
— Сам ты «передаст»! — злобно шепнул Повзло. Но все-таки повязал галстук и поехал с Кондаковой в музей. Туда же вызвали «энтэвэшников», и перед глазом камеры Коля торжественно вручил Елене Петровне письма Троцкого. И с кислым-кислым видом заявил, что вот… в дар… безвозмездно… совсем-совсем бесплатно… ну бескорыстно…
ДЕЛО ОБ ОБИЖЕННОЙ ДИРЕКТРИСЕ
Рассказывает Нонна Железняк
"Железняк Нонна Евгеньевна, выпускница журфака Ленинградского университета. Женщина энергичная, способная как на отчаянные, так и на глупые поступки.
Причем глупость своих выходок никогда не признает. Общительна, амбициозна. Активно берется за расследование порученных и не порученных дел. Первые — расследует кропотливо, но не слишком охотно, последние обычно с блеском доводит до конца. Мать троих детей и супруга сотрудника «Золотой Пули»
Михаила Модестова. Стремится оказать помощь всем, кто (как ей кажется) в ней нуждается".
Из служебной характеристики
…Кап…
— Модестов, опять ты неплотно кран в ванной закрутил?
— Я вообще в ванной не был, — супруг действительно появился со стороны кухни.
…Кап…
— Ну я же слышу — что-то капает!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58