Такой трудолюбиво-вороватый народец невозможно победить. Борьба с ним обречена на поражение. Выход единственный: пересажать всех в лагеря для всеобщего оздоровительного процесса. Мысль не нова, но, должно быть, бодрит нынешних и будущих кремлевских мечтателей.
— А где вы, сукин сын, были после указа № 1400? — слышу напряженные голоса. — То есть в конце сентября — начале октября, когда существовала прямая угроза демократии, понимаешь?
Отвечаю: был-был там, где все были. Как сейчас выясняется: все девятимиллионное население столицы находилось на двухнедельных баррикадах. Революционизировало. А я пил-пил-пил-пил-пил. Пили мы в теплой дружной девятимиллионной компании. Две недели. И не заметили карнавально-ярмарочной, истеричной, рахитичной, провокационной возни партийно-номенклатурной шушеры за сладкий пирог власти. И все бы ничего: ну, устроили в лучших традициях варварской страны бандитско-танковое шоу, но зачем сотни доверчивых душ погубили? Чтобы все выглядело взаправду? А, продолжатели (верные) маленького картавящего чудовища:
— Сегодня г'ано, послезавтг'а будет поздно.
И действительно: послезавтра доверчивый народ пошел в магазины, чтобы в очередях добыть себе съестного пропитания, и оторопел, если не сказать точнее, с интеллигентным прононсом: ожопел.
Потому что очередей не было. Но были цены. И такие, что терпеливый народец зароптал. Однако было поздно. Как говорят некоторые бобоёбы, процесс пошел. Вышел народ из магазинов несолоно хлебавши, чеша свой немытый затылок, и сказал в слезливой немощи:
— Демократический хер нам всем в жопу! — И отправился, задумчивый, по своим рабочим местам, чтобы поправить благополучие семей путем выноса и продажи всевозможных товаров народного потребления, таких как…
Великий круговорот говна в природе — это про нас, родные. Одно утешает: что есть другой мир, куда можно окунуться, как в проточную реку…
Двухэтажный кирпичный дом прятался в яблоневых деревьях. Табличка на воротах утверждала, что дом № 34 находится на улице имени Минина и Пожарского. По двору гуляли неторопливые пыльные куры. У конуры дремал кобельсдох. На огороде паслась коза. На веревках сушилось белье, похожее на флажки капитуляции. Молодая женщина готовила обед на летней веранде. С улицы вбежал мальчишка лет одиннадцати, с пронзительно-васильковыми глазами и русым чубчиком:
— Ма, чего звала-то?
— Санька, иди в баню, помоги тезке.
— А чего? Дед Шурка приехал?
— Да.
— Ур-р-ра! — И галопом помчался на огород, где за пыльными кустами пряталась деревянная банька.
Скорый поезд № 34 тормозил: впереди планировалась короткая остановка в городке Н. Вдоль ж/пути тянулись пакгаузы, горы угля и речного песка, убогие хибары дач, жухлые мелкособственнические огородики с оборванными пугалами…
Старик с седым ежиком уже находился в тамбуре и через грязное стекло глядел на этот неприглядный мир. У его ног жалась новенькая клетка для птиц. В тамбуре появилась Проводница, хохотнула:
— Ну чего, покойничек, сейчас будем десантироваться! Ты с клеткой бережнее, а то дрова справишь. Народец озверел до крайности.
— Ничего, красавица, — хекнул дедок. — Я еще живее всех живых.
— Ну, гляди в оба.
…Скорый встречали. Встречала невероятно-галдящая, агрессивная, жаркая толпа привокзальных торговцев. В открытые окна предлагали все: от водки-колбасы-яблок-семечек-валенок-тряпья до револьверов и самоваров местных умельцев. Облепив вагоны и теша пассажиров, бабки и мужички, казалось, приступом хотели взять ж/крепость на колесах. Проводницы отбивались как могли. Над платформой висел дикий, надрывно-азиатский вой звуковое тавро беды, нищеты и Божьего проклятия.
Точно щепу, старика швырнуло из тамбура в это безобразно-базарное, бушующее море. Охраняя клетку от повреждений, дедок поднял ее над головой. Скорый, лязгнув буферами, начал поступательное движение вперед. Какой-то великовозрастный шалун, выпростав руку из окна СВ, вырвал клетку — и та словно поплыла по горячему воздуху. Старик, пуча глаза, остолбенел с поднятыми руками. Потом побежал, крича какие-то проклятия и потрясая кулаками. Был смешон и нелеп. Клетку же скоро отбросили из-за ненадобности, и она в свободном своем полете вздребезданулась о чугунный столб…
Перрон быстро опустел — торгашеская шумная волна прибилась в тень вокзала до следующего штормового навала. У края перрона притормозила «Победа». Из авто выбрались два старика, Минин и Дымкин. Осмотревшись по сторонам, пошли на поиски…
Тот, кого они искали, сидел на корточках у столба. Сгребал мелкий хворост разбитой клетки, будто собираясь развести костерок.
— Алексей? Алеша? Ухов? — Минин тронул плечо товарища.
Старик с седым ежиком трудно поднялся на ноги:
— Эх, хотел Саньке… клетку… Стервецы…
— Ладно, Алеха, пустое… Еще смастеришь. — Встречающие обняли друга. — Молодец, что приехал.
— А Шурка-то Беляев?
— О-о-о, Шурка уже баньку маракует. Ты ж его знаешь, жуть хозяйственный, как вошь на сковороде.
— Как бы баньку не спалил, — заметил Ухов. — Надо поспешать, братцы.
— Правда твоя! — И старики покинули грязную платформу, по которой гулял мусорный ветер.
О, русская банька — чудо из чудес. С легким паром, с молодым жаром! Что может быть прекраснее и целебнее в жизни для тела и духа. Пар костей не ломит, а простуду вон гонит. Пар добрым людям по скусу. Отхлещет себя русский человек березовым веничком, полежит на горячем полке до сладкой одури и будет с тела сухарек, а с души лебедь-с… Хорошо! И вроде жить дальше не страшно! И за милую отчизну живота своего не жалко.
…Клубился крепкий пар — пар скрадывал старость и лица. Только по голосам можно было угадать, кто есть кто. Голоса были молоды, точно старики сбросили с плеч многопудье лет.
— Эй, мужики! — кричал Минин. — А деревеньку-то помните? Как ее?.. Пер… Пер…
— Пердищево! — был прост Беляев.
Все захохотали, захихикали, замахали вениками. Минин вспомнил:
— Первищево!.. За Курском… Как тогда в баньке исповедовались? У-у-у!
— Сорок третий — как вчера, — выдохнул Ухов.
— Да, накромсали фрицев, — проговорил Дымкин.
— А они нас, — заметил Беляев.
— А мне обещают триста марок в зубы… компенсация, — признался Ухов.
— И возьмешь, Леха? — спросил Беляев.
— И возьму, Саня.
— Вот-вот, кто кого бил, кто кого победил? — снова спросил Беляев. Суки продажные, шкуры кремлевые.
Минин у печи закричал:
— Мужики, вжарю парку!
И вжарил. Все заорали не своими голосами:
— Ууааа! Ааа! Хозяйство ж вкрутую!.. Командир, а ты как тот барин: дом, банька? — позавидовал Беляев.
— Шура, чужому счастью завидовать — своего не видать, — укоризненно заметил Дымкин.
— Демхер нам всем в жопу — вот что такое счастье, — сказал Беляев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97