Чего-чего, а вождей у народа, как говорится, хоть замороченной жопой ешь. А у одного из вождиков, у которого супруга любит ночами жрать пирожные «корсар», фамилия даже соответствующая историческому моменту: Жопин.
То есть каждому — свое: кому — благородная древнеэллинская фамилия, кому — сладкий оральный секс с уличными сосами, а кому — блевотный супчик благотворительного (один раз в неделю) обеда. Кушайте-кушайте купоросную похлебку, может быть, скорее подохнете себе же на радость, сирые бывшие строители декоративного пути в никуда.
— Е'род! — сказал я. — Что за варварская страна?
— Ты о чем? — остановился мой приятель, который все продолжал метаться из угла в угол, обсчитывая, очевидно, расходы на мои несостоявшиеся похороны.
— Вспомнил, — сказал я. — Ты должен мне постановочные. Где они?
— Зачем тебе деньги, Саныч? — заныл мой директор. — Ты их пропьешь, ты их пропьешь, ты их пропьешь!..
— Заткнись! Мои деньги! Что хочу, то и сделаю с ними.
На это Классов занючил, что у него нет нужной суммы, что он смертельно устал от моих постоянных взбрыков, что быть рядом со мной — это все равно что находиться на передовой при постоянном обстреле осколочно-фугасными снарядами «земля-земля». Я не выдержал этой жалостливой галиматьи, заорал:
— Мозги я тебе точно выбил! Не знаю уж каким снарядом! И снарядом ли? Если ты не понимаешь, что я тебя, сучьего маклера, кормлю!.. Сейчас твою кунсткамеру разнесу к чер-р-рту!.. Ты меня знаешь!.. Или деньги через минуту, или… — И грубо цапнул за узкое горлышко темно-медный галльский сосуд, формами похожий, между прочим, на вышеупомянутый фугасный снаряд.
Меня Классцман прекрасно знал и поэтому, мрачнея лицом, нажал потайную кнопку, зазвенели легкомысленные колокольчики, музейный триптих раскрылся, как дверцы; за ним обнаружился массивный бронированный сейф, вмурованный в стену. Разнообразно гримасничая, его хозяин, бряцая ключами, открыл дверцу:
— Так себя в приличном обществе никто не ведет.
— В приличном обществе никто не хранит баллончики с нервно-паралитическими духами вместе с парфюмерией, — парировал я. Благодари мой организм, что такой выносливый оказался.
— Я рад за него! — И с мукой на патетично оскорбленной харе плюхнул на столик две пачки в банковском переплете. — Одна шестая часть от всей суммы. Больше нет, клянусь. Завтра остальное.
— Ох и жох ты, Классаль! Будто свои отдаешь. Не стыдно?
— Плоха та птица, которая свое гнездо марает, — последовала актуальная аллегория. — Не понимаю, зачем тебе нужны деньги в два часа ночи?
— Вне стен этой крепости, правильный мой, из тебя копейки… — махнул я рукой. — Во-вторых, утром я иду к дочери. Я ей обещал букварь. Потом я обойду всех сирых, нищих и убогих в этой горячо любимой, но ебаной стране! И наконец, я хочу купить ракетную установку с тридцатью двумя осколочно-фугасными снарядами «земля-земля».
У мирного Классольцона отпала челюсть; клацнув ею, он выдавил из себя:
— Зачем?.. Зачем тебе «земля-земля»?
— Отвечу, — сказал я, пряча денежные пачки в карманы прокатного фрака. — Чтобы размолоть в прах, в тлен!.. Всю нечисть: коммунистов, фашистов, социал-демократов, либералов, марксистов, националистов, национал-социалистов, популистов, анархистов, ревизионистов, шовинистов, расистов, франкистов, наших, ваших, ихних, монархистов, троцкистов, либерал-демократов, большевиков, необюрократов, похуистов, анархо-синдикалистов, сионистов, милитаристов, маоистов, нацистов, путчистов, ну и так далее. Позволь мне не продолжать этот список неудачников.
— П-п-позволяю, — пролепетал мой оторопевший навсегда товарищ.
— Впрочем, пусть они все живут, — проговорил задумчиво. — Все равно они временщики. А вот мертвые скоро проснутся. Им нужны будут лампочки. Я обменяю ракетную установку на миллионы лампочек. (Не путать с лампочками Ильича!) И отдам эти лампочки им, мертвым. Чтобы с надеждой они влезли на столбы и ввинтили все-все-все лампочки. И тогда большие куски нашей славы будут парить и витать во всепрощающем ярком свете. Но для этого нам, живым, надо научиться не предавать хотя бы самих себя, о родине я уж умолчу. — Тут я обратил внимание на своего товарища. С ним что-то случилось. Он улыбался беспричинной улыбкой. Может быть, по причине снова отвисшей челюсти? — В чем дело, Классштейн? — спросил я его. — Тебе плохо? Или хорошо? Или ты не понял моей мечты? Что?
— Ыыы, — промычал мой дорогой друг, и по его выразительно-перекошенной улыбке, по бегающим зрачкам, по испарине на плешивом лбу я догадался, что он считает меня однозначно сумасшедшим.
Что, наверное, было совсем недалеко от истины…
Конечно же, он не прав, мой напуганный друг. Какой из меня член богоугодного заведения? Я вполне отдаю отчет своим фантазиям. Они скромны, мои полеты во сне и наяву. Я не хочу, чтобы моим клинико-шизофреническим завихрениям придавали всемирно-историческое значение. Как учениям любителей абсурда и парадоксов. Только в больных мозгах могла материализоваться мысль о том, что все люди равны. Да, они равны перед Богом. Но не равны по своим природным способностям. (Опустим проблему классов.) То есть каждый человек, рожденный Божественным провидением, заполняет именно ту клеточку в Миропорядке, которая только ему и предопределена. Всяческие экстремисты, взбаламутив доверчивые умы мечтами о равенстве и братстве, нарушили естественный ход истории. Кто был ничем, тот станет всем. Простая, удобная идея для многомиллионных односемядольных идиотов, способных в мгновение ввергнуть миротворческое начало в кровавую бойню, в клоакальный хаос, в ничто.
Страшен вчерашний раб, он всех хочет сделать рабами. От наших героических дедов и прадедов нам достались дутые мифы, страхи перед государственным молохом и генетическое вырождение. Мы — нация пассивных вырожденцев, у которых навсегда отбито даже чувство самосохранения. Никто не хочет заниматься грязной работой: воспитывать в себе себя. Проще быть как все. Как сказал рабочий Иванов в кепке:
— Массовидность тег'г'ог'а — это есть наилучший выход в нашем нынешнем аг'хисложном положении.
И он прав, гражданин в кепке: самая неблагодарная, самая тяжелая, отчаянная работа — это работа с человеческим материалом, впрочем, горючим и податливым.
— Чем большее число пг'едставителей г'еакционного духовенства и г'еакционной буг'жуазии удастся г'асстг'елять, тем лучше.
Но ошибся г. в кепке: как ни старался успокоить долготерпеливую душу великой нации, ан нет — не получилось. Почему? Потому что есть мы. Мы? Это те, кто тоже не гнушается грязной, неблагодарной, отчаянной работы с людьми и своими героями. Увы, звучит высокопарно, блядь, но это так.
На командном пункте штаба Н-ского военного округа атмосфера была предгрозовая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
То есть каждому — свое: кому — благородная древнеэллинская фамилия, кому — сладкий оральный секс с уличными сосами, а кому — блевотный супчик благотворительного (один раз в неделю) обеда. Кушайте-кушайте купоросную похлебку, может быть, скорее подохнете себе же на радость, сирые бывшие строители декоративного пути в никуда.
— Е'род! — сказал я. — Что за варварская страна?
— Ты о чем? — остановился мой приятель, который все продолжал метаться из угла в угол, обсчитывая, очевидно, расходы на мои несостоявшиеся похороны.
— Вспомнил, — сказал я. — Ты должен мне постановочные. Где они?
— Зачем тебе деньги, Саныч? — заныл мой директор. — Ты их пропьешь, ты их пропьешь, ты их пропьешь!..
— Заткнись! Мои деньги! Что хочу, то и сделаю с ними.
На это Классов занючил, что у него нет нужной суммы, что он смертельно устал от моих постоянных взбрыков, что быть рядом со мной — это все равно что находиться на передовой при постоянном обстреле осколочно-фугасными снарядами «земля-земля». Я не выдержал этой жалостливой галиматьи, заорал:
— Мозги я тебе точно выбил! Не знаю уж каким снарядом! И снарядом ли? Если ты не понимаешь, что я тебя, сучьего маклера, кормлю!.. Сейчас твою кунсткамеру разнесу к чер-р-рту!.. Ты меня знаешь!.. Или деньги через минуту, или… — И грубо цапнул за узкое горлышко темно-медный галльский сосуд, формами похожий, между прочим, на вышеупомянутый фугасный снаряд.
Меня Классцман прекрасно знал и поэтому, мрачнея лицом, нажал потайную кнопку, зазвенели легкомысленные колокольчики, музейный триптих раскрылся, как дверцы; за ним обнаружился массивный бронированный сейф, вмурованный в стену. Разнообразно гримасничая, его хозяин, бряцая ключами, открыл дверцу:
— Так себя в приличном обществе никто не ведет.
— В приличном обществе никто не хранит баллончики с нервно-паралитическими духами вместе с парфюмерией, — парировал я. Благодари мой организм, что такой выносливый оказался.
— Я рад за него! — И с мукой на патетично оскорбленной харе плюхнул на столик две пачки в банковском переплете. — Одна шестая часть от всей суммы. Больше нет, клянусь. Завтра остальное.
— Ох и жох ты, Классаль! Будто свои отдаешь. Не стыдно?
— Плоха та птица, которая свое гнездо марает, — последовала актуальная аллегория. — Не понимаю, зачем тебе нужны деньги в два часа ночи?
— Вне стен этой крепости, правильный мой, из тебя копейки… — махнул я рукой. — Во-вторых, утром я иду к дочери. Я ей обещал букварь. Потом я обойду всех сирых, нищих и убогих в этой горячо любимой, но ебаной стране! И наконец, я хочу купить ракетную установку с тридцатью двумя осколочно-фугасными снарядами «земля-земля».
У мирного Классольцона отпала челюсть; клацнув ею, он выдавил из себя:
— Зачем?.. Зачем тебе «земля-земля»?
— Отвечу, — сказал я, пряча денежные пачки в карманы прокатного фрака. — Чтобы размолоть в прах, в тлен!.. Всю нечисть: коммунистов, фашистов, социал-демократов, либералов, марксистов, националистов, национал-социалистов, популистов, анархистов, ревизионистов, шовинистов, расистов, франкистов, наших, ваших, ихних, монархистов, троцкистов, либерал-демократов, большевиков, необюрократов, похуистов, анархо-синдикалистов, сионистов, милитаристов, маоистов, нацистов, путчистов, ну и так далее. Позволь мне не продолжать этот список неудачников.
— П-п-позволяю, — пролепетал мой оторопевший навсегда товарищ.
— Впрочем, пусть они все живут, — проговорил задумчиво. — Все равно они временщики. А вот мертвые скоро проснутся. Им нужны будут лампочки. Я обменяю ракетную установку на миллионы лампочек. (Не путать с лампочками Ильича!) И отдам эти лампочки им, мертвым. Чтобы с надеждой они влезли на столбы и ввинтили все-все-все лампочки. И тогда большие куски нашей славы будут парить и витать во всепрощающем ярком свете. Но для этого нам, живым, надо научиться не предавать хотя бы самих себя, о родине я уж умолчу. — Тут я обратил внимание на своего товарища. С ним что-то случилось. Он улыбался беспричинной улыбкой. Может быть, по причине снова отвисшей челюсти? — В чем дело, Классштейн? — спросил я его. — Тебе плохо? Или хорошо? Или ты не понял моей мечты? Что?
— Ыыы, — промычал мой дорогой друг, и по его выразительно-перекошенной улыбке, по бегающим зрачкам, по испарине на плешивом лбу я догадался, что он считает меня однозначно сумасшедшим.
Что, наверное, было совсем недалеко от истины…
Конечно же, он не прав, мой напуганный друг. Какой из меня член богоугодного заведения? Я вполне отдаю отчет своим фантазиям. Они скромны, мои полеты во сне и наяву. Я не хочу, чтобы моим клинико-шизофреническим завихрениям придавали всемирно-историческое значение. Как учениям любителей абсурда и парадоксов. Только в больных мозгах могла материализоваться мысль о том, что все люди равны. Да, они равны перед Богом. Но не равны по своим природным способностям. (Опустим проблему классов.) То есть каждый человек, рожденный Божественным провидением, заполняет именно ту клеточку в Миропорядке, которая только ему и предопределена. Всяческие экстремисты, взбаламутив доверчивые умы мечтами о равенстве и братстве, нарушили естественный ход истории. Кто был ничем, тот станет всем. Простая, удобная идея для многомиллионных односемядольных идиотов, способных в мгновение ввергнуть миротворческое начало в кровавую бойню, в клоакальный хаос, в ничто.
Страшен вчерашний раб, он всех хочет сделать рабами. От наших героических дедов и прадедов нам достались дутые мифы, страхи перед государственным молохом и генетическое вырождение. Мы — нация пассивных вырожденцев, у которых навсегда отбито даже чувство самосохранения. Никто не хочет заниматься грязной работой: воспитывать в себе себя. Проще быть как все. Как сказал рабочий Иванов в кепке:
— Массовидность тег'г'ог'а — это есть наилучший выход в нашем нынешнем аг'хисложном положении.
И он прав, гражданин в кепке: самая неблагодарная, самая тяжелая, отчаянная работа — это работа с человеческим материалом, впрочем, горючим и податливым.
— Чем большее число пг'едставителей г'еакционного духовенства и г'еакционной буг'жуазии удастся г'асстг'елять, тем лучше.
Но ошибся г. в кепке: как ни старался успокоить долготерпеливую душу великой нации, ан нет — не получилось. Почему? Потому что есть мы. Мы? Это те, кто тоже не гнушается грязной, неблагодарной, отчаянной работы с людьми и своими героями. Увы, звучит высокопарно, блядь, но это так.
На командном пункте штаба Н-ского военного округа атмосфера была предгрозовая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97