Он все знает, потому что он видел эту куколку и видел булавки. Он швырнул ее на пол и раздавил ногой. Не понимал, что это еще хуже, что он только увеличивает опасность. Пола живет на улице Дофин, и он ходил к ней почти каждый день. Он вам, наверное, рассказывал про зеленую куколку, Осип?
- Вполне возможно, - раздражаясь, сказал Осип. - Вы все - ненормальные.
- Орасио говорил о порядке, о том, что можно обрести иную жизнь. Он, когда говорил о жизни, всегда имел в виду смерть, непременно смерть, и мы всегда ужасно смеялись. Он сказал мне, что спит с Полой, и я поняла, что он вовсе не считает обязательным, чтобы я сердилась или устраивала ему сцену. Осип, а я и вправду не очень рассердилась, я бы и сама могла переспать, например, с вами, если бы мне хотелось. Очень трудно объяснить, но дело совсем не в изменах или прочих подобных штуках, Орасио при одном слове измена или обман прямо-таки в ярость приходил. Надо признать, когда мы познакомились, он сразу сказал, что никаких обязательств на себя не берет. А с куколкой я так поступила потому, что Пола забралась в мой дом, а это уже слишком, я знала, что она способна даже украсть мое белье, надеть мои чулки, или взять у меня что-нибудь красное, или покормить Рокамадура.
- Но вы сказали, что не знакомы с нею.
- Она была в Орасио, глупый вы, глупый. Вы просто глупый, Осип. Бедняжка, такой глупый. На его куртке, в его воротнике, вы же видели, у Орасио на куртке меховой воротник. И когда он возвращался. Пола была еще в нем, я видела по тому, как он смотрит. А когда Орасио раздевался вон там, в углу, и когда мылся в этом тазу, - вон он, видите его, Осип? - тогда с его кожи стекала Пола, как призрак, я видела ее. Осип, и еле сдерживалась, чтобы не заплакать, потому что меня в доме у Полы не было, никогда бы Пола не почувствовала меня ни в глазах Орасио, ни в его волосах. Не знаю, как это объяснить, но мы друг друга очень любили. А за что - не знаю. Не знаю. Не знаю, потому что я не умею думать, и он меня презирает именно за это.
(-28)
28
По лестнице кто-то поднимался.
- Может быть, Орасио, - сказал Грегоровиус.
- Может быть, - сказала Мага. - Но больше похоже на часовщика с шестого этажа, он всегда возвращается поздно. Не хотите послушать музыку?
- В такое время? Разбудим ребенка.
- Нет, мы поставим пластинку совсем тихо, хорошо бы какой-нибудь квартет. Можно сделать так тихо, что будет слышно только нам, вот увидите.
- Нет, это не Орасио, - сказал Грегоровиус.
- Не знаю, - сказала Мага, зажигая спичку и разглядывая стопку пластинок в углу. - А может, сидит у двери, такое с ним бывает. Иногда дойдет до двери и передумает. Включите проигрыватель, вон ту белую кнопку, около самой печки.
Ящик был похож на ящик из-под обуви, и Мага, опустившись на колени, на ощупь в темноте поставила пластинку. Ящик тихонько загудел, и далекий аккорд повис в воздухе рядом, казалось, достанешь рукой. Грегоровиус принялся набивать трубку, все еще немного шокированный. Ему не нравился Шенберг, но не в этом дело - поздний час, больной ребенок, все запреты нарушены. Вот именно, все запреты нарушены. А впрочем, какой идиот. Но иногда с ним бывали такие вот приступы, некий порядок мстил ему за то, что он им пренебрегал. Прямо на полу, почти засунув голову в обувной ящик, Мага, похоже, спала.
Время от времени слышалось посапывание Рокамадура, но Грегоровиус все больше и больше погружался в музыку - и открыл вдруг, что может уступить и безропотно позволить увести себя, переселиться на какое-то время в этого давно умершего и погребенного жителя Вены. Мага курила, лежа на полу, и ее лицо на мгновение выступало из потемок: глаза закрыты, волосы упали на лоб и щеки блестят, словно от слез, но она не плакала, глупо думать, что она могла плакать, скорее она в ярости сжала губы, когда услыхала сухой стук в потолок, еще раз и еще. Грегоровиус вздрогнул и чуть было не вскрикнул, когда почувствовал, как рука сжала ему щиколотку.
- Не обращайте внимания, это старик сверху.
- Но ведь и нам едва слышно.
- Это все - трубы, - загадочно сказала Мага. - Звук уходит в трубы, такое уже бывало.
- Акустика - удивительная наука, - сказал Грегоровиус.
- Ему скоро надоест, - сказала Мага. - Мерзавец.
Сверху все стучали. Мага гневно выпрямилась и приглушила звук еще больше. Прозвучали восемь или девять аккордов, затем пиццикато, и снова в потолок застучали.
- Не может быть, - сказал Грегоровиус. - Совершенно невероятно, чтобы этот тип мог хоть что-нибудь слышать.
- У него слышнее, чем у нас, в том-то и беда.
- Этот дом - как дионисово ухо.
- Чье? Вот не везет, как раз адажио пошло. А он стучит, Рокамадура разбудит.
- Может, лучше…
- Нет, я хочу слушать. Пусть разобьет потолок. Вот бы поставить ему пластинку Марио Дель Монако, чтобы знал; как жаль, у меня ее нет. Кретин, ненавижу мерзкого гада.
- Не надо, - нежно срифмовал Грегоровиус. - Уже за полночь, Лусиа.
- Музыка всегда ко времени, - проворчала Мага. - Съеду с этой квартиры. Тише сделать нельзя, и так ничего не слышно. Погодите, давайте послушаем еще раз последний кусочек. Не обращайте внимания.
Стук прекратился, и квартет спокойно двинулся дальше, какое-то время не слышно было даже посапывания Рокамадура. Мага вздохнула, прижимаясь ухом к динамику. Снова раздался стук.
- Ну что за негодяй, - сказала Мага. - И все - так.
- Не упрямьтесь, Лусиа.
- Да перестаньте. Они мне осточертели все, я бы их вытолкала отсюда взашей. Один раз в жизни хочешь послушать Шенберга, один раз в жизни вздумаешь…
Она плакала, рывком смахнула с пластинки звукосниматель вместе с последним аккордом и наклонилась над проигрывателем, чтобы выключить его; она была совсем рядом, и Грегоровиусу не стоило никакого труда обнять ее за талию и усадить к себе на колено. Он гладил ее по волосам, вытирал ей лицо. А Мага плакала, всхлипывала и кашляла, обдавая его табачным духом.
- Бедняжка, бедняжка, - твердил Грегоровиус, а сам гладил ее. - Никто ее не любит, никто. Все так скверно относятся к бедняжке Лусии.
- Глупый, - сказала Мага, шмыгая носом, глотая слезы с подлинным благоговением. - Я плачу потому, что мне хочется плакать, а главное - не для того, чтобы меня утешали. Господи, какие же острые колени, как ножницы.
- Посидите еще немножко, - умолял Грегоровиус.
- Не хочется, - сказала Мага. - И что этот идиот все стучит и стучит?
- Не обращайте внимания, Лусиа. Бедняжка…
- Говорю же вам, все стучит и стучит, что такое, не пойму.
- Пусть его стучит, не беспокойтесь, - неуклюже посоветовал Грегоровиус.
- Совсем недавно вы сами беспокоились на этот счет, - сказала Мага и рассмеялась ему прямо в лицо.
- Ради бога, если бы вы знали…
- Не надо, не надо, я знаю все, ну-ка, минуточку, Осип, - сказала Мага, вдруг поняв, - да он же стучит не из-за музыки. Мы можем слушать дальше, если хотите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148
- Вполне возможно, - раздражаясь, сказал Осип. - Вы все - ненормальные.
- Орасио говорил о порядке, о том, что можно обрести иную жизнь. Он, когда говорил о жизни, всегда имел в виду смерть, непременно смерть, и мы всегда ужасно смеялись. Он сказал мне, что спит с Полой, и я поняла, что он вовсе не считает обязательным, чтобы я сердилась или устраивала ему сцену. Осип, а я и вправду не очень рассердилась, я бы и сама могла переспать, например, с вами, если бы мне хотелось. Очень трудно объяснить, но дело совсем не в изменах или прочих подобных штуках, Орасио при одном слове измена или обман прямо-таки в ярость приходил. Надо признать, когда мы познакомились, он сразу сказал, что никаких обязательств на себя не берет. А с куколкой я так поступила потому, что Пола забралась в мой дом, а это уже слишком, я знала, что она способна даже украсть мое белье, надеть мои чулки, или взять у меня что-нибудь красное, или покормить Рокамадура.
- Но вы сказали, что не знакомы с нею.
- Она была в Орасио, глупый вы, глупый. Вы просто глупый, Осип. Бедняжка, такой глупый. На его куртке, в его воротнике, вы же видели, у Орасио на куртке меховой воротник. И когда он возвращался. Пола была еще в нем, я видела по тому, как он смотрит. А когда Орасио раздевался вон там, в углу, и когда мылся в этом тазу, - вон он, видите его, Осип? - тогда с его кожи стекала Пола, как призрак, я видела ее. Осип, и еле сдерживалась, чтобы не заплакать, потому что меня в доме у Полы не было, никогда бы Пола не почувствовала меня ни в глазах Орасио, ни в его волосах. Не знаю, как это объяснить, но мы друг друга очень любили. А за что - не знаю. Не знаю. Не знаю, потому что я не умею думать, и он меня презирает именно за это.
(-28)
28
По лестнице кто-то поднимался.
- Может быть, Орасио, - сказал Грегоровиус.
- Может быть, - сказала Мага. - Но больше похоже на часовщика с шестого этажа, он всегда возвращается поздно. Не хотите послушать музыку?
- В такое время? Разбудим ребенка.
- Нет, мы поставим пластинку совсем тихо, хорошо бы какой-нибудь квартет. Можно сделать так тихо, что будет слышно только нам, вот увидите.
- Нет, это не Орасио, - сказал Грегоровиус.
- Не знаю, - сказала Мага, зажигая спичку и разглядывая стопку пластинок в углу. - А может, сидит у двери, такое с ним бывает. Иногда дойдет до двери и передумает. Включите проигрыватель, вон ту белую кнопку, около самой печки.
Ящик был похож на ящик из-под обуви, и Мага, опустившись на колени, на ощупь в темноте поставила пластинку. Ящик тихонько загудел, и далекий аккорд повис в воздухе рядом, казалось, достанешь рукой. Грегоровиус принялся набивать трубку, все еще немного шокированный. Ему не нравился Шенберг, но не в этом дело - поздний час, больной ребенок, все запреты нарушены. Вот именно, все запреты нарушены. А впрочем, какой идиот. Но иногда с ним бывали такие вот приступы, некий порядок мстил ему за то, что он им пренебрегал. Прямо на полу, почти засунув голову в обувной ящик, Мага, похоже, спала.
Время от времени слышалось посапывание Рокамадура, но Грегоровиус все больше и больше погружался в музыку - и открыл вдруг, что может уступить и безропотно позволить увести себя, переселиться на какое-то время в этого давно умершего и погребенного жителя Вены. Мага курила, лежа на полу, и ее лицо на мгновение выступало из потемок: глаза закрыты, волосы упали на лоб и щеки блестят, словно от слез, но она не плакала, глупо думать, что она могла плакать, скорее она в ярости сжала губы, когда услыхала сухой стук в потолок, еще раз и еще. Грегоровиус вздрогнул и чуть было не вскрикнул, когда почувствовал, как рука сжала ему щиколотку.
- Не обращайте внимания, это старик сверху.
- Но ведь и нам едва слышно.
- Это все - трубы, - загадочно сказала Мага. - Звук уходит в трубы, такое уже бывало.
- Акустика - удивительная наука, - сказал Грегоровиус.
- Ему скоро надоест, - сказала Мага. - Мерзавец.
Сверху все стучали. Мага гневно выпрямилась и приглушила звук еще больше. Прозвучали восемь или девять аккордов, затем пиццикато, и снова в потолок застучали.
- Не может быть, - сказал Грегоровиус. - Совершенно невероятно, чтобы этот тип мог хоть что-нибудь слышать.
- У него слышнее, чем у нас, в том-то и беда.
- Этот дом - как дионисово ухо.
- Чье? Вот не везет, как раз адажио пошло. А он стучит, Рокамадура разбудит.
- Может, лучше…
- Нет, я хочу слушать. Пусть разобьет потолок. Вот бы поставить ему пластинку Марио Дель Монако, чтобы знал; как жаль, у меня ее нет. Кретин, ненавижу мерзкого гада.
- Не надо, - нежно срифмовал Грегоровиус. - Уже за полночь, Лусиа.
- Музыка всегда ко времени, - проворчала Мага. - Съеду с этой квартиры. Тише сделать нельзя, и так ничего не слышно. Погодите, давайте послушаем еще раз последний кусочек. Не обращайте внимания.
Стук прекратился, и квартет спокойно двинулся дальше, какое-то время не слышно было даже посапывания Рокамадура. Мага вздохнула, прижимаясь ухом к динамику. Снова раздался стук.
- Ну что за негодяй, - сказала Мага. - И все - так.
- Не упрямьтесь, Лусиа.
- Да перестаньте. Они мне осточертели все, я бы их вытолкала отсюда взашей. Один раз в жизни хочешь послушать Шенберга, один раз в жизни вздумаешь…
Она плакала, рывком смахнула с пластинки звукосниматель вместе с последним аккордом и наклонилась над проигрывателем, чтобы выключить его; она была совсем рядом, и Грегоровиусу не стоило никакого труда обнять ее за талию и усадить к себе на колено. Он гладил ее по волосам, вытирал ей лицо. А Мага плакала, всхлипывала и кашляла, обдавая его табачным духом.
- Бедняжка, бедняжка, - твердил Грегоровиус, а сам гладил ее. - Никто ее не любит, никто. Все так скверно относятся к бедняжке Лусии.
- Глупый, - сказала Мага, шмыгая носом, глотая слезы с подлинным благоговением. - Я плачу потому, что мне хочется плакать, а главное - не для того, чтобы меня утешали. Господи, какие же острые колени, как ножницы.
- Посидите еще немножко, - умолял Грегоровиус.
- Не хочется, - сказала Мага. - И что этот идиот все стучит и стучит?
- Не обращайте внимания, Лусиа. Бедняжка…
- Говорю же вам, все стучит и стучит, что такое, не пойму.
- Пусть его стучит, не беспокойтесь, - неуклюже посоветовал Грегоровиус.
- Совсем недавно вы сами беспокоились на этот счет, - сказала Мага и рассмеялась ему прямо в лицо.
- Ради бога, если бы вы знали…
- Не надо, не надо, я знаю все, ну-ка, минуточку, Осип, - сказала Мага, вдруг поняв, - да он же стучит не из-за музыки. Мы можем слушать дальше, если хотите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148