И, как всегда, Павел мысленно перенесся в Киев, к Тане. И, вероятно, все свое дежурство думал бы о ней, если бы внезапно не уловило его ухо странный звук. Собственно, даже не звук, а нечто невыразимое, словно над ним кто-то тихо зевнул.
Павел поднял голову и не увидел неба - его заслонил едва очерченный силуэт человека...
Потом, вспоминая это первое мгновение, он признавался себе, что не сразу почуял опасность. Просто удивился, что силуэт не похож на сержанта Пименова с автоматом. Но уже секунду спустя в воздухе запахло опасностью. Он вдохнул этот воздух, как нашатырный спирт, и, едва не задохнувшись, вскочил на ноги.
Это был первый нарушитель в его жизни!
- Стой! - Он думал, что крикнул, а у самого горло перехватило, и вырвался из него только грозный шепот: - Кто такой?
Неизвестный также негромко ответил:
- Заблудился. Местный.
Он говорил по-украински плохо, с акцентом, в самом деле так, как некоторые местные жители.
- Ложись! - прошептал Онищенко. - Руки в стороны! Стрелять буду!
Неизвестный покорно упал на землю, раскинув руки.
- Солдат, меня никто здесь не знает. Обеспечу тебя на всю жизнь. Пропусти. Ящерицей проскользну. А ты вернешься домой богатым человеком.
Павел все еще дышал острым воздухом тревоги, словно втягивал в легкие иголки, и от них немела вся грудь.
- У меня в кармане деньги, дорогие вещи. Не теряй свой шанс. Такое раз в жизни бывает. Вот оно, золото, - нарушитель потянулся к карману.
И вдруг Павел почувствовал, как гаснет в нем волнение, возвращается голос. Он набрал в грудь чистого воздуха и гаркнул на весь лес:
- Лежи, стрелять буду!
Голос его эхом разнесся над скалами, поросшими лесом, над крутым берегом реки и покатился по водной глади, по долине: "И-и... ять-уду!.."
Ночь застыла, замерла, притаилась.
- Все забирай, мне уже ничего не надо! - Неизвестный молниеносно подкатился Павлу под ноги, и выстрел, громом прогремевший в ночи, не задел нарушителя.
...Они катались по земле. Автомат Павла отлетел в густую траву, и, ошарашенный коварством, пограничник задыхался под тяжелым телом коренастого мужчины, который сильными руками, словно клещами, сдавил ему горло. Павел все-таки оторвал эти руки от горла и, отводя их все дальше и дальше, сумел вывернуться и подмять нападающего под себя. В голове его, в висках, в сердце, в крови, во всем его существе билось только одно слово: "Сволочь!"
"Сволочь! Сволочь! Сволочь!.." - повторял он беззвучно - это слово никак не могло сорваться с губ... Им одним выражал он свою ненависть к врагу и оправдывался перед собой за секундную растерянность.
Нарушитель боролся тоже молча, сцепив зубы. Один только раз с каким-то звериным хрипом вырвалась из его горла немецкая брань.
Для Павла Онищенко это была первая в жизни схватка. Для Карла Локкера - последняя. Бывший тержерместер понимал это и вкладывал в битву за жизнь весь свой палаческий опыт, все коварство и жандармскую сноровку все, решительно все силы, которые у него еще оставались.
Резким движением Локкеру удалось вырвать руку и ребром ладони ударить пограничника по шее там, где проходит сонная артерия. Павел на какой-то миг потерял сознание. Но вот он снова вцепился в нарушителя, ужом скользнувшего к берегу. Они опять покатились по траве, и Павел почувствовал, как враг толкает его к крутому обрыву над водой.
"Все равно не уйдешь! Нет, нет, не уйдешь! Ах, сволочь, какая сволочь!" - не переставая, пульсировало в его тяжелой голове. Он вцепился в Локкера, всеми силами стараясь придавить его к земле.
Вдруг Павел ощутил, что правая рука перестала ему повиноваться, обмякла, весь правый бок онемел и нарушитель выскальзывает из его рук.
И в это время он услышал твердый голос сержанта Пименова:
- Лежать!
Высоко в черном небе вспыхнула тревожная ракета.
Павел, конечно, понял, что это "Лежать!" касается не его, а того, другого, и, опираясь на левую руку, начал подниматься.
Растревоженная ночь шумела волною у берега, откликалась испуганным бормотанием фазанов, далеким лаем диких собак. Осветив фонариком землю, Павел увидел е г о - распластанного, покорного, и, отвернувшись, принялся искать в траве свой автомат.
От возбуждения он сперва не почувствовал боли, и только теперь рука и весь правый бок напомнили ему о себе нестерпимым огнем, намокшая майка прилипла к телу.
Последнее, что Павел успел увидеть и услышать в эту ночь, был резкий свет фонарей усиленного наряда, который примчался по тревоге на место происшествия, лай Рекса и слова Пименова:
- Что с тобой, Павел? Ты ранен?
Затем все угасло.
VIII
После шестнадцатого июля
1
Коваль еще видел тревожные сны, когда в его номере зазвонил телефон. Он вскочил, как от выстрела, схватил трубку, посмотрел на Наташу: не разбудили ли и ее.
За окном стоял седой предрассветный туман.
- Слушаю.
- Дмитрий Иванович, едем.
- Через пять минут буду готов, - ответил Коваль и, положив трубку, начал одеваться.
Вдруг он остановился и обернулся. На него внимательно смотрели открытые и совсем не сонные Наташины глаза.
- Спи, спи, еще рано, - проворчал он.
- Ты куда?
- Спи. На заставу.
Коваль отвечал коротко и машинально - голова его уже лихорадочно работала, обдумывая первый разговор с Карлом Локкером. Впрочем, Локкер ли это? Может быть, кто-то другой? Однако чутье подсказывало Дмитрию Ивановичу, что он не ошибся.
Когда он снова обернулся, Наташа уже была одета.
- Я поеду с вами, - попросила она, когда в номере появился полковник Антонов. - Я никогда не видела заставы. - Она перевела взгляд с отца на Антонова и снова - на отца.
- Тебе там делать нечего, - буркнул Коваль. - Посторонних не пускают.
Она умоляюще смотрела в глаза полковника Антонова, пока отец застегивал китель. И Антонов сказал:
- Для своих людей застава открыта. Шефы приезжают, самодеятельность, лекторы, писатели... Едем, Наташа!
- Она не писательница и не лектор.
- Зато в самодеятельности пою!
- На заставе некогда будет с тобою возиться, - бросил Коваль на прощание. - Позавтракай здесь. Поехали, Виталий Иванович!
Антонов понял его и все-таки сказал:
- Не будет она тебе мешать! Не повышай голос, отец! - и подтолкнул Наташу к двери. - Поехали, дочурка!
...Просторный двор заставы был огорожен мелкой металлической сеткой. Наташа прогуливалась по спортивной площадке, куда выходили окна комнаты дежурного, кабинетов начальника заставы и замполита, медицинского изолятора. Утренний туман уже рассеялся, и вдали, за лесом, начинавшимся прямо за сеткой, виднелись серо-зеленые холмы.
У решетчатых металлических ворот, которые отворились, когда они приехали, стоял часовой - молодой пограничник с новеньким вороненым автоматом в руках. Он изредка делал два-три шага вдоль ворот и снова застывал как вкопанный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73