Вы, естественно, ничего этого не знали, и он тоже не мог себе представить, что кто-то залезет к нему в окно. Ваше показание о пустом номере туриста помогло мне связать концы разных нитей в один узел.
- Значит, помощницей вашей стала? Вот уж не думала!
- Вы помогли установить имя, под которым этот "турист" пожаловал к нам и вообще скрывался. Конечно, его бы все равно задержали на границе. Но если бы мы не знали его имени, все было бы значительно сложнее. Получилось так, что вы со своим приятелем Павлом оказались, как говорится, по одну сторону баррикады.
- Что же он натворил, этот "турист"? Почему вы его разыскивали? Секрет?
- Нет. Этот человек... Впрочем, человеком его назвать нельзя... Это, Таня, длинная история. Одним словом, он военный преступник, который, как я уже говорил, приехал в нашу страну под чужим именем. У него остались здесь жена и дочь. И в то самое время, когда вы стояли на подоконнике его номера в ужгородской гостинице, он задушил свою бывшую жену, убил ножом дочь. Да и еще одну девочку, школьницу. Тяжело даже рассказывать такое.
- Скажите, пожалуйста, а почему вы со мной заговорили? Зачем сели около меня? Ведь свободных скамеек сколько угодно. Я, конечно, не против, но все-таки...
- Во-первых, вы моя помощница. Хотя и случайная, - шутливо ответил Коваль. - Во-вторых, моей Наташке тоже двадцать. С нею часто сидим вот так же и разговариваем.
Коваль умолк, что-то вспомнив, и сорвал ланцетовидный лист вербы.
- Но, смотрю, - продолжал он, - очень уж вы разные. Наташка веселая, бойкая. Вы, может быть, тоже бойкая, только не очень веселая. А это странно - в двадцать лет не быть веселой. Мне кажется, что вы если и радуетесь чему-нибудь, то тоже как-то печально. И ненадолго. Я не ошибся?
Таня молчала.
- Хорошо, не отвечайте. И простите, что задаю вам такой интимный вопрос.
- Нет, пожалуйста. Вы человек для меня чужой. Можете спрашивать то, что близким людям не разрешается спрашивать. Интересно, как выглядит ваша дочь? Может быть, я ее знаю. В Киеве у меня много знакомых.
- Как выглядит? Она, пожалуй, не такая красивая, как вы, но, простите, ласковее и проще, а потому - привлекательнее. Вы уже словно утомлены в свои двадцать лет, а в ней бурлит и бушует сама жизнь. Может быть, вы пережили какую-то трагедию? Она вот мать потеряла, но постепенно выровнялась, не сломалась. Я рад, что Наташка растет хорошим человеком.
- У меня родители живы-здоровы, - сказала Таня. - А вы никогда со своей дочкой не ссоритесь?
- Всякое бывает. Но в большинстве случаев виноват я и мои привычки. И вот эта разница между вами и ею заставляет меня задуматься. Очень хочу понять, в чем тут дело.
- Я в школе тоже пыталась понять, почему люди одного возраста видят окружающий мир с разной высоты. Мне, по глупости, казалось, что у них должна быть одинаковая точка зрения на жизнь. Когда впервые обула туфли на высоком каблуке, решила, что и у меня появится другой, может быть, исполненный превосходства, взгляд, другие мысли - ведь земля стала от меня дальше, а небо ближе. Но ничто, ничто не изменилось. Кроме походки.
- Вы удивительная девушка. - Коваль внимательно смотрел на нее.
- А еще раньше, - ободренная его репликой, продолжала Таня, - а еще раньше я думала, что люди с разным цветом глаз видят по-разному. Говорят ведь, что один смотрит на мир через розовые очки, а другой - через черные. Вот я и решила, что цвет глаз тоже влияет на отношение к миру. Долго носилась с этим. В шестом классе даже пробовала написать на эту тему "научный трактат". Меня не поняли и высмеяли. Но не исключено все же, что я была права. Вот у вас глаза серые, они светлее, чем мои, карие, - и у вас должно быть светлее в глазах. Беда, не могу сравнить свою "видимость" с вашей и потому считаю, что вижу не менее ясно, чем вы. Нет, все это, наверно, чушь, ребячество. - И она впервые за все время разговора рассмеялась.
- Таня, - сказал Коваль, - неудовлетворенность у вас наносная, все это пройдет. А мир люди видят по-разному в зависимости не от цвета глаз, а скорее - от цвета души.
- Интересно!
- И душу, в отличие от глаз, можно всполоснуть и даже отмыть. Тогда и в глазах становится светлее.
- Вы хороший человек, Дмитрий Иванович, - неожиданно сказала Таня. Никогда не думала, что в милиции есть такие люди. Хотите, я вам скажу, что я сама о себе думаю. Откровенность за откровенность. Я давно себя проанализировала. Все свои поступки, желания, все-все. Старалась быть объективной, по возможности. Я все это сделала потому, что люблю себя, и жалею, и хочу понять. И знаете, к какому выводу пришла? - Таня посмотрела на Коваля, который задумчиво скручивал пальцами зеленый лист вербы.
- К какому?
- Однажды я поняла, что всегда нападаю. Даже тогда, когда меня и не думают обижать. Я почувствовала, что лицо у меня всегда напряженное, фразы готовые, тон - тоже. Зачем? Почему это во мне? Что мешает мне жить, как все люди, что мешает чувствовать себя свободной, раскованной, счастливой? Кого я всегда боюсь? Ведь некого мне бояться - все кругом совсем не страшные люди. Потом поняла, что эта болезнь у меня уже давно, раньше я просто не вникала в нее. Возможно, поэтому я и в милиции так себя вела. Таня перевела дыхание, потом продолжила: - Впрочем, зачем я все это рассказываю? Вам ведь безразлично, что творится у меня в душе, вам нужно спешить к своей дочери.
Она вскочила. Коваль тоже встал.
- Вот вы и на меня напали. Рассказывали по своей воле, а теперь нападаете. Ну что ж, будьте здоровы!
- Простите, если обидела, - совсем другим тоном произнесла Таня. Мне, знаете... Как гляну на вас... Мне просто ваша форма мешает, даже пугает. Глупо, конечно. Еще раз простите, пожалуйста. Вам куда? Направо? И мне туда. Разрешите с вами, Дмитрий Иванович?
- А кроме формы, вам ничего не мешает? Мой возраст, например, другое, мол, поколение, выжившие из ума, прямолинейные старики?
- Нет, что вы! Я просто не привыкла быть рядом с человеком в форме, улыбнулась девушка.
- Это пройдет, - миролюбиво сказал Коваль. - Это у вас до сих пор обида на сержанта. А вот если, не дай бог, как говорится, попадете в беду, будете искать, будете во все глаза смотреть, нет ли поблизости этой самой формы. Чтобы вас защитила.
- Я сама себя могу защитить!
- Гм, - усмехнулся Коваль. - Это неплохо. Ну что ж, пойдемте.
Уже стемнело, зажглись фонари.
- Они были черствыми, эти дети, - рассказывала Таня. - Меня не спасало и то, что переходила из школы в школу. В каждой находились такие. Они нутром чуяли, едва я появлялась в классе, что лучшего козла отпущения им не найти. Может быть, на лице у меня был постоянно написан страх. Знали, что я их боюсь, и это нравилось. А еще нравилось, как я плачу. У меня слезы были наготове, только тронь - и потекут. Вот так. Наверно, с того времени, с самого детства, и кажется мне, что все должны меня обижать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73